Токмаков писал Андриасовым из Запорожья, из Тагила, из Кривого Рога и каждый раз звал на работу и жаловался на одиночество.

Письмо из Запорожья пришло в то время, когда Баграт строил себе дом. Он плотничал, один ворочал такие бревна, что мать Тани только ахала. Распоряжалась на стройке Таня, недаром она чертежница.

Письмо из Тагила пришло, когда Баграт работал в сельской кузнице молотобойцем. В тот послевоенный год у кузнеца в сожженной деревне дела хватало. Ни полосового, ни шинного железа не было, но за деревенской околицей стоял подбитый немецкий танк, и кузнецы «раскулачивали» его.

Токмаков звал Андриасовых и в Кривой Рог. Но разве можно было двинуться в путь с грудным Сережкой? Они решили посидеть на месте еще с полгода. В то время по соседству начали восстанавливать мост. Таня устроилась копировщицей в чертежное бюро, а Баграт стал подручным клепальщика. Он соединял разлученные войной берега того самого Днепра, который некогда форсировал, на котором наводил временные переправы.

Но когда пришло письмо из Каменогорска, Андриасовы собрались в дорогу.

Токмаков встретил их на вокзале, привез к себе в Новоодиннадцатый поселок, и некоторое время они жили одной семьей. Но вскоре Токмаков определил Баграта подручным к клепальщику Карпухину, и Баграту дали комнату ближе к стройке.

Токмаков часто не доходил до своего дома и застревал у друзей. Он привык уже к их заботам.

Сейчас Таня, выслушав его просьбу, лукаво улыбнулась. Когда рубашка была выглажена, она предложила:

— А может, пойдем все вместе? Сережке зверей покажем!

Токмаков замялся.

— Зачем вместе? — догадался Баграт. Вдвоем всегда веселее!

Уходя, Токмаков посмотрел в зеркало — глубоко запали глаза, очерченные темными кругами бессонницы, — и безнадежно махнул рукой.

Он так торопился, что оказался на шоссе, у развилки, на час раньше назначенного времени.

«А вдруг не придет? Буду я здесь торчать столбом целый час!»

Токмаков направился к зверинцу, чтобы загодя купить билеты.

Передвижной зверинец расположился в пустующем лесном складе у подножья горы Мангай.

Дорога туда оказалась неожиданно длинной.

Мангай, как все горы, обманывал мнимой близостью, скрывал истинные расстояния в городе.

У входа в зверинец толпился народ. Продавщицы мороженого зазывали покупателей, стараясь перекричать одна другую. Хрипел патефон, усиленный динамиком. Завели модную пластинку о полевой почте. «На всей земле сухого места нет», — патефонный тенор пел таким сиплым, насморочным голосом, будто и впрямь он промок до нитки.

А вокруг стояло пыльное затмение. Истолченная в порошок земля лежала на дороге пухлым слоем. Пыль набилась даже в широко раскрытые жестяные рты водосточных труб.

Забор был заляпан цветными афишами. На одной афише значился длинный перечень животных, которые демонстрируются в зверинце. Крупным шрифтом было выделено: «Впервые в СССР. Гибрид тигро-лев, родившийся в зверинце, в Ворошиловграде, 13 июня 1948 года». Под кассу приспособили клетку с надписью «Страус». Погиб ли тот страус в вечных странствованиях по городам или клетка нужна была ему только во время переездов?

У кассы вытянулась длинная очередь.

Устроители передвижного зверинца и сами не предполагали, что их ждет такой успех. Никогда до того в Каменогорске не было порядочного зверинца. А ведь в новом городе успело вырасти целое поколение молодых людей, которые не видели не то что жирафа или тигра — обыкновенного медведя.

Кто-то переругивался с контролером:

— Пропустите меня!

— А где билет?

— Я всегда без билета. У меня теща — мать-героиня.

— А ну-ка, зятек, проваливай.

«Ну конечно, Хаенко», — узнал Токмаков.

— И все из-за несчастной трешки! — возмущался Хаенко, отходя от контролера и нетвердой походкой направляясь вдоль очереди к кассе. — Прямо потеха! Никого из знакомых. Некому проявить чуткость к живому человеку… А, товарищ Пасечник идет!

— Проваливай, Десяткин, — опередил попрошайку Пасечник. — Бог подаст…

Токмаков встал в очередь за Пасечником.

