И случилось утонутие без всяких «радуг» в пределах видимости, между прочим, — выжившие спутники Коренья утверждали это совершенно определённо.

Тополя интересовал прежде всего просвет между водой и плоскостью занавеса. Если хорошенько прицелиться, то можно обозначить его гайками, по кривизне траектории понятно становится, по ходу гайки, по шлепку. Главное, в «радугу» не попасть. Не маловата ли гайка? Тополь подбросил её на ладони, прикидывая. Нормально. Ну с богом.

Просвет обозначился с пяти бросков. Скорей всего, Тополь поскромничал в оценке, и «радуга» была совсем свежая, не десять часов, а два, три максимум — кулиса отстояла от поверхности воды почти на три метра. Значит, оно и ничего, что «радуга» так сверкает. И, значит, нынче утром у нас планируется репагулярный нуль-переход имени Тарантоги прямиком к могильнику. Куда нам и треба. Там и свершим свой суд над предателем. А вообще, любой писатель здесь сделал бы лирико-философско-информационное отступление, рассказав, что возможности и методики использования побочных свойств спецэффектов аномальных интенсивностей неизвестной природы в своих (низменных) целях сталкеры открывали чаще всего поневоле, прижатые к стенке в углу тупика. Не считая, разумеется, счастливых случайностей. Взять ту же «радугу».

Первым её телепортационный эффект испытал на себе мародёр Вонилло. За ним гнались монолитовские чистильщики. Загнанный, Вонилло предпочёл прыгнуть в листовскую «радугу» и долго не мог прийти в себя, мановением Матушки оказавшись вот здесь, у Темрюков. Прийти в себя ему помогли чистильщики из клана «Чистое небо», расположившиеся на привал неподалёку от точки выброса. Как только сами в себя пришли. Вонилло и им был превосходно известен, так что в этом случае мановение оказалось «семьдесят седьмой», пустышкой, двумя нолями на боку. Но, несомненно, свой вклад в общественный глоссарий Вонилло внёс, посмертно.

Или взять… да много что можно взять. Тополь был дважды первопроходцем, а Комбат — аж трижды.

В общем, это как с грибами. Как отличить съедобный от ядовитого? Да вот так. Подыхаешь с голоду — и экспериментируешь.

То есть — история человечества. В этом и состоит онтологическая суть данного лирического отступления. Любой писатель сразу скажет, только глянув.

Пойнт.

Итак, номер с «радугой» смертельный, но мы про то никому не скажем, заключая мысленную писательскую тираду, подумал Тополь и захихикал, сдерживаясь, чтобы не потереть руки. И правильно. Чего людей зря беспокоить? Про мины на «контрольке» я им не говорил… Или говорил? Хорошо бы сейчас Комбату позвонить, похвастаться. Такая «радуга», мол! Где мой телефон, интересно? В машине? Или дома я его оставил? Так, а где мой дом? На Новой у меня выставочный вариант, а живу-то я где? «Старею, — подумал Тополь успокаивающе. — Естественный же процесс. Ничего страшного. Простая человеческая забывчивость. Возрастные изменения. В горле першит, хотя я не курю. Слушай, Тополино, а ведь ты можешь попить водички, вот же у тебя в шлеме мундштук! Гениально придумано. Любой писатель со мной согласился бы тут же.

А о кровососе мы ещё подумаем. Живое существо как-никак. А его уже приговорили. К расстрелу. Из автоматов. Сейчас сидит он на первой попавшейся бетонной чушке, в губу себе не дует… голодный, холодный… На термометре минус четыре. Нет, минус десять. Странный термометр, подмигивает, как будто в нём Комбат прячется, а вот о сестре моей непутёвой, превратившей за каких-нибудь десять лет дружище моего Комбата в подкаблучника и почти монаха, мы даже и вспоминать откажемся… не термометр, часы это».

Так.

— Ты там, братан, чего так долго-то опять? — спросил Фуха, когда Тополь вернулся к обречённому «козлику». — Стоял смотрел на часы минут десять.

— Я думал, братан, — не моргнув, ответил Тополь. — Ответственность большая — людей веду. Надо по семью семь раз отмерять… и не резать.

