– Мсье, я не имею права, нас слушают.

– Одно только слово, почему вы считаете, что она невиновна?

– Посмотрите на нее хорошенько. Неужели вы можете представить, что она совершила эти ужасные вещи?

У меня паршивое настроение с самого начала расследования. Никогда так себя не чувствовал. Топчусь на месте. Со мной говорят – я не слышу. Мне что-то объясняют – не понимаю. Я не делаю никаких записей. Ничего не удерживаю в голове. Чувствую себя потерянным. Мне трудно говорить, я замыкаюсь в себе. Лена дуется, поскольку я не обращаю на нее внимания. Она как цветок. Обещаю, что как только закончу, поедем в путешествие.

Однажды явился Габи и пригласил меня на ужин, организованный рекламным агентством в новом помещении стадиона. Агентство регулярно покупает его рисунки. А на стадионе последний матч чемпионата.

– Иди, может, хоть это отвлечет тебя, – говорит Лена.

Габи – мой друг детства, мой брат. Я ни в чем не могу ему отказать. Он пижонски выглядит в кожаном галстуке, который он выменял за свою красную кепку. Ждет меня перед входом.

– Сейчас набьем животы и хорошенько развлечемся.

Я подскакиваю как ужаленный. Все смотрят на меня. «Люси Манажмен» – написано на карточке, приколотой к правой груди, – директриса самого крупного рекламного агентства в городе… Это она угощает сегодня. Протягивает мне розовую коробку, перевязанную красной лентой.

– Возьмите, это подарок фирмы, – говорит она, широко улыбаясь. Такую же коробку она дала и Габи. Кладу свою рядом с тарелкой.

Люси Манажмен – высокомерная элегантная сорокалетняя женщина, уверенная в своих прелестях и вкусе своего модельера. Холеными накрашенными ногтями она гладит ослепительно белую блузку – слишком прозрачную, чтобы выглядеть невинной. Я слышу нервное царапанье ногтей о ткань. Ярко-голубые глаза Люси пытаются поймать мой взгляд, но я сопротивляюсь. Кроме Матильды, которая занимает значительное место в моей жизни, в мыслях только Лена. Впервые я так надолго привязан к одной девушке. Уже четыре года прошло с первого нашего поцелуя в паркинге. Я даже не смел с ней первым заговорить…

Чересчур красива для меня. Я весь дрожал. Она держала мои руки и шептала: «Успокойся». Мне это не удавалось. Никогда еще ни один человек так на меня не действовал. А она? Миллионы типов были красивее меня. Не знаю. Она любила слушать мои истории, ей нравились мои глаза. Я смешил ее. Она любила проводить со мной в постели дни напролет. Кто может все это понять?

Матч закончен, все устремились к столу. Люси представляет приглашенных. Всех по очереди. Фамилия, имя, профессия. Я – последний. Нервно катаю хлебные шарики. Терпеть не могу такие ситуации. Она называет мою фамилию, говорит, что я журналист из «Репюбликен». Парень в очках в голубой пластмассовой оправе реагирует:

– Так это вы раскопали историю о коррупции в региональном совете?

Все замирают. Обреченно киваю головой. В нашем районе так редко вытаскивают на свет подобные истории, что даже шеф палаты депутатов вспоминает меня. Он шутит:

– Будьте осторожны, среди нас журналист.

Все смеются. Разглядывают меня. Опускаю глаза. Я – Иуда. Хочу им сказать, что меня больше не интересуют их истории с фальшивыми накладными. Меня волнуют лишь текущие новости, да и то не все. А по-настоящему – только Матильда. Молчу. Разговор тянется: цены на бензин, охота, бой быков, Миттеран, гольф, последний фильм Куросавы, сыры. Наконец меня оставили в покое, но такое впечатление, что они еще вернутся ко мне. После четырех-пяти бутылок шампанского патрон Люси, загорелый, белозубый, в розовой рубашке, задает вопрос. Делаю вид, что не слышу, но он настойчив:

– А чем вы занимаетесь сейчас?

