На следующий день, когда согласно программе, которую он сообщил г-ну фон Бубна, Наполеон покинул Вену, к вечеру прошел слух, что военный суд, созванный по приказу маршала Бертье, только что приговорил Фридриха Штапса к смертной казни.

Обвиняемый все признал и не пытался отвергать обвинения. Услышав приговор, он не попросил ни о помиловании, ни об отсрочке.

Однако, вернувшись к тюрьму, он попросил, чтобы на следующий день за несколько минут перед казнью к нему пригласили докладчика в судебном заседании, молодого офицера егерей по имени Поль Ришар.

Затем он помолился, попросил разбудить его пораньше и отдал тюремщику в знак благодарности за заботу о нем четыре фридрихсдора — все, что было при нем.

После этого он лег спать, снял с груди медальон, нежно поцеловал его несколько раз, затем уснул, прижав медальон к сердцу.

В шесть часов утра тюремщик вошел в камеру и разбудил его.

Тогда Штапс, улыбаясь, открыл глаза и поблагодарил вошедшего за то, что тот так быстро привел его в состояние бодрствования. Он очень тщательно умылся, причесал свои прекрасные волосы с каким-то особым изяществом, а когда его спросили, что бы он хотел на завтрак, ответил:

— Я думаю, будет достаточно чашки молока.

Он только успел выпить молока, когда на пороге появился молодой офицер, о беседе с которым in extremis[9] он просил накануне.

Было явно видно, что молодой лейтенант егерей предпочел бы, чтобы выбор приговоренного пал на кого-нибудь другого, а не на него, хотя и не выказывал замешательства.

— Благодарю вас, сударь, — сказал Штапс, — что вы откликнулись на мое приглашение. Хочу попросить вас об одной услуге.

— Я готов ее выполнить, сударь, — ответил молодой офицер.

— Мы уже виделись, лейтенант.

— Увы! Да, сударь, и я сожалею, что судьба выбрала меня быть докладчиком по вашему делу.

— О! Я намекаю, сударь, не только на те три заседания военного суда, перед которым я предстал, мы с вами виделись раньше.

— Вполне возможно, сударь, но я полностью забыл, где и когда это могло быть.

— Нет ничего проще: я был в маске, а вы без нее.

— А! — сказал Поль Ришар, вздрогнув. — Это было в развалинах Абенсберга?

— Именно там, да, сударь, и какое-то мгновение вы думали, что будете скоро расстреляны.

— К несчастью, то, что было игрой по отношению ко мне, для вас сейчас реальность! — сказал лейтенант.

— Пусть так, но вы же не знали, что это была игра, и решительно шли до конца. Лейтенант Ришар, вы смелый человек; правы те, кто окрестил вас в тот вечер Ричардом Львиное Сердце.

Молодой человек побледнел.

— Вы знаете, почему я был там, сударь? — спросил он.

— Нет, лейтенант, но я знаю, что солдат — это раб присяги, как честный человек — раб своего слова… Ну что ж, все остальное не важно! Я узнал ваше лицо и сказал себе: «Все сильные сердца — братья, у тебя, Штапс, здесь есть брат, и ты можешь смело попросить, чтобы он оказал тебе последнюю услугу».

— И вы не ошиблись: все, что будет в человеческих возможностях сделать для вас в пределах моего долга, я сделаю.

— О, будьте спокойны, — ответил заключенный, — я у вас не попрошу ничего того, что могло бы вас скомпрометировать.

— Говорите, — сказал молодой человек.

— Я любил одну молодую девушку, — начал Штапс, если бы не произошли все эти события, она была бы моей женой; наши отцы — друзья; наша свадьба была отложена…

— Да, — сказал молодой офицер, — но именно тогда вы вступили в общество Тугендбунд; именно тогда вам выпал жребий убить императора и именно тогда все ваши любовные надежды были утрачены?

— Нет, сударь, — печально ответил Штапс.

— Продолжайте, — сказал офицер.

— Действительно, мои минуты сочтены… Будьте спокойны, я не заставлю себя ждать.

