В первый раз все было просто великолепно. Мы занимались любовью в конюшне, где пахло сеном, пылью и лошадьми. Наши тела переплелись в жарких объятиях и лоснились от пота. Потом, когда все было кончено и мы, умиротворенные, продолжали лежать, тесно прижавшись друг к другу, он ласково перебирал мои волосы, вытаскивая застрявшие