Машины Клубина и Старпетова оставили позади комплекс «Пермь» и катили теперь по бетонной двухрядке в чистом поле. Скоро должен был начаться лес. Было уже совсем светло. Далеко справа тянулась, сколько было видно, чёрная стена, по решению Совета Безопасности ООН долженствующая наконец охватить Зону сплошным кольцом. Почти тысяча километров окружность, пятиметровой высоты стена полутора метров толщиной. Интересно, кто-нибудь из местных остряков обозвал уже её как-нибудь?.. Навстречу машине низко летел вертолёт, приблизившись, пошёл боком, пугая, показывая бурундука на боку и стволы пушек, торчащие из открытого салона. Но сверкнул на панели «кубика» козырной туз Малоросликова, и вертолёт, приосанившись, пролетел мимо, куда ему там было нужно. «Хаммер» свернул с бетонки на объездной грейдер, тряхнул старинный мостик через заплесневелую Нижжу и вкатился в сосновый бор. До Новых Соколов оставалось четыре километра. Здесь надо было приглядывать не только за поздоровевшими сталкерами. Вполне могла прыгнуть выжившая собака, или недобитый снарк мог свалиться с дерева на крышу. Клубин включил датчики движения — и родной хаммеровский, и личный, в спецкостюме.

— Он, Подфарник, не сразу подорвался бежать из Предзонья, он же ещё полдома умудрился вывезти, куркуль. Буду прямо говорить: это я его немного в себя привёл. Я как-то проникся, какой он был, посидел с ним, посочувствовал… Короче…

Тут Клубин заржал, невозможно было удержаться. Заржал тихонько и Комбат, заржал и сам Тополь и продолжил:

— Повторяю: короче! Вчера они, «подфарники» значит, убыли, значит, на выход, а сегодня сижу это я с пивом на скамеечке, комм на коленке, троллю одного старого мудака из Череповца, погода отличная, скурмачи мимо шастают на «патрулях», я на них поплёвываю, хорошо! Смотрю: пилит соседушка, прямо по улице, по её середине. Не так: я его сначала унюхал. Часов двенадцать дня было. Рабочий полдень, как сказал бы писатель. Шатает его по середине улицы, памперсом нечистым и гарью от него разит, и зубы неделю не чистил. Пустой, без машины и один. И в спецкостюме, епэбэвээр, но без шлема и прибора, только разгрузка пустая на кирасе болтается. А на морде у него выражение, представьте, как у императора Цезаря. Обычно он, не в Зоне когда, старичок такой суетливый, Подфарник, мордочка двигается всё время, этакий лукавый балагур, не знаю уж, каков он в Зоне, не ходил я с ним, но так, повседневно, — неприятный тип, заискивающий, явный стукач, даром что девяносто лет и Зоной облагодетельствованный. Долгожители, между прочим, все трое похожи — детский сад, штаны на лямках. Что Онишенко, что Бринько, что этот. В Зоне какие они, повторяю, не знаю. Так вот, пилит по улице Цезарь, натурально… как сказал бы писатель. Пустой, ни железа, ни людей при нём. Но «патруль» вырулит — готовьте бриться, закроют как пить дать, спецкостюм же. Он подошёл, я уже в стойке, пасу скурмачей, шепчу ему: «Привет, Фара, уважаемый, ты что средь бела дня, давай в кусты!» — а он, епэбэвээр, мимо меня фигачит, ухом не повёл, с этой государственно-озабоченной гримасой, словно мигалку включил… словно у него папа инженер, Байконур бетонировал. Я аж огорчился. Ах ты, думаю, тушка барана стратегическая, сорок пятого лилового года штамповки. Людей где-то потерял, да ещё не здороваешься. Примут тебя сейчас — и всю улицу за компанию перевернут по подозрению в укрывательстве. А там через дом не трекер, так барыга живёт. Вы записываете, господин скурмач?.. Комм в даун, догнал его, за разгрузку сзади хвать, ставлю его к себе передом и готов уже объяснить, кто он есть, старикашка, что он есть и с чем его будут сейчас есть…

— Что человек из Зоны и ходил по-тяжёлому, не видно тебе было, конечно, — сказал Комбат, заполняя паузу. Разошедшийся Тополь сбил дыхание и жадно дышал из маски.