– Да так, ничем. – Затем добавляю: – Ничем особенным.

– Ничем особенным? Что это значит? Вы не работаете?

Смущает меня не этот вопрос, а тот, который обязательно последует. Спрашиваю себя, почему мне так трудно поддерживать разговор. Раньше я таким не был.

– Я пишу книгу, – говорю глухим голосом.

Все рассматривают меня. Нервно кашляю. Выдерживаю их взгляды.

– По крайней мере, пытаюсь.

– Вот как? Очень, очень интересно, а на какую тему? – пристает предприниматель.

– Это история женщины, которая находится в тюрьме.

– Вы пишете роман? – продолжает мой сосед.

– Не совсем. Эта женщина действительно в тюрьме, я ничего не придумал.

– И давно?

– Пять лет.

– Кто это? – спрашивает супруга шефа рекламы.

– Ее зовут Матильда Виссембург.

– Ах, это та, которая разрезала своего мужа пилой? – ахает дама.

Я мог бы попижонить и сказать, что не пилой, а «Перло», этаким «роллс-ройсом» бетонорезок, маленьким удобным сокровищем весом всего 4,8 кг, мощностью 2000 Вт, 6200 оборотов в минуту, с дисками, способными разрезать тушу быка в сорок секунд. Но воздерживаюсь.

– То, о чем вы говорите, мадам, пока не доказано. Матильда Виссембург еще не осуждена.

– Но об этом писали газеты…

– Газеты могут ошибаться. И потом, это был не муж… Это был любовник. Вернее, даже бывший любовник.

– Видите, вы тоже в это верите, – настаивает дама. – Говорят, что еще она отравила какого-то пенсионера из приюта и убила сына и дочь. Не так ли?

– Нет, мадам. Газеты всегда преувеличивают. Матильда Виссембург никого не отравила, насколько мне известно. И, как мне кажется, обожала своих детей.

Как раз перед десертом эта тема ее очень волнует. Глаза похотливо блестят.

– Я тоже всегда мечтала написать книгу. Но вам, конечно, это легче. Я имею в виду – писать.

Она бросает взгляд в мою сторону. Пытаюсь объяснить ей, что нисколько не легче:

– Вы знаете, писатель не может лгать, тогда как журналист только этим и занимается.

Она смеется и принимает мое высказывание за каламбур. Предприниматель тоже. Он говорит, что всегда считал наоборот и просит объяснить. Мне нечего добавить. Как объяснить подобную вещь? Писатель лжет, искажая реальность. Но это прием, чтобы показать всю правду. А журналист описывает реальность и фабрикует ложь, следуя профессиональному долгу. Меня навязчиво спрашивают, не надоедает ли, трудно ли это, любой ли может писать, лучше ли писать рано утром, врожденное это, или писать – страдание и не лучше ли начинать с плана?

Что я могу сказать? Я не написал еще ни строчки. В голове масса вариантов как начать, на бумаге же – ничего. Хочу спросить их, что они думают по поводу такого начала:

Или так:

Или еще вариант:

После кофе каждый раскланивается и благодарит Люси. Пока Габи продает свои новые наброски, я открываю коробку. Разрываю бумагу и картон. Черный замшевый футляр. Внутри – авторучка. Не вульгарная шариковая ручка. Нет.

Ручка с пером.

Не пластмассовая и не из ценного дерева. Серая металлическая ручка с прочным стальным влажным пером. Люси – настоящий ангел – заправила ее чернилами. Я верю в приметы. Это знамение. Кто-то наверху отгадал. Я должен писать книгу этой ручкой…

Вернувшись домой, я нежно нажимаю на перо. Капают чернила. Пишу: Матильда, дорогая Матильда, кожа, плоть, шкура… Я вожу пером по бумаге. Какое счастье! Вот уже двадцать лет, как я не делал этого. Давным-давно, когда я был в начальной школе, я мечтал перейти в шестой, чтобы писать шариковой ручкой.

Звоню Габи, он еще не спит.