— И вообще в промышленности, — добавляет Нежданов.

— Да, и вообще в промышленности — закон жизни… Вы понимаете меня: закон жизни! То у нас, у строителей, до сих пор — невидаль. Это при наших темпах! При нашей механизации! А главное знаете что? — Дымов медленно, подчеркивая весомость слов, поясняет: — Главное — непрерывное ведение строительных работ. А мы позорно отстаем… Какая, в сущности, разница — завод или стройка? Только та, что у них готовая продукция выходит из ворот завода, а наша готовая продукция — это сами заводы. Включая сюда, кстати сказать, и заводские ворота… В общем, приезжайте завтра на домну к шести вечера. Перед оперативкой статью и сочиним…

— Ну что ж, попробуем, — вздыхает Нежданов.

Шофер так мчит по ночному шоссе в город, словно пытается наверстать часы, которые недоспит сегодня его хозяин.

На перекрестке, тотчас за сквером, где денно и нощно журчит фонтан, шофер плавно тормозит — здесь всегда высаживается Нежданов.

— Так завтра обязательно, Иннокентий Пантелеймонович? — взмолился Нежданов, прощаясь.

— Обязательно, — твердо заверил Дымов. — Перед оперативкой. — Но тут же добавил: — Если не поедем выбирать место для нового поселка.

Карпухин приехал в Каменогорск двадцать лет назад, по первопутку, третьим поездом. То не был поезд номер три, то был третий по счету поезд, с великим трудом доползший до места назначения.

В иных местах шпалы были положены прямо на примятый ковыль, они ходили под колесами, как клавиши.

Поезд шел со скоростью верблюда.

Карпухин увидел из вагона, как двое башкир, ехавших рядом с полотном, без особого труда обогнали поезд на своих низкорослых лохматых лошаденках.

Напоследок поезд остановился у невзрачной теплушки. В квадратных дверях теплушки была вырезана узенькая дверца, туда вела стремянка. Тут же у стремянки на деревянной перекладине висел церковный колокол. А на фронтоне теплушки значилось: «Станция Каменогорская».

Эту неведомую станцию стали вдруг все чаше и чаще называть пассажиры. Словно сговорившись, они требовали билеты в какой-то Каменогорск, а еще не существовало карты, на которой город был обозначен хотя бы самым скромным кружком.

Карпухин, как и большинство его спутников, в лаптях, с сундучком за плечами, вылез из поезда, потолкался у теплушки с надписью «Станция Каменогорская», а затем вместе со всеми отправился искать контору, где нанимали плотников.

Контора помещалась в бараке у подножья горы Мангай. Десятник отсчитал шестнадцать человек, выдал на артель большую палатку, отошел в сторону от барака, показал на ковыльную степь и спросил:

— Кто умеет ставить палатку?

Палатку вызвался ставить чернобровый парень в военной форме со следами от треугольников на зеленых петлицах и в зеленой фуражке пограничника. Ему помогали еще несколько человек, из тех, что побывали в армии или уже успели поработать на других стройках. Чернобровый, по фамилии Берестов, видно по всему — парень бывалый, расчертил площадку, велел окапывать ее канавкой и срыть бугорок посередке.

Трава подымалась на этой площадке выше колен, так что не видно было, кто в лаптях, а кто в кожаной обуви.

Брызнул дождь, но артель уже успела к тому времени поставить столб для упора, вбить колья и натянуть палатку. Дождь стучал о плотную парусину, а в палатке было сухо и уютно.

Карпухин остался жить в палатке и на зиму. Целый городок вырос у подножья горы Мангай. Старичок истопник поддерживал вечный огонь в «буржуйке», раскаленной докрасна, так что даже в лютые морозы можно было спать раздевшись. Но во время буранов по палатке гулял морозный сквозняк. Был случай, когда ночью палатку сорвало с кольев. Печку, топчаны и спавших людей мгновенно занесло снегом. Все разбежались по соседним палаткам.

Весной Карпухин уже расхаживал в новых сапогах, в сундучке его лежало два отреза сукна, ситец на рубашки, и он уже считался в Каменогорске старожилом. По воскресеньям он отправлялся в станицу Каменскую, на базар. Были бы только денежки, а купить там можно все: воблу, монпансье, шерстяные портянки, нательный серебряный крест, самогон, теплый зипун, новенькую колоду карт, бритву, кожаный ремень, ботинки на шнурках, фанерный чемодан.