— Да я, вообще-то, озверел немного от безделья, признаю, — сказал Тополь с редкой интонацией — смиренно. — И пива во мне уж вторая упаковка сидела, и мудак этот из Череповца довёл… Главное, я что подумал: тормознули их на выходе погранцы, ведомых приняли, а этот ушёл. Законное предположение, суток же полных не прошло, как они вышли. Ну а если так, то шариться по улицам Новой среди бела дня в спецкостюме — неуместный маскарад. И с такой мордой. А это у него — я уж потом догнал — судорогой морду свело… Короче. — Тополь подождал. Клубин и Комбат внимали молча. — Тряхнул я его пару раз и затащил к Комбату в сад. Там у него скамеечка в кустах, наяда со струйкой, холодильничек прикопан, все дела. Сибаризм и греческие ночи. Испортил зятёк мне сестру всю, Плутарха читает, дура… Вот там мне всё Подфарник и выложил… Комбат, а чего ты молчишь, я тут твою жену оскорбляю? Я бы уже полчаса как дрался.

Глава 9

НОВЫЕ СОКОЛЫ — ОРДЖОНИКИДЗЕ — ЛЕСНИЧЕСТВО «РОДИНСКОЕ»

With the twilight colors falling

And the evening laying shadows

Hidden memories come stealing from my mind

As I feel my own heart beating out

The simple joy of living

I wonder how I ever was that kind

Johnny Cash

«Похоже, именно Комбат против разговора с женой, — подумал Клубин. — Тополь об этом знает и, примиряясь с мнением приятеля, в душе его не признаёт. Понятно, конечно, кому была бы охота объявляться любимой супруге в таком виде… Но тут не только это. И Тополь, и Комбат официально „пропавшие без вести“, что, безусловно, после летних событий равно „погибшие“. Выбора у них нет — в Зону надо возвращаться, есть у них там что-то, что, как они надеются, их исцелит… Они тянули эти двадцать без малого дней явно. Им нужны были эти двадцать дней, какой-то назначенный срок они выдерживали. Без медиков им выжить было нельзя, вот они и выбрались к Заднице. Не возвращаться в Зону им тоже было нельзя — вот они и вызвали меня. То есть не меня конкретно, конечно… Вызвали полномочного представителя мировой закулисы. Который мог Задницу в любой момент обуздать. Единственно правильная тактика. Единственный выход…

Где-то у нас здорово утекала информация, — подумал Клубин. — А может быть, всё намного проще? Я же уже думал об этом, совсем недавно. Главный тот, кто собирает больше позитивной информации. Не могли эти полтысячи умных, энергичных, обладающих невероятным опытом взаимодействия с настоящими чудесами изменённой натуры мужиков за столько лет не прочувствовать некую точку силы, действующую в Предзонье… данную в ощущении. И она, эта точка, то есть „брюссельская капуста“, то есть мы, когда началось Восстание, мы просто не могли не проявить себя в кровавой каше, вылезшей из чернобыльского горшка и заляпавшей весь мир. И после этого нас стоило просто позвать. И мы появились. Как миленькие. Конечно, нужна была нам блесна поблескучей. Но тут Комбату с Тополем даже говорить что-то вслух не требовалось. Я же помню, что со мной сделалось, когда я первый раз увидел их фото…»

— Свинство, конечно, с моей стороны, признаю полностью… — говорил Тополь. — Но Олегыч! Вы знаете, что сказал бы сейчас настоящий писатель?

— Что? — спросил Клубин, обернувшись, потому что Тополь ждал этого вопроса.

— Он бы сказал так. Я, конечно, свинья, сказал бы он, зато мне есть что сейчас рассказать. Копирайт.

— Шугпшуйц? — спросил Комбат.

— Шугпшуйц бы лопнул от натуги такое написать. Не, это из Лукьяненко.

— Как скажешь… — сказал Комбат, снова сунул нос в маску, откинулся на подушку и закрыл глаза.

Клубин подвигал понимающе бровями, посмотрел на дорогу, на приборы, в монитор заднего обзора, включил автоводителя: безлюдные развалины Нового Сокола оставались по левую руку, лес низвёлся до скудных гнилых кустарников по обочинам, грейдер был прямой, пустынный, Клубин решил перекурить. Он протёр очки, зачесал грязные волосы, попил водички и, повернувшись на кресле боком, уставился на Тополя.