Лейтенант наклонил голову в знак согласия.

— Вы знаете, — продолжал Штапс, — что при мне нашли женский портрет?

— Да, сударь.

— Я попросил, чтобы мне оставили этот портрет до момента моей смерти.

— И ваша просьба была удовлетворена без колебаний.

— Так вот, сударь, когда я умру, этот портрет будет у моего сердца.

И узник прижал руку к груди.

— Вы желаете быть похороненным вместе с портретом?

— Нет, я желаю, чтобы после моей смерти какой-либо друг взял его и передал его раньше или позже моей невесте и рассказал ей о том, как я умер, а особенно о том, что, умирая, я думал о ней.

— Она живет в Баварии?

— Нет, сударь, в результате ужасной катастрофы ее отец и она покинули Баварию и уехали жить в Вольфах, маленький городок в герцогстве Баден; именно там вы ее и найдете.

— Хорошо, перед смертью вы мне отдадите портрет.

— Я сказал вам, что хочу умереть, прижимая его к сердцу: вы его возьмете с моего трупа, после моей смерти.

— Имя девушки?

— Оно написано на обратной стороне портрета.

— Это все, сударь?

— Нет, последняя услуга. Я хочу, сударь, чтобы меня не уравняли с обыкновенными убийцами. После того как вы возьмете портрет на моей груди, раскройте мою правую руку, в ней будет бумага, которую вы любезно передадите офицерам, входящим в состав военного суда, слушавшего мое дело, и полковнику — его председателю.

— Я сделаю, как вы пожелаете. Теперь все?

— Да.

— Тогда мне остается только пожать вам руку, сударь, и пожелать мужества.

— Согласен пожать вашу руку и принять пожелание, сударь, хотя пожелание мужества, как вы можете это видеть, вряд ли необходимо. Где я вас снова увижу?

— На месте казни.

— То есть на эспланаде?

— На эспланаде.

Молодые люди пожали друг другу руки в последний раз, и офицер ушел.

Военная тюрьма, где находился Штапс, была расположена на самой площади. Казнь должна была происходить в восемь часов, а без четверти восемь вся площадь была уже заполнена народом.

Эту толпу составляли наполовину французские военные, наполовину население Вены.

Когда там увидели Поля Ришара, выходящего из тюрьмы, его окружили и стали расспрашивать о заключенном.

Поль ответил, что заключенный, узнав его, так как однажды они встречались в Абенсберге, попросил быть доверенным своих последних желаний.

— Его действительно казнят сегодня утром? — спросил капитан, входивший в состав военного суда.

— Да, — ответил ему Поль, — вы же знаете, капитан, что приговоры военного суда подлежат исполнению немедленно.

— Конечно, но я знаю также, что полковник довел до сведения заключенного о возможности просить о помиловании у маршала Бертье; и полковник сказал мне лично после зачтения приговора, что в случае такого прошения князь Невшательский получил все полномочия от императора.

— Ну что ж, — сказал Поль, — осужденный не воспользовался этим советом полковника.

— И он им не воспользуется? — спросили сразу несколько человек.

— Нет, мне кажется, что у несчастного есть какая-то известная только ему и Богу причина желать смерти.

В эту минуту пробило восемь часов.

Дверь тюрьмы открылась.

Первым вышел сержант, за ним четыре солдата.

Позади этих четырех солдат шел осужденный.

Он оставил свой сюртук и жилет в тюрьме, на нем были только рубашка, облегающие панталоны и сапоги.

Его лицо было бледным, но спокойным, без тени надменности, но и без тени слабости.

Было видно, что этот человек хладнокровно приготовился к смерти.

Он и раньше знал, на что идет, хотя и жертвовал жизнью в двадцать лет, что, конечно, совсем не вызывало у него восторга. Но если раньше именно такое чувство заставило его совершить преступление, то теперь напускное и лихорадочное возбуждение уступило место непоколебимому решению, которое можно было прочесть по его слегка нахмуренным бровям и складкам подбородка, придававшим его губам подобие улыбки.

За осужденным следовала остальная часть взвода, то есть еще шесть человек.