За светофильтром почти не видно, но Тополь прямо нутром ощутил, как остро, недоверчиво смотрит на него Клубин. Хотя почему же — нутром? Клубину пришлось повернуть ко мне торс. Вот Тополь и заметил. А заметив — сообразил, идентифицировал движение. Скафандр же на нём. Спецкостюм. СКК-Т-1000, одиннадцать тысяч двести евро по каталогу WASA, на чёрном рынке двадцать девять тысяч со склада на Кордоне, с рук — ещё плюс четверть. Цены в Предзонье на снарягу безумные стали. Газик одноразовый за последний год подорожал на тысячу. Шлем жёсткого соединения, забрало маленькое — единственное неудобство, между прочим. Когда-то скафандры стоили, наверное, миллионы. Вот и повернулся к Тополю Олегыч, чтобы недоверчиво посмотреть. Он молодец, до этого стоял, как патриот, сканировал Чимтюки… Темрюки, да… Собаки. Да! Собаки!

— Собаки как, Олегыч?

— Не было собак. Костя, можно спросить?

— Нормально всё со мной, Олегыч. Просто «радуга» большая. Надо было подумать.

— Ну и что надумал-то? — спросил Фуха. — Мы тут уже сколько топчемся? Оценили красоту, и давай уже двигать.

— Олегыч. Придётся пострелять кровососа не совсем на Янтаре.

— А где? — спросил Клубин, помолчав.

— «Радуга» — через неё можно пройти отсюда прямо к кровососу.

— Так куда, я не понял?

— Я же сказал — к Малой свалке. На Янтарь, на ЖБИ — глухо. Я даже рисковать не буду. Перекрыто. Матушка сегодня очень живая.

— Как — через «радугу»? — спросил Фуха упавшим голосом. — Слышь, ядовитая же!

— Если дышать. А мы-то изолированы. Шагаешь в занавес здесь — выходишь у Малой свалки. ЖБИ наглухо закрыт. Ну день такой. Там сейчас война пространства с пустотой. Так один учёный мне говорил.

Фуха поднял светофильтр и сплюнул в стекло. Ошарашенный, скосив глаза, проследил, как плевок стекает у него под носом в воротник.

— Шлем не открывай! — приказал Тополь поспешно.

— Долбанные космонавты! — сказал Фуха. — Слышь, сталкер… да трекер, трекер, но я не понял: как — в занавес? А вдруг нас переломает? Андрей Олегович, что за на фиг? Вы что молчите?

— Я тут главный, друг Фуха, — проникновенно сказал Тополь, опередив Клубина. — Я маршрут устанавливаю. Вам нужен кровосос? Будет вам кровосос. Но где его взять и как туда пройти, решаю я. Я проверил — «радуга» не ударит, воды в ней нет. А переламывает не «радуга». «Соковыжималка», «карусель», если ударная, «Прокруста» ломает ещё. «Правилка» режет. А через «радугу» многие ходят.

— А ты-то ходил?

— Да сто раз.

— Через вот эту?

— Через вот эту? Раз пятьдесят.

— Значит, к Малой свалке? — спросил Клубин. — Погоди, Сергей, помолчи.

Фуха выругался. Попытался протереть заплёванное изнутри забрало. Опять выругался.

— У «радуги» там отражение, — объяснил Клубину Тополь, пока Фуха сдерживал негодование. — Питание она берёт у Янтаря, а двойник её — у Малой свалки.

— Спецкостюмы выдержат? — спросил Клубин.

— Они нужны нам только как изолирующие противогазы, — с поистине педагогическим терпением ответил Тополь. — Через радугу, сияй она как обычно, можно даже задержав дыхание пройти. Прыжком. На той стороне просто под ноги смотри, и всё.

— А если я, например, откажусь? — спросил Фуха злобно.

— Останешься тут, — сказал Клубин. — Таков закон. Без вариантов.

— Погодите, мы ему деньги платим! Или не платим? Кто тут главный вообще? Как у вас там, в Европах, поступают?

— А говоришь: «форумы смотрел». Ты что, братан? — сказал Тополь со смешком. — Мы не в лавке. Мы в Зоне. Дорогу выбираю я. А ты по ней шагаешь. Дистанция — пять метров. Я с тобой вежлив, потому что ты зять Андрей Олегыча, а я его уважаю как человека старше меня. Меня так мама воспитала. («Не будь я Костя Сапрыкин!» — чуть не добавил Тополь выскочившую из какого-то кино фразу.)

— Не нравится мне постанова! — заявил Фуха решительно. — Какая-то подляна.

Чертовски был прав Фуха. Ещё какая подляна. Великолепным первоходкой оказался Фуха. Чутьё, реакция — все дела. Но он слишком много говорит.

На Тополе был спецкостюм «орлан» с наборной кирасой. Плечами он пожал легко.