СКУЧАЮ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ ПООБЕДАЕМ ГДЕ-НИБУДЬ НЫНЧЕ ВЕЧЕРОМ ПОБЕСЕДУЕМ БУДУ СЧАСТЛИВ РЭМЕДЖ.

Это предложение, пожалуй, даже обрадовало Анну-Веронику. Она не виделась с Рэмеджем дней десять-одиннадцать и охотно поболтала бы с ним. Сейчас она была переполнена мыслью о том, что влюблена, влюблена! Какое чудесное состояние! И, право, у нее, кажется, возникло даже смутное намерение поговорить с ним об этом. Во всяком случае, хорошо бы послушать его разговоры на некоторые темы, быть может, она поймет их лучше теперь, когда великая, потрясающая тайна пылает в ее сознании и притом так близко от него.

К сожалению, Рэмедж был настроен несколько меланхолически.

– На прошлой неделе я заработал больше семисот фунтов, – сообщил он.

– Замечательно! – воскликнула Анна-Вероника.

– Ничуть, – отозвался он, – просто удача в деловой игре.

– Это удача, на которую можно купить очень многое.

– Ничего из того, что человеку хочется.

Рэмедж обернулся к лакею, предлагавшему карту вин.

– Меня может развеселить только шампанское, – заявил он и стал выбирать. – Вот это, – сказал он, но затем передумал: – Нет! Это слаще? Отлично.

– У меня все как будто идет хорошо, – продолжал Рэмедж, скрестив на груди руки и глядя на Анну-Веронику широко открытыми глазами слегка навыкате. – А я несчастлив. Я, кажется, влюбился.

Он наклонился над тарелкой с супом. И тут же повторил:

– Кажется, я влюбился.

– Не может быть, – ответила Анна-Вероника тоном многоопытной женщины.

– Откуда вы знаете?

– Ведь это же нельзя назвать угнетающим состоянием, верно?

– Уж вы этого знать не можете.

– У каждого своя теория, – пояснила Анна-Вероника с сияющим лицом.

– Ну, знаете, теории! Влюбленность – факт.

– Она должна радовать.

– Любовь – это тревога… жажда. Что еще? – спросил он подошедшего лакея. – Пармезан? Уберите!

Мистер Рэмедж взглянул в лицо Анны-Вероники, оно показалось ему совершенно лучезарным. Интересно, почему она думает, что любовь дает людям счастье? И он заговорил о сассапарели и гвоздике, украшавших стол. Затем, наполнив ее бокал шампанским, сказал:

– Вы должны выпить, потому что у меня тоска.

За перепелками они вернулись к вопросу о любви.

– Почему, – неожиданно спросил Рэмедж, и что-то жадное промелькнуло в его лице, – вы считаете, что любовь приносит людям счастье?

– Должна, я уверена.

– Но почему?

Анне-Веронике он показался чересчур настойчивым.

– Женщины чувствуют это инстинктивно.

– Интересно, так ли это? – заметил Рэмедж. – Я сомневаюсь в женском инстинкте. Один из обычных предрассудков. Женщина якобы знает, когда мужчина в нее влюблен. А вы как считаете?

С видом беспристрастного судьи Анна-Вероника подбирала вилкой салат.

– Думаю, женщина должна знать, – решила она.

– Вот как? – многозначительно произнес Рэмедж.

Анна-Вероника взглянула на него и заметила устремленные на нее мрачные глаза, которыми он пытался выразить больше, чем они способны были выразить. Наступило короткое молчание, и в ее сознании быстро пронеслись смутные подозрения и предчувствия.

– Может быть, о женском инстинкте действительно говорят глупости, – сказала она, чтобы избежать объяснений. – Кроме того, девушки и женщины, вероятно, отличаются друг от друга. Не знаю. Мне кажется, девушка не может знать, влюблен ли в нее мужчина или нет. – Она подумала о Кейпсе. Ее мысли невольно выливались в слова. – Девушка не может знать. По-моему, это зависит от ее душевного состояния. Когда страстно чего-нибудь желаешь, начинаешь думать, что это недоступно. Если полюбишь, наверное, начинаешь сомневаться. А если полюбишь очень сильно, как раз и становишься слепой, когда особенно хочешь быть зрячей.

Анна-Вероника осеклась, испугавшись, что ее слова наведут Рэмеджа на мысль о Кейпсе, и действительно его лицо выражало нетерпение.

– Даже так! – сказал он.

Анна-Вероника покраснела.

