Или это ветер высушил?

Откуда-то появился корреспондент Нежданов с фотографом Флягиным. Ближе всех к Токмакову стояли Карпухин, Баграт и Катя. Тут же топтался бледный от волнения лебедчик Метельский.

Желтую с цветами задымленную косынку Катя завязала, чтобы не сорвало ветром, под подбородком тугим узлом. Но платок все-таки отбросило на плечи. Ветер растрепал и откинул назад смоляные волосы, открыл смуглую шею. Платье прилипло к ногам выше колен, к животу и груди, четко вылепив девичью фигуру, будто Катя только что вышла из воды и стояла во всём мокром.

Токмаков показал оттопыренным большим пальцем влево. Стрела вернулась в прежнее положение, и царга вновь закачалась над головами монтажников.

Ветер дул с той же знойной силой, неутомимый и настойчивый, Сколько же баллов — шесть, семь, восемь?

Но ведь этими баллами измеряют ветер на земле, На высоте он сильнее.

Тучи горячей пыли носились над строительной площадкой. Ветер, как старательный дворник, подмел вокруг — ни щепки, ни бумажки, ни стружки. Он подрывал крошки земли и песчинки, рвал с корнем траву, шевелил камешки. Вскоре ветру уже было под силу катить и перекатывать круглые камешки, а иные кругляши отрывать от земли.

Когда порыв ветра ударял в лицо, больно били песчинки и мелкие камешки. Целые барханы поднялись в воздух.

Неопадающая подвижная завеса!

Здесь, у Каменогорска, берут сильный разгон ветры, прорвавшиеся через отроги Уральского хребта. Может быть, ветер, не позволяя песчинкам оседать на землю, примчал эти мириады песчинок с берегов Аральского моря или откуда-нибудь из Каракумов?

Видимость ухудшилась. Время от времени Вадим, подающий Токмакову сигналы рукой, и верхушка домны со всеми людьми на ней скрывались из глаз в пыльном затмении, в тончайшей сухой мгле.

Но и тогда Токмаков удивительно отчетливо представлял себе своих монтажников. Все виделись Токмакову такими, какими он запомнил их перед подъемом.

У Пасечника, когда тот слушал напутствие, был подчеркнуто скучающий вид, даже золотистый чуб его поблек. «Все это я знаю не хуже тебя, — как бы говорил Пасечник. — Хватит наставлений. Скорей бы наверх». От скуки он ощупывал пряжку командирского ремня, которым подпоясан синий комбинезон, и неторопливо приглаживал чуб.

Вадим, большелобый и сероглазый, слушал, как всегда, внимательно и молчал, стараясь точно запомнить все распоряжения Токмакова.

Бесфамильных опасливо посматривал вверх, бормотал себе под нос и смешно морщил веснушчатый лоб, — так он хмурил несуществующие брови. Могучая грудьвся в веснушках, была открыта, ветер забирался к нему за пазуху.

Борис был счастлив, что его послали наверх. Правда, не на самую верхушку домны, но все-таки наверх. «Константин Максимович! — снова прозвучал в ушах звонкий, ломающийся голос. Борис выговаривал в его имени-отчестве все буквы до одной. — Так буду стараться!.. Вы сами увидите!»

Пыль на время улеглась. Токмаков вновь увидел людей на верхушке домны.

Царга раскачивалась, трос ерзал на крюке, испытывая его выносливость и хватку, пробуя вырваться из своего глубокого узкого ложа. Снизу этот крюк, высотой в рост человека, казался совсем маленьким.

Двумя канатами-расчалками, оттянутыми в противоположные стороны, такелажники сдерживали царгу. Одна расчалка тянулась к верхушке каупера, вторая — к пылеуловителю.

И вот ветер — он вел себя теперь, как буян, — сильно дернул царгу, и расчалка, протянутая к кауперу, лопнула.

На площадке было шумно, но сухой треск, с которым лопнула расчалка, услышали все; этот звук был подобен выстрелу.

Катя закричала, словно только она одна и видела — стряслась беда! Она себя не слышала и не понимала, что именно кричит. Но Токмаков и сам все видел, а там, наверху, видят еще лучше. Если не натянуть новую расчалку, лопнет и вторая, и тогда царга, раскачиваемая ветром, станет игрушкой стихии.

