Но самого Гладких никто из монтажников не ищет, он никому не нужен. Как про него говорит Пасечник — льет воду на ветряную мельницу.

— Константин Максимович! Добрый день! — донесся мальчишеский голос.

— Здравствуй, Борис!

Борис сдернул кепку, и вихор встал на его темени торчком.

Токмаков подошел к лебедке, пожал Борису руку. Тот, весьма довольный, осмотрелся: все ли видели, что прораб здоровался с ним за руку?

— Наверху уже были? — Борис показал на макушку домны.

— Не собираюсь.

Токмаков намеревался сегодня лишь проведать своих монтажников, не вмешиваясь ни во что. Но не прошло и получаса, как он уже сидел, свесив ноги, на раскаленной солнцем стальной трубе. Перед ним был разостлан чертеж. Токмаков озабоченно потирал лоб.

Возле трубы стоял Матвеев. Он почесывал лысину и оправдывался:

— В натуре все правильно…

— В натуре, в натуре!.. А для чего тебе чертеж дан? Опять не прочитал как следует? Теперь возись, перевязывай!

Токмаков спрыгнул на землю, выхватил из рук Матвеева рулетку и начал вымерять трубу, чертить мелом на ее округлых боках: он искал центр тяжести, перед тем как заново перевязать трубу стропами и поднять на высоту.

— Интересно, чем прораб занимается! — услышал Токмаков насмешливый голос, и тут же Матвеев испуганно шепнул:

— Начальство!

Токмаков выпрямился и увидел рядом массивную фигуру управляющего Дымова, окруженного помощниками. К начальству уже присоединился и старший прораб Дерябин.

Начальники были в парусиновых костюмах и таких же картузах. Эти картузы на стройке — как генеральские фуражки.

— У вас что, бригадиров нет? — спросил Дымов. — А мастер стоит сложа руки?

— Все ясно! — раздался грубый бас. — Сначала проспал, а теперь аврал.

Это подал голос главный диспетчер Медовец, он на голову возвышался над окружающими.

— Промашка… — вздохнул Матвеев. — В чертеже заблудился…

— В ликбез запишитесь, если в чертежах не разбираетесь. — Дымов повернулся к Токмакову. — Над каждой трубой собираетесь так колдовать? Трафик в трубу вылетит! Почему прошлой ночью не было света на площадке?

— Я ночью здесь не был…

Токмаков выжидательно взглянул на Дерябина, но тот только пожевал губами.

— Вы не были, Дерябин не был. Теперь понятно, почему авралите. А наверх давно подымались?

— Шесть дней назад.

— Ну вот, видите. — Дымов повернулся к Дерябину и посмотрел на него, пригнув голову. — Очевидно, прорабы с вас пример берут!

— Товарищ Токмаков, собственно говоря, на бюллетене, — сказал Дерябин, помедлив.

— Если больной, так нечего здесь околачиваться. А пришел — надо работу организовать. И прежде всего — наверху! Кавардак у вас наверху! А сегодня царгу поставили — извольте радоваться: смещение центра!

— Как смещение?! — всполошился Токмаков.

— А вот так! — Дымов резко пригнул голову. — Шарманщиков этих спросите! — Он кивнул на геодезиста а реечника, стоявших в стороне.

Матвеев сокрушенно произнес:

— Правду, ее девать некуда. Шесть миллиметров в карман не спрячешь.

— Откровенно говоря, смещение центра имеется. И вам, уважаемый, — Дерябин указал худым, острым пальцем на Матвеева, — нужно не лысину чесать, а следить…

Дымов грозно оборвал Дерябина:

— Все вы на земле торчите. Дискуссию затеяли! Боитесь высоты?.. Полезайте сами наверх и проверьте!

Дымов ушел не попрощавшись, как и начал разговор не поздоровавшись.

Токмаков остался стоять хмурый, с рулеткой в руке. Начальства уже не было видно, но из-за трубы доносился бас Медовца: «Еще двое суток? Да где мне их шукать? У нас сейчас какой календарь? Грегорианский. Его и будем придерживаться. Чуете? Никакого нового летосчисления вводить пока не будем!..»

— Начальство! — вздохнул Матвеев. — Обругали и пошли. А если разобраться…

— Тебя-то, во всяком случае, обругали за дело. Будешь на глазок работать — выгонят из мастеров.