– Вот и все, – произнесла она. – Боюсь, я представляю себе эти вещи несколько туманно.

Рэмедж взглянул на нее, затем глубоко задумался. Из этого состояния его вывел лакей, который подошел, чтобы обсудить дальнейший заказ.

– Анна-Вероника, вы бывали в опере? – спросил Рэмедж.

– Раз или два.

– Хотите пойти сегодня?

– Я с удовольствием послушаю музыку. А что сегодня идет?

– «Тристан».

– Я никогда не слышала «Тристана и Изольду».

– Значит, решено. Мы пойдем, какие-нибудь места найдутся.

– Это очень любезно с вашей стороны.

– Любезны вы, что согласились пойти.

Они сели в экипаж; Анна-Вероника откинулась на спинку с приятным ощущением комфорта, ей было весело из-под полуопущенных век наблюдать огни, суету, движение, мглистое поблескивание улицы, а Рэмедж сидел к ней ближе, чем следовало, и временами поглядывал на нее, порывался говорить, но молчал. Приехав в Ковент-Гарден, он достал билет в одну из верхних маленьких лож; когда они вошли, увертюра уже началась.

Анна-Вероника сняла жакет, села на стул, стоявший с краю, и, наклонившись вперед, стала смотреть в огромный, подернутый теплой коричневатой дымкой зал. Рэмедж поставил стул близко к ней и вместе с тем так, чтобы хорошо видеть сцену. Музыка постепенно завладевала Анной-Вероникой; она переводила глаза с рядов публики, едва видной в полумраке, на поглощенный своим делом небольшой оркестр, где трепетали смычки и мерно двигались темные и серебристые инструменты, видела ярко освещенные партитуры и притушенные верхние люстры. Анна-Вероника всего один раз была в опере, тогда она сидела на дешевых местах, в тесноте, и рамкой к спектаклю служили спины, головы и женские шляпки; теперь у нее, наоборот, возникло приятное ощущение, что тут просторно и удобно. При заключительных тактах увертюры занавес поднялся, и зрители увидели Изольду на носу примитивно сделанного корабля. С высокой мачты донесся голос молодого моряка, и начался рассказ о бессмертных любовниках. Анна-Вероника знала эту легенду лишь в общих чертах и следила за развертывающимся действием со все возрастающим, страстным интересом. Великолепные голоса раскрывали все перипетии этой любви, а корабль плыл по морю под мерные взмахи весел. В минуту страстного объяснения между влюбленными, когда они впервые осознают свои чувства, словно ворвавшаяся дисгармония, появляется король Марк, встреченный приветственными кликами матросов, и становится рядом с ними.

Складки занавеса медленно опустились, музыка стихла, в зале вспыхнул свет. Анна-Вероника очнулась от восхитительных звуков и красок, от смятенных грез любви, невольно завладевших ее сердцем, и увидела, что Рэмедж сидел почти прижавшись к ней, а рука его слегка касалась ее талии. Она поспешно отодвинулась, и рука упала.

– Честное слово, Анна-Вероника, – сказал он, глубоко вздохнув, – это же так волнует.

Она сидела совершенно неподвижно и смотрела на него.

– Хорошо бы, если бы мы с вами выпили любовный напиток, – проговорил он.

Она не нашлась, что ответить, и он продолжал:

– Эта музыка питает любовь. Она будит во мне безмерную жажду жизни. Жить! Жить и любить! Она будит во мне желание быть вечно молодым, сильным, верным, а потом умереть великолепной смертью.

– Это прекрасно, – тихо ответила Анна-Вероника.

Они помолчали, теперь уже хорошо понимая друг друга. Анну-Веронику волновал и смущал тот странный новый свет, в котором предстали перед ней их отношения. Она раньше никогда не думала с этой точки зрения о Рэмедже. И она не была шокирована, но поражена и ужасно заинтересована. И все же это не должно продолжаться. Она чувствовала: вот он сейчас скажет еще что-то, что-то еще более личное и интимное. Ей было любопытно узнать, и вместе с тем она твердо решила не слушать его. Надо любой ценой заставить его говорить на нейтральную тему.

– Каково точное значение слова «лейтмотив»? – наобум спросила она. – Прежде чем я услышала вагнеровскую музыку, мне ее с большим восторгом описывала в школе одна учительница, которую я не любила. Из-за нее у меня и сложилось впечатление, что это нечто вроде лоскутного одеяла: кусочки узора, который вновь и вновь повторяется.