На станичном базаре устраивались гулянья, и там он познакомился с казачкой Василисой. Теперь уже топчан Карпухина в палатке пустовал по нескольку суток подряд, потому что он прямо с работы уходил в станицу.

Василиса работала на конном дворе — возила землю из котлована домны на отвал. В тот месяц стало известно, что станицу Каменскую затопят: ниже станицы строили плотину. Станичники разбирали и перевозили свои дома на высокий правый берег. Отец Василисы, по совету Карпухина, решил переселиться на левый берег, поближе к будущему заводу, где уже стихийно возник поселок, названный Кандыбиной балкой.

Когда пришло время разбирать, перетаскивать и сколачивать заново дом, Карпухин взял отпуск и работал вместе с плотниками, которых прислали со стройки. Дом сколотили вдали от реки, на склоне холма, но геодезисты предупредили, что будущий пруд подступит вплотную к Кандыбиной балке. Вместе с Василисой они ходили смотреть на невиданную паровую машину, которая выгребала землю из котлована ковшом, — то был первый экскаватор. До него все земляные работы вели землекопы и грабари, землю вывозили на грабарках, и над стройкой, как на большом конном дворе или на станичном базаре, всегда держался стойкий запах конюшни.

Карпухин увидел клепальный молоток, когда клепали горно первой домны. Он пошел в подручные. На второй домне он уже работал клепальщиком. Когда на площадке умолкли молотки и обе домны были пущены, Карпухин оставил Василису с грудным сыном и уехал клепать домны на другие стройки.

С тех пор он кочевал с домны на домну. В Каменогорске он бывал только наездами, и тетка Василиса ворчала:

— И когда ты угомонишься? Когда ты дома будешь жить? Вот Дарья за Берестова вышла, живут как люди, детей растят. И почета ему больше твоего — весь город его знает, А тебя носит из города в город. Всю жизнь по домнам прошляешься, как цыган!

Но Карпухин не мог усидеть на месте, снова собирал свой сундучок, и его клепальный молоток стучал где-нибудь в Мариуполе или в Керчи, в Макеевке или в Енакиеве, в Кузнецке или в Надеждинске.

В Мариуполе получил он письмо Василисы, все в лиловых потеках от слез, — Андрейка скончался от менингита. Карпухин звал Василису приехать к нему, но она отказалась — на руках хозяйство, не на кого оставить дом.

В Туле Карпухин получил письмо, в котором Василиса сообщала, что у нее теперь живет мальчик двенадцати лет, из беспризорников, тоже Андрейка.

В годы войны Карпухин работал в Тагиле, Каменогорске, Чусовой, снова в Каменогорске.

Он вместе с Василисой и Машей Берестовой проводил эшелон, в котором уехал на фронт приемный сын. Это было в сорок втором году, в конце сентября. Андрей перед отъездом помог выкопать картошку на огороде.

В Чусовой Карпухин получил траурное извещение и узнал точный адрес, где Андрей похоронен: Смоленская область, Ульяновский район, Дудина гора, садик у поворота на большак, ведущий к Дретовской переправе.

Одну каменогорскую домну Карпухин клепал в дни Сталинградской битвы, другую — во время боев на Орловско-Курской дуге. Василиса работала по соседству, подносила огнеупорный кирпич. Чаще всего Карпухин ночевал тут же, на домне. Когда компрессор тарахтел, а значит, клепка в ночной смене шла нормально, — Карпухин спал. Он просыпался, когда компрессор затихал.

В цеховой столовой Карпухин увидел паренька. На вид тому было лет четырнадцать. Он шнырял от стола к столу, дохлебывая чей-то суп. Время было суровое, не всегда кормили досыта, и мало что перепадало пареньку.

В то время управляющий трестом Дымов сам утверждал меню обеда, который получали верхолазы. Меню каждое утро лежало у Дымова на столе, рядом со сводкой доставки цемента, леса, кирпича. Верхолаз должен питаться хорошо, чтобы у него не закружилась голова, не потемнело вдруг в глазах.