Митька Курчатов был снят на капитанском мостике. Руки покоились на штурвале, а ниже висел спасательный круг с надписью: «Жди — вернусь!» Митька прислал карточку из Владивостока, они клепали там портовые краны. Под капитанским мостиком были стихи:

Митька Курчатов висел на самом видном месте. Почему же Катя вспоминала про него теперь все реже и неохотнее? И спасательный круг с надписью «Жди — вернусь!» не мог выручить Митьку Курчатова. Катя знала, кто тому причиной, откуда это безразличие ко всем парням на свете, кроме одного-единственного, из-за кого она не может уснуть, по ком скучает так мучительно…

Снимки Катя не стала рвать, а сняла со стены и сложила в тумбочку.

На стене осталась висеть фотография родителей Кати.

Она еще раз с удовольствием взглянула на чистую стену у кровати, на пустую тумбочку, застланную чистой салфеткой, и осталась собой очень довольна.

Катя открыла тумбочку и достала альбом, который завела еще в ремесленном училище. То было собрание бесхитростных, наивных пожеланий и афоризмов, вперемежку с текстами песен и песенок, украшенных разноцветными виньетками — роза, сердце, пронзенное стрелой, ромашка, якорь, букет роз, два сердца, прикованные цепью одно к другому. «Шути любя, но не люби шутя», «Вспомни порою, если этого стою», «Кто писал, тебе известно, а другим неинтересно». Рядом были и другие записи: «Катюша, извини, что плохо написала. Готовлюсь к зачету по холодной обработке металла и очень тороплюсь. Вспоминай наше ремесленное училище и меня вместе с девочками. Стихов писать я не умею, не оттого что не хочу, а потому, что нету время, прости меня, тебя прошу. Еще раз извини за кляксу и не сердись. У нас очень плохие чернила. Желаю сдать государственные экзамены на „отлично“. Вспомишь — спасибо, забудешь — не диво, в жизни бывает и так! От Ани К.».

Каждый раз, когда Кате нечем было заняться, она доставала и перелистывала альбом.

Когда у Кати было хорошее настроение, она напевала веселые песенки и перечитывала бодрые пожелания.

Если было тоскливо, как сейчас, Катя выискивала в альбоме самые грустные стихи — там фигурировали обманутая девушка, злодей, разбитое сердце, склянка с ядом, могильная плита.

Сегодня все эти жестокие романсы оставили Катю равнодушной.

И только одна песня потрясла ее сейчас, словно была написана именно про нее, словно Катя никогда бездумно не напевала ту песню прежде.

Слезы полились по смуглым щекам, и уже их соленый вкус чувствовался на губах, а Катя, глотая слезы, еле слышно продолжала напевать:

«Да, как видно, он не хочет говорить по существу», — всхлипнула Катя, страдая от жалости к себе.

Потом она встала, чтобы подойти к зеркалу, поправить прическу, к которой еще не успела привыкнуть, и посмотреть, не заплаканы ли глаза.

Но какое это имело теперь значение — заплаканы глаза или не заплаканы, если она с Пасечником в ссоре и уже никогда не помирится?!

Катя сняла фотографию родителей, прижала ее к груди, упала с ней на подушку и вновь уставилась невидящим взглядом в чистую стену.

Начался монтаж самой верхушки доменной печи. Токмаков и Матвеев все сильнее запрокидывали головы, вглядываясь вверх, и казалось, кепки приклеены к их затылкам. Теперь уже Борис, хлопочущий на земле у своей лебедки, не сразу различал, кто из монтажников стоит там, на верхней площадке, и подает ему сигналы.

Все последние дни шли слабосильные дожди, хотя, по законам здешнего климата, следовало ждать знойной погоды или сильных ливней-проливней.

Еще несколько дней назад все, изнемогая от духоты, с вожделением поглядывали на небо: не покажется ли где дождевая тучка?

А теперь все нервничали, так как несколько раз на дню принимались идти эти кратковременные, несуразные дожди. Нет, уж лучше палящий зной, чем этот испорченный небесный душ!