Токмаков сунул Матвееву рулетку и решительно зашагал к подножию домны.

Далеко внизу остались сходни и мостки со следами цемента и глины на досках. Остались внизу и железные лестницы с перильцами. Их сменили верткие стремянки, затем — шаткие трапы из металлического канатика с прутьями-ступеньками и напоследок — скобы, приваренные к конструкциям домны.

На высоте восьми этажей глуше разноголосица стройки, ее гомон и гул.

Токмаков прислушался — шипят огни электросварки, словно кто-то непрерывно окунает в ведро с водой горящие головешки.

«И ни одна душа не знает, каким ветром выдуло меня наверх. Везет же мне сегодня!» — подумал Токмаков и полез выше.

Чем выше он подымался, тем яснее слышал тяжеловесный скрип такелажа и хлопанье флага, укрепленного на макушке башенного крана.

На тесной площадке, где кончался последний трап, Токмаков остановился передохнуть.

Здесь, на высоте, воздух не так зноен, и Токмакову казалось, что он стоит на самом берегу реки Урал.

Далеко на западе, за рекой, виднеются горы. Это один из южных отрогов Уральского хребта. Горы поближе — темно-зеленые и полулежат, горы подальше — черные и стоят во весь рост.

Гора Мангай, драгоценная кладовая железной руды, возвышается голая. Лишь столбы электрической дороги видел Токмаков на Мангае, одну линию столбов над другой. Рудное тело горы обнажено, изрезано горизонтами. Они подобны исполинским ступеням, ведущим на вершину. Разрезы пестры, преобладают рыжие, красноватые, бурые оттенки.

Такие же пестрые холмы видит Токмаков на рудной эстакаде доменного цеха. Дымчатые, сизые холмы — кокс, будто он тоже выцвел на этом солнцепеке. Темно-рыжие дюны с шоколадным оттенком — руда. Грязно-серые взгорья — известняк.

Токмаков перевел взгляд влево, туда, где виднелось серо-зеленое пятно доменного сквера. На одной из дорожек самосвал вновь ссыпал чернозем.

И хотя самосвал казался отсюда размером с вагонетку, Токмаков удивительно остро ощутил снова запах чернозема и его сырую прохладу.

«Быстро вернулась!.. Опять эта девчонка там командует. Знать бы, что вернется… И чего я только сюда полез?»

Он пропустил вперед геодезиста, его, помощника реечника и полез по скобам за ними. Теперь уже он все время видел у себя над головой тапочки геодезиста. Тот любил работать в легкой обуви, любил ощущать пяткой, пальцами, всей ступней кусочек железа, на который ставит ногу. А реечник лез в валенках.

Геодезист тащил наверх складной треножник, а у реечника за спиной висел ящик с инструментами, похожий на шарманку или футляр от баяна. Будто сумасбродный баянист, собравшись играть неведомо кому, разве что птицам перелетным, карабкается на небо по балочкам, по скобам, по кронштейнам.

«Ну куда он ставит ногу? — пугался Токмаков. — Левее, левее! Ах, не ставит. Только примеряется. Еще левее. Наконец-то! А все-таки нет лучше валенок. Первая обувь верхолаза. В них и на краску наступишь — не поскользнешься».

На самой верхушке домны реечник снял со спины свой ящик. Токмаков с внезапным волнением стал следить за каждым движением реечника. Тот извлек из ящика отвес, установил на двух балочках треножник, и геодезист приступил к работе.

Ветер раскачивал на нитке под треножником белый грузик, очень похожий на пулю.

Реечник обошел домну вокруг по настилу, присел на корточки и установил ватерпас. Токмаков знал: капля спирта в ватерпасе сейчас покажет, точно ли уложена царга на царгу, можно ли их сваривать.

Токмаков в эту минуту совсем забыл о больном плече, о бюллетене и думал только о возможной ошибке монтажников. Не все ли равно — при нем установили царгу или без него?

Реечник на той стороне развел руками и на пальцах показал: шесть… Ничего, мол, не попишешь; шесть миллиметров есть шесть.

Токмакову захотелось самому взглянуть на эту каплю спирта.

Поперек царги, по диаметру окружности, лежала узкая, длиной в шестнадцать метров, балка.

«Нет, не пойду вокруг по настилу, — пришла вдруг шальная мысль. — Пройду по балочке». — И он двинулся шажок за шажком по балочке. Она была шириной с папиросную коробку.