Царга «заиграла» сильнее. Ее швыряло в стороны, она неслась по какой-то сумасбродной кривой, начинала крутиться то влево, то вправо, и обрывок троса болтался под нею.

Нечего было и думать о том, чтобы посадить сейчас царгу на свое место. Она ударит о домну, сомнет дощатые подмости на ее верхушке, погубит людей. От удара может лопнуть по швам и сама царга, сваренная из стальных листов.

Тревожный гул голосов. Чье-то «ах!». Девичий вскрик.

Токмаков тоже увидел, как человек ухватился за дощатые подмости царги и повис, раскачиваемый вместе нею в воздухе. Он ухватился за царгу в тот момент, когда ее пронесло над головами монтажников. Через плечо у него висел моток троса. Подтянувшись на руках, он ловко взобрался на верткие подмости.

Когда пыль слегка улеглась, Токмаков различил синий комбинезон и рыжеватую шапку волос.

— Коля! — крикнула Катя.

Она закрыла лицо руками, но тут же снова отняла их и ухватилась за концы косынки.

— Пасечник? — закричал Нежданов, живо обернувшись к Кате.

— А то кто же! — грубо бросила Катя. — Протри свои стекла.

Метельский, который стоял где-то по соседству с Катей, зажмурился, ноги его подкосились, и он опустился на землю.

Флягин тоже увидел Пасечника, повисшего на царге. Флягин схватился за «лейку», но тут же опустил ее. Слишком высоко, да и пыль мешает. Вот если бы с той верхней площадки — какие изумительные кадры он мог бы заснять!

Из трансформаторной будки вышла Одарка и встала рядом с Катей. Она посмотрела вверх, на царгу, — искала взглядом Вадима.

А наверху Пасечник делал то, что задумал. Он встал на подмости во весь рост, шагнул раз, другой и, прижимаясь к царге, начал разматывать трос. Потом, взобравшись на царгу, привязал к оборванной расчалке новый трос и помахал товарищам, словно хотел сказать: «Давно ждал такой работенки».

Он уселся на борту, свесив ноги, безмятежно, как на качелях.

Карпухин даже крикнул:

— Ну и артист! Король воздуха!

— Как под куполом цирка! — подхватил Нежданов. — На трапеции.

— Зачем цирк? — сказал Баграт. — Без сетки работает.

Пасечник посидел так с минуту. Затем круто повернулся всем туловищем, съехал животом и грудью по царге снова на подмости и ухватился за их край. Когда Царга вновь стала приближаться к домне, он повис на вытянутых руках, готовый к прыжку.

Как только царга оказалась над домной, Пасечник разжал пальцы и ловко спрыгнул на площадку.

Он с удовольствием притопнул, ощутив себя снова на домне, и подмигнул рядом стоящему Борису. Тот подался к Пасечнику, собрался что-то сказать, но только заплакал.

Пасечник проводил взглядом свои недавние качели, отнесенные ветром в сторону, в серое от пыли небо.

Расчалку, привязанную Пасечником, подали на каупер, натянули, и царга заметно успокоилась.

Но ветер дул с прежней силой.

От подмостей, которыми была обшита неприкаянная царга, уже оторвалось несколько досок. Сорвался и полетел вниз фанерный щит с лозунгом: «Ни минуты простоя на домне „Уралстроя“!» Потеряв равновесие, упал и со звоном разбился зеркальный прожектор…

Токмаков не спускал глаз с царги. Уже от одного этого зрелища он чувствовал физическую усталость, крайнюю ее степень, почти изнеможение, будто сам он все время держал на весу какую-то невыносимую тяжесть, будто нервы и жилы его были вплетены в трос вместе со стальными нитями.

«Где же застрял Матвеев? — тревожился Токмаков. — Впрочем, без лестницы старик спускается, по уголкам… Скорей бы сюда! А я — сразу наверх».

Шесть витков в тросе, по тридцать семь ниток в витке — подходяще. Но как подсчитать ветровую нагрузку? Шутка ли — сто пятьдесят квадратных метров паруса. Прямо как шхуна.

У Токмакова совсем пересохло во рту от горячего ветра. Неужели это вчера вечером он пил у Берестовых чай с вареньем? И кто отодвинул вчерашний день на такое огромное расстояние от сегодняшнего утра? Маша и не подозревает, какое у него сегодня утро… Ничего с этой подъемной мачтой не сделается. И трос должен выдержать. Вовремя он заменил трос, взял более прочный.