... Было уже 9 часов вечера, пора заканчивать обмен мнениями об акулах, прощаться с океанавтами – хозяевами «Морской звезды» и возвращаться на «Калипсо». В кабинке для переодевания Дюма, Фалько и я облачились в скафандры. Я предложил моим товарищам сделать обход нашего подводного поселка, прежде чем подниматься на поверхность.
Вода во входном люке плескалась, словно в маленьком бассейне. Один за другим мы опустились в люк и оказались взвешенными во мраке. Нас окружали стальные прутья – ограждения против акул; включив герметичные фонари, мы выплыли из этой большой клетки, которая в общем-то оказалась ни к чему, поскольку акулы ушли.
Сначала мы не спеша подплыли к ангару «ныряющего блюдца». Проникнув внутрь нашего подводного гаража, я высунул голову из воды. Маленькая подводная лодка была на месте, и красный сигнал на пульте говорил о том, что идет зарядка аккумуляторов. Закончив осмотр ангара, мы вернулись в море. Коралловый шельф обрывался крутой ступенькой, и вот мы уже различаем вертикальный цилиндр «Нижней кабины», стоящей на глубине двадцати шести метров. Подойдя к ней, я заглянул в иллюминаторы. Кьензи и Портлатен выключили свет – очевидно, решили поспать, несмотря на жару и высокую влажность внутри кабины.
Я немного поколебался, прежде чем идти дальше вниз. В это время ночи от узких лучей наших фонариков было мало проку, и чернота под нами казалась средоточием всяческих ужасов. Мы погрузились до подножия скалы и пошли вдоль следующей ступени на глубине сорока пяти метров до глыбы черного коралла, где стояло, напоминая огромную ловушку для лангустов, «акулоубежище» номер один. Кажется, там впереди чей-то длинный силуэт и отливающий зеленью глаз? Мы повернули обратно и начали восхождение по скале. Около наших четырех кубических садков парила стайка ярких рыб. Над нами, несколько мористее, виднелся тусклый огонек. Он привел нас к «Калипсо». Под кормой, подле трапа, по которому мы поднимались на борт, висел натянутый железным грузом десятиметровый конец. Во избежание кессонной болезни нам полагалось выждать здесь сорок минут, держась в темноте за веревку, в обществе барракуды Жюля, который отнюдь не отличался тихим нравом.
Хорошо на душе от такой красоты... Это не ложная романтика, а чистая поэзия
... «Калипсо» стоит на якоре чуть юго-западнее острова Сокотра, расположенного в северной части Индийского океана, недалеко от Аденского залива. Глубина здесь около ста метров. Вахтенный офицер Анри Пле докладывает мне, что «блюдце» готово. Несмотря на жару, надеваю свитер: внизу будет прохладно. «Блюдце» покоится в своей люльке на корме. Мы с Фалько взвешиваемся на медицинских весах, полученные цифры записывают мелом на черной доске. Арман Давсо подводит итог и решает добавить немного воды в балластную цистерну «блюдца». Эта добавка обеспечит маленькой подводной лодке приблизительное равновесие.
Мы с Фалько втискиваемся в «блюдце». Пока он тщательно задраивает люк, я налаживаю подачу кислорода, включаю воздухоочистительную систему, проверяю аккумуляторы и давление масла, снимаю показания гироскопического компаса. Затем я сверяю наши часы, и Фалько включает магнитофон. После этого он докладывает механику «блюдца» Жаку Ру, что все в порядке. Мы вытягиваемся ничком на поролоновых матрасах, длина которых рассчитана так, что голова наблюдателя оказывается как раз перед иллюминатором. Внутри «блюдца» стоит негромкий, ровный гул, как на заводе. Одни моторы работают непрерывно, другие автоматически включаются и выключаются под щелканье реле. Управляемый Морисом Леандри гидравлический кран извлекает «блюдце» из люльки. Несколько секунд мы плавно качаемся в воздухе, но вот «блюдце», подчиняясь опытной руке Мориса, мягко, с чуть слышным всплеском, словно шелк прошелестел, ложится на воду.