— Немилостивая погода, — все вздыхал Матвеев, поглядывая на пасмурное небо и почесывая затылок. — Без выходных дождь дождит. Хоть зонтики всем выдавай!

Мокрые конструкции нельзя варить, по мокрым конструкциям нельзя ходить на высоте. И верхолазы вынуждены были, проклиная все на свете, спускаться вниз и ждать, пока просохнут фермы, стропила, перекрытия, сразу ставшие опасными для резиновых и кожаных подошв.

Токмаков ждал приезда Гинзбурга со дня на день.

Таня чертила несколько дней, не разгибая спины. Вот они, перед Токмаковым, эти чертежи, схемы, расчеты, аккуратно вычерченные и переписанные Таниной рукой.

В этих нескольких листах александрийской и обыкновенной писчей бумаги были заключены сейчас все треволнения и заботы Токмакова.

Теперь, когда дожди выбили монтажников из календаря, речь шла уже не о сокращении, но о выполнении графика.

Дерябин заискивающе поглядывал на Токмакова и по нескольку раз в день, особенно когда небо обкладывало тучами, нерешительно спрашивал:

— Не слыхали, дорогой товарищ Токмаков, прилетел уже Григорий Наумович?

— Погода нелетная, — отвечал Токмаков.

— Нелетная, — вздыхал Дерябин. — А как бы нам теперь эти ваши четыре дня пригодились! Конечно, если бы начальство утвердило, мы бы с вами, между нами говоря, рискнули…

— С вами рискнешь! — пробурчал Токмаков. — А что, если не ждать главного инженера?

— Дорогой товарищ Токмаков! А если что-нибудь случится со «свечой» и «подсвечником»? Превышение власти. Вот если начальство… Вы бы лучше исподволь подготовили все. Людей бы на это дело подобрали.

— Люди есть. Взять хотя бы бригаду Пасечника.

— Это же такой сорвиголова. Здесь нужен осторожный человек…

— Так я же сам, по-вашему, сорвиголова, — напомнил Токмаков и отошел от Дерябина.

Зарядил очередной дождь.

Токмаков приказал прекратить работу.

Монтажники спустились на землю, они сидели у домны и точили лясы в ожидании погоды.

— Такой дождик называется грибной.

— Грибной! Скажешь тоже! Здесь и грибов-то нету!

— Говорят, в лесопитомнике нашли два…

— Наверное, сыроежки какие-нибудь захудалые?

— Нет, говорят — два белых. Во-от такие!

— Что ж их теперь в музей сдавать! У нас в муромских лесах грибы — это я понимаю. Ногой ступить некуда!

— Эх, если бы белые грибы уже маринованные росли! — аппетитно причмокнул Хаенко.

— А рядом с теми белыми грибами белые головки из земли бы торчали! — сказал Пасечник, подделываясь под тон Хаенко.

Пасечник был сегодня мрачен, не мог найти себе места.

— Ох, хочется тебе, Хаенко, на всем готовеньком пожить, — вздохнул Бесфамильных. — А между прочим, еще теорией не доказано — будет водка при полном коммунизме или не будет.

— Я, между прочим, в коммунизм не тороплюсь, — огрызнулся Хаенко. — Мне и при социализме подходяще.

Бесфамильных растерянно промолчал, не зная, что возразить, и огляделся — куда опять девался Пасечник?

Уж он бы сумел ответить этому пустобреху!

А Пасечник снова невесело зашлепал по лужам к подножью каупера, на котором работала Катя, и снова вернулся с полпути…

Еще перед началом смены Пасечник долго поджидал внизу Катю, но когда увидел, сделал вид, что встретились случайно.

— Доброе утро, Катюша! — воскликнул Пасечник, изо всех сил стараясь казаться веселым.

У Кати задрожали руки, но она тоже притворилась совершенно равнодушной.

— До утра еще далеко.

— По-моему, давно развиднелось.

— Это у вас на Урале. А у нас в тропической Америке еще ночь. Все зебры спят. А обезьяны — тем более. И никого не видят.