Потом они сидели на берегу пруда, у мостков, и ждали катера с правого берега.

Слева тянутся отмели, поросшие камышом. Неподалеку в пруд втекает ручей. Мельчайшие частицы руды перекрасили воду в морковный цвет.

Необычайный цвет воды, очевидно, и вызывал птичье беспокойство — утки над камышами суетились и не находили себе пристанища.

Токмаков принялся напевать сперва еле слышно, а потом, осмелев, вполголоса.

— А песни вы поете все прощальные, — заметила Маша, когда он умолк. — «Прощай, любимый город», «Мы простимся с тобой у порога», «Платком махнула у ворот…».

— Что же делать? — пожал плечами Токмаков. — Птицы перелетные!

И он показал рукой на стаю уток, взлетевших над камышами.

Катер все не показывался.

— Что-то там, в Европе, застрял этот катер, — сказала Маша. — В «Пионерской правде» такая загадка была напечатана: «В каком городе дети ходят пешком в школу из Европы в Азию?» Это когда у нас на правом берегу еще не было школы и мы ходили по дамбе через Урал на Тринадцатый поселок. Мы ведь с вами европейцы. А кто тут, на левом берегу, живет — азиаты.

Катер все не шел и не шел, и каждый из них втайне был доволен тем, что катер запаздывает и можно сидеть на этом самом камне вдвоем, вот так, рука в руке, ничего не говоря вслух, не двигаясь, почти не шевелясь.

Дерябин взял в руки проект Токмакова со снисходительным видом: «Ну, ну, посмотрим, что там нафантазировал молодой человек».

Но по мере того как Дерябин знакомился с проектом, снисходительное выражение исчезло с его лица.

Прораб этот Токмаков не плохой. Взять хотя бы то ветреное утро. И нельзя сказать, чтобы Токмаков тогда пытался свалить вину на него, на Дерябина. За спиной ругать его не станет. И это — хорошо. Но в глаза не постесняется, а это — плохо.

Все-таки много в этом Токмакове мальчишества. И мало уважения к старшим. Так и с этим проектом. Новатором хочет прослыть. А разве Дерябин сам не хочет ходить в новаторах? Очень даже хочет!

— Ну что ж, вполне допустимо… Откровенно говоря, не так глупо, как могло показаться… Я бы сказал, что расчеты правильны… Допустим!.. — то и дело раздавалось в конторке.

Наконец Дерябин просмотрел все чертежи, схемы, проверил расчеты.

— Проект следует признать интересным, — сказал Дерябин. — Проект можно было бы даже принять, но…

Токмаков задержал дыхание.

— …он связан со слишком большим риском. А так рисковать, дорогой товарищ Токмаков, мы сейчас не можем. Мне кажется, последняя царга наглядно показала, как опасно в местных условиях подымать такие тяжеловесы.

Токмаков резко сказал:

— К местным условиям следует приноравливаться. Не играть с ветром.

— Все-таки короткая у вас память, дорогой товарищ Токмаков. А я как вспомню ту пыльную бурю… Не знаю, как вы, но я в то ветреное утро постарел сразу на несколько лет…

Дерябин поежился, подергал ртом, словно у него опять хрустел песок на зубах, и сплюнул.

— Я о ней тоже не забыл.

— Спор у нас совершенно беспредметный, между нами говоря. В вашем предложении, дорогой товарищ Токмаков, прежде всего нет практического смысла. Монтаж идет по графику.

— Однако рабочие высказались за сокращение сроков монтажа…

— Мы же с вами не малые дети, товарищ Токмаков. При чем тут рабочие? Вы же затеяли всю эту демагогию. Полезна ли, собственно говоря, такая лихорадка? Важно других не задерживать. Чтобы нам на пятки не наступали. А отрываться от других — значит вносить сумятицу и штурмовщину.

— Принципиально не согласен! Уйдем вперед мы — за нами потянется сварка. А сейчас! Какое там — вперед… Мы держим других. Из-за нас отстает монтаж механизмов.

— Об этом пусть другие заботятся.

— Если подымем «свечи» вместе с «подсвечниками», мы сэкономим не только четверо суток.

— А сколько же, позвольте осведомиться?

— Наш опыт будет учтен в проекте организации работ на всех будущих домнах.