Почти сразу замечаю двух акул, которые кружат неподалеку от нас. Христиан Бонничи, провожающий «блюдце» под воду, выполняет обычные операции, не спуская глаз с акул. Сперва протирает плексигласовые иллюминаторы, потом по сигналу Фалько забирается на крышу «блюдца», чтобы отключить телефон и отцепить последний найлоновый линь, соединяющий нас с внешним миром. Медленно начинаем погружаться. Эхолот четко рисует кромку рифа на глубине девяноста метров. Несколько минут, и мы уже приземляемся на серой площадке, выстланной илом и щебнем. Фалько сбрасывает 25-килограммовую чушку, обеспечившую погружение, и для полного равновесия откачивает несколько литров воды. Затем он пускает наш главный движитель – двойной водомет, сопла которого выбрасывают назад мощные струи воды, – и мы идем на юг, где склон всего круче.
Глубина сто метров, здесь проходит четко обозначенный рубеж между склоном и обрывом. Как и в Красном море, видим нависающий над обрывом «тротуар». До наших работ никто не знал об этом «тротуаре», его не обнаруживали никакие приборы, никакие, даже самые чувствительные эхолоты. Речь идет о строго горизонтальном карнизе шириной от двух до десяти метров, который окаймляет все гряды, все рифы, все острова и затопленные вулканы на глубине сто десять-сто двадцать метров. Наше открытие, сделанное исключительно благодаря «блюдцу», позволяет предположить, что таким был уровень моря во время одного из великих ледниковых периодов много тысяч лет назад.
Вплоть до этого места нас сопровождают две акулы, но, когда мы начинаем медленно идти вниз вдоль отвесной стены, они отстают. На голой каменной стене все меньше признаков органической жизни. Кое-где видим горгонарии, известные также под названием веерных кораллов, попадаются мшанки и мелкие ракообразные, но рыб почти нет.
На глубине около ста сорока метров погружение прекращается, «блюдце» застывает на границе между двумя слоями воды, словно оно легло на дно.
— Термоклин, — замечает Фалько.
Здесь проходит рубеж между теплым поверхностным слоем и более холодной глубинной водой, а чем вода холоднее, тем она плотнее, вот она нас и держит. Можно сразу продолжить погружение, добавив немного воды к нашему внутреннему балласту, но мы предоставляем самой природе внести поправку за счет охлаждения корпуса «блюдца». Температура понижается с тридцати двух до двадцати пяти градусов. Фалько надевает свитер. И вот уже сила тяжести снова увлекает нас вниз.
На глубине двухсот шестидесяти метров пустынная вертикаль кончается. Скала изборождена широкими трещинами, они кишат красными рыбинами весом до двух с половиной-трех килограммов, попадаются и здоровенные груперы. Приземлившись на уступе шириной около десяти метров, делаем остановку, чтобы рассмотреть окружающую нас фауну. Камни усеяны причудливыми ракообразными длиной около двадцати сантиметров, которые помахивают клешнями почти такой же длины. За стаями креветок и не рассмотришь стенки обрыва. Незнакомые нам рыбы выходят из несчетных нор, словно желая рассмотреть нас поближе. Одни ярко-красные, другие – в розовато-лиловую и желтую крапинку, третьи – в коричневую и белую вертикальную полоску. А ровное дно – ил и детрит, – насколько хватает глаз, покрыто тысячами, миллионами крабов.
Еще один пример красоты рифа. На фоне веерного коралла особенно бросаются в глаза яркие краски рыб. В чем смысл такой раскраски?
Снова пустив водометы, идем вдоль подножия скалы на восток. Куда ни погляди, грунт устилают копошащиеся, брыкающиеся, переплетенные между собой крабы величиной с кулак. Это массовое скопление явно связано с брачной порой. Почти целый час мы с Фалько скользим над этим живым ковром, иногда ненадолго останавливаясь, чтобы понаблюдать за повадками крабов.
Вдруг Фалько восклицает:
— Глядите, капитан! Налево! Вон там, вдали!
Прильнув к иллюминатору, напрягаю зрение. Из пучины в нашу сторону медленно поднимается какой-то неясный силуэт... Акула, но какая акула – огромная до неправдоподобия.