Тот поздоровался, мрачно отвернулся и заметил, что оказался в очереди вместе с Катей. Странно, и что только нравится ему в этой Кате? Вызывающе себя ведет, небрежно причесана, на ней уродливое красно-зеленое платье.

— Что вы вдруг завяли? — окликнула его Катя, блеснув большими серыми глазами. — Ухаживайте!

Пасечник с трудом заставил себя балагурить.

В очереди, за несколько человек до Токмакова, высился Медовец — он стоял с сыном.

К Медовцу подошел человек в парусиновом костюме и в таком же картузе.

— Значит, как же, Михаил Кузьмич?

— Даже не надейся.

— А может быть?

— Знаешь что? — Медовец понизил голос и осторожно разгладил складку на кителе собеседника. — Хочу дать тебе один совет: правый сапог надевай на правую ногу. Ты меня чуешь? Алло! Так удобнее носить.

— Много не прошу, Михаил Кузьмич! Ну, хоть бы шесть вагонов.

— Мы, дорогой товарищ, живем пока с тобой не на Марсе, а на Земле, и отрываться от нее не собираемся. Цемент мне нужен для домны.

— Без ножа режете, Михаил Кузьмич! Ну, хотя бы пять вагонов!

— Да что ты меня уговариваешь? Ты вот ее уговаривай! — Медовец повернулся и показал большим пальцем на Катю; та охотно расхохоталась. — Ты при разгрузке зачем вагоны смешал? Весь цемент пошел по низшей марке. А там портланда было два вагона!.. Знаешь, какой это цемент? Пальчики оближешь! А ты из цемента сборную солянку сделал… Не дам!

Медовец отошел от кассы с билетами и бросил поджидавшему его прорабу:

— Я этим цементом уже сыт по горло. Пойдем-ка лучше подывимся, що цэ такэ за гибрид. Все-таки земляк он мне. Тоже из Ворошиловграда…

— Вам один билет? — спросила кассирша у Токмакова.

— Два! — И подумал с тоской: «А вдруг не придет?»

Токмаков совсем не ожидал увидеть Машу такой.

— Какая вы нарядная!

— Что же я, по-вашему, всегда в спецовке?

Белая в синий горошек блузка-безрукавка, синяя юбка. На плечах синяя косыночка в крупных белых горошинах. Модные белые босоножки с дырочкой на носке. Чулки так тонки и прозрачны, что если бы не швы, отчетливо проступающие на икрах, ноги казались бы голыми.

Маша держалась с уверенностью девушки, знающей, что хорошо одета, что нравится.

Скоро они оказались у входа в зверинец.

Еще недавно на лесном складе пахло смолой, высыхающей древесиной, опилками. Сейчас здесь стояли острые запахи зверей, живущих в клетках и вольерах.

Маша, все больше увлекаясь, ходила от клетки к клетке и рассматривала диковинных зверей. Она выросла в Каменогорске и никогда не бывала в большом зоопарке. Может быть, поэтому она согласилась на предложение Токмакова.

Токмакова радовало, что Маше нравится прогулка; он готов был ходить и ходить с ней хоть до вечера, лишь бы видеть ее блестящие глаза, то серьезные, то смеющиеся, видеть, как она удивленно поднимает брови, как смеется и тут же сразу становится задумчивой.

Но ему так хотелось спать, что он с трудом сдерживал зевоту, когда давал Маше пояснения.

Втянув голову в сутулые крылья, белые с исподу и желтоватые сверху, сидел в клетке сонный орел. Его круглую голову покрывал редкий пух. Глаза, похожие на кошачьи, были слегка прищурены. Орел очень страдал от жары, духоты и вынужденного покоя. Лимонные лапы с хищными когтями были недвижимы, так же как сильно загнутый клюв. Изредка орел топорщил свое жесткое оперение, — и тогда становился еще более жалким, ощипанным.

— Вы что улыбаетесь, Константин Максимович? — спросила Маша.

— Вспомнил нашего Дымова. Он, когда очень доволен работником, называет его орлом. Посмотрел бы на этого беднягу!..

— Ну, хотя бы три вагона! — услышал Токмаков голос прораба, не отстававшего от Медовца.

— Прямо как цыган на базаре, — отругивался Меде вей. — Отойди, или я на тебя орла напущу!

К клетке, где сидела обезьяна Яшка, не протолкаться. Здесь стояли Бесфамильных в рубахе навыпуск, приодетый Пасечник с Катей, Хаенко, — пробился все-таки!