— В министерстве, конечно, обрадуются! Откровенно говоря, они там страсть как любят, когда на местах сами себе сроки сокращают! По себе знаю. Сам в министерстве сидел. Предположим, мы с вами сократим срок. И уложимся в него. Ну, а потом? Между нами говоря, потом спать спокойно не придется. И захотите вернуться к старому, да поздно будет. Назвался, дорогой товарищ Токмаков, груздем…

— Но зачем же возвращаться к старому, если удалось сработать по-новому?

— Я против штурмовщины и отсебятины. Я, дорогой товарищ Токмаков, хочу выполнять план. А если можно — перевыполнять. Но рисковать планом я не могу. Между нами говоря, процент выполнения плана — показатель не только технический. Это показатель и политический. Наша партийная совесть цифрами измеряется.

— Политика — в том, когда мы сдадим домну. Важна конечная цель.

— А если из-за вашего проекта ухудшатся месячные показатели?

— Пора бы вам уже рассуждать технически зрело. Вы сколько времени работаете прорабом?

— Третий год.

— Вот видите! А кругозор у вас все еще как у мастера. А иногда, между нами говоря, ведете себя как захудалый бригадир… Рискуйте себе на здоровье, но рискуйте своей головой, своим карманом. А другие от этого страдать не обязаны.

Дерябин снова развернул, снова свернул проект в трубку и совершенно неожиданно спросил:

— В преферанс играете?

— Не умудрил господь.

— Напрасно. Между нами говоря, весьма тонкая игра. Вот там я иногда рискую сверх всякой меры. Бывало, торговался втемную до восьми червей! А то есть игроки — заявляют мизер при трех ловленых… Риск не оправдался? Ну что же, расплачиваешься из своего кармана своими деньгами. А если из-за вашего проекта-прожекта рабочие останутся без премиальных?

Токмаков мрачно молчал, и Дерябин поспешил это объяснить неопровержимостью своих доводов.

— Ну, ладно, оставим преферанс, поскольку вы в нем ничего не смыслите. Но ведь вы же, дорогой товарищ Токмаков, не токарь, который хочет перейти на новые скорости резания. Собственно говоря, чем рискует этот токарь-скоростник? Резцами. Ну, предположим, деталью, которую обтачивает. А если наш токарь обмишурится? Ничего страшного! Во всяком случае, на работе других токарей не отразится. Токарь выполняет личный план. И риск у него единоличный. А наш план?

Токмаков промолчал.

— Вот видите! — Дерябин по-своему расценил молчание Токмакова. — Ведь не я установил этот план. Что же вы думаете? Они там, — Дерябин показал на потолок, будто начальство в этот момент сидело на покатой трубе, в которой помещалась конторка; этот жест остался от того времени, когда Дерябин работал в главке и его кабинет находился под кабинетом министра, — они там, наверху, не знают, как следует вести монтаж и как не следует? Откровенно говоря, знают лучше нас с вами! Но не хотят рисковать. Почему же я должен рисковать вместо них?

— Вы так говорите, будто один собираетесь вести подъем. Но ведь все понимают, что это — трудная задача. И все считают, что риск оправдан. И я рискую. И бригадиры. Все монтажники! Я же с ними советовался, все им рассказал. Больше того, этот проект основан и на их предложениях, высказанных на собрании.

— Им хорошо изобретать. С них спрос маленький. Между нами говоря, им особенно и рисковать-то нечем. А нам с вами нужно подумать.

— То есть как это — особенно рисковать нечем? — вскочил Токмаков. — А своим добрым именем? Своей рабочей репутацией? Разве они не такие же хозяева дела, как и мы с вами? Пасечник, Вадим, Борис Берестов, любой рабочий! Что же им — только денежки в кассе получать, а на домну плевать?

— Обо всем этом я уже читал в газетах, дорогой товарищ Токмаков, — скучающим тоном произнес Дерябин. — А вот в случае чего вам же первому, а не Хаенко вашему, нахлобучку дадут. И, откровенно говоря, правильно сделают! Вот тогда имя и репутация — все сразу загремит… Простите, вы с какого года в партии?

— С августа сорок третьего…

— Сразу видно, что молодой коммунист. Не хватает еще у вас политического чутья и опыта.