Анна-Вероника смолкла. Слова, которые она произнесла, как ей показалось, ничего не означали, а ведь ей надо было выразить так много.

– Женщин осмеивают, – сказала она. – Всякий раз, когда они пытаются утвердиться в жизни, мужчины препятствуют этому.

Она с ужасом почувствовала, что сейчас расплачется. Ей не надо было вставать с места. И зачем только она встала? Все молчали, поэтому она была вынуждена продолжать свою речь.

– Подумайте об этой насмешке! – воскликнула она. – Подумайте, как мы бываем подавлены и потрясены! Конечно, видимость свободы у нас есть… Вы когда-нибудь пробовали бегать и прыгать в юбке, мистер Кейпс? Так вот, представьте себе, что это значит, когда душа, ум и тело так стеснены. А для мужчин смеяться над нашим положением – забава.

– Я не смеялся, – резко ответил Кейпс.

Они стояли лицом к лицу, и его голос сразу пресек ее слова, она замолчала. Она была измучена, нервы натянуты, она не могла вынести, что он стоит в трех шагах от нее, ничего не подозревая, что имеет такую неизмеримую власть над ней, что от него зависит ее счастье. Нелепость ее положения мучила ее. Она устала от себя самой, от своей жизни, от всего, за исключением Кейпса. И все скрытое и затаенное от него теперь рвалось наружу.

При звуке его голоса Анна-Вероника сразу умолкла и потеряла нить своих мыслей. Во время этой паузы она заметила, как внимательно смотрят на нее остальные, и почувствовала, что глаза ее наполняются слезами. Бурное смятение чувств охватило ее. Она увидела, что студент-шотландец, держа чашку в волосатой руке, с изумлением ее разглядывает, а в сложных стеклах его очков видны по-разному увеличенные зрачки.

Дверь сама как бы звала ее уйти – это была единственная возможность избежать необъяснимого страстного желания расплакаться при всех.

Кейпс мгновенно понял ее намерение, вскочил и распахнул перед ней дверь.

«Зачем мне возвращаться сюда?» – спросила Анна-Вероника, спускаясь по лестнице.

Она отправилась на почту и послала деньги Рэмеджу. Когда она вышла на улицу, она ощущала только одно: сразу идти домой она не в состоянии. Надо подышать воздухом, отвлечься ходьбой и переменой обстановки. Дни становятся длиннее, темнеть начнет только через час. Надо пройти парком к зоологическому саду, а затем через Примроуз-хилл до Хэмпстед-хит. Приятно будет там побродить в мягких сумерках и все обдумать…

Анна-Вероника услышала за собой быстрые шаги, оглянулась и увидела догонявшую ее и запыхавшуюся мисс Клегг.

Анна-Вероника замедлила шаг, и они пошли рядом.

– Разве вы ходите через парк?

– Не всегда. Но сегодня пойду. Хочу прогуляться.

– Меня это не удивляет. Я считаю, что мистер Кейпс – человек весьма нелегкий.

– Дело не в нем. У меня весь день болит голова.

– По-моему, мистер Кейпс был очень несправедлив. – Мисс Клегг говорила тихим, ровным голосом. – Очень несправедлив! Я рада, что вы ответили, как надо.

– Вопрос не в этом маленьком споре.

– Вы ему хорошо ответили. Сказать это было необходимо. После вашего ухода он сбежал и укрылся в препараторской. Иначе его бы прикончила я.

Анна-Вероника ничего не ответила, и мисс Клегг продолжала:

– Он очень часто бывает весьма несправедлив. У него привычка осаживать людей. Едва ли ему понравилось бы, если бы люди так вели себя с ним. Он выхватывает у вас слова на лету и истолковывает их, а вы еще не успели выразить до конца свою мысль.

Наступило молчание.

– Он, должно быть, страшно умный, – сказала мисс Клегг – Кейпс – член Королевского общества, хотя ему едва ли больше тридцати.

– Он очень хорошо пишет, – заметила Анна-Вероника.

– Да, не больше тридцати. Женился, наверное, совсем молодым.

– Женился? – удивилась Анна-Вероника.

– Разве вы не знали, что он женат? – спросила мисс Клегг.

У нее, видимо, блеснула какая-то мысль, и она быстро взглянула на свою спутницу.

В эту минуту Анна-Вероника не нашлась что ответить. Она резко отвернулась. Автоматически и каким-то чужим голосом произнесла:

– Вон играют в футбол.

– Это далеко, мяч в нас не попадет, – ответила мисс Клегг.

– Я не знала, что мистер Кейпс женат, – наконец отозвалась Анна-Вероника, возобновляя прерванный разговор. От ее прежней усталости не осталось и следа.

– Женат, – подтвердила мисс Клегг. – Я думала, все это знают.

– Нет, – с неожиданной решительностью отозвалась Анна-Вероника. – Я никогда не слышала об этом.

– Я думала, все знают, все слышали об этом.

– Но почему?

– Он женат и, по-моему, живет с женой врозь. Несколько лет назад возникло какое-то дело или что-то произошло.

– Какое дело?

– Ну, развод или что-то в этом роде, не знаю! Я слышала, что он был бы отстранен от преподавания, если бы не профессор Рассел, который отстоял его.

– Вы хотите сказать, что он развелся?

– Нет, но он был замешан в каком-то деле о разводе. Я забыла подробности, но знаю, это было что-то очень неприятное. И связано с артистической средой.

Анна-Вероника молчала.

– Я была уверена, что все об этом слышали, – повторила мисс Клегг. – Иначе я бы ничего не сказала.

– Вероятно, все мужчины, – независимым и критическим тоном заметила Анна-Вероника, – попадают в такие вот истории. Во всяком случае, нас это не касается. – Она тут же свернула на другую тропинку. – Я здесь пройду на ту сторону парка, – сказала она.

– А я думала, вы хотите пройти прямо через парк.

– Нет. Мне надо еще поработать. Просто хотелось подышать воздухом. Да и ворота сейчас запрут. Скоро темнеть начнет.

Вечером, около десяти часов, когда Анна-Вероника сидела у камина в глубоком раздумье, ей принесли заказное письмо с печатями.

Она вскрыла конверт и извлекла письмо, в котором лежали деньги, отосланные в этот день Рэмеджу. Письмо начиналось так:

«Моя любимая девочка, я не могу допустить, чтобы вы совершили подобную глупость…»

Она скомкала деньги и письмо и швырнула их в огонь. В то же мгновение, схватив кочергу, отчаянным усилием попыталась выхватить их из пламени. Но ей удалось спасти лишь уголок письма. Двадцать фунтов стерлингов сгорели дотла.

Несколько секунд она сидела, согнувшись над каминной решеткой, держа в руке кочергу.

– Ей-богу! – воскликнула она наконец, поднимаясь. – На этом, Анна-Вероника, все, наверное, и кончится!

«Есть только один выход из положения, – сказала себе Анна-Вероника, сидя в темноте на своей узкой кровати и грызя ногти. – Я думала, что бунтую только против отца и порядков в Морнингсайд-парке, но оказалось, что я бунтую против всей нашей жизни, против всей нашей проклятой жизни…»

Она вздрогнула. Нахмурившись, крепко обхватила руками колени. Все в ней кипело от гнева при мысли о положении современной женщины.

«Должно быть, судьба каждого человека в какой-то мере – дело случая. Но судьба женщины зависит только от случая. Для нее искусственно придуман случай. Главное – найти своего мужчину. Все остальное – притворство и жеманство. Он твой выигрышный билет. Если ему угодно, он не станет тебе мешать…

А нельзя ли изменить такой порядок?

Актрисы, наверное, независимы…»

Она попыталась представить себе какой-нибудь иной мир, в котором не было бы этих чудовищных ограничений, в котором женщины стояли бы на собственных ногах и имели бы одинаковые с мужчинами гражданские права. Она задумалась над тем, что предлагали социалисты, над их идеалами, затем над туманными проповедями о Счастье Материнства, о полном освобождении женщин от жестокой личной зависимости, связанной с существующим общественным строем. В глубине души она неизменно ощущала присутствие умного стороннего наблюдателя, которого старалась не замечать. Не будет она смотреть на него, не будет о нем думать; а когда мысли ее путались, она, чтобы не изменять своему решению, шептала в темноте:

– Так надо. Нельзя больше откладывать; так надо. Если мы хотим добиться независимости или хотя бы уважения, женщины целого поколения должны стать мученицами. – …А почему бы нам не стать мученицами? Во всяком случае, большинству из нас ничего другого не остается. Желание самой распоряжаться своей жизнью считается каким-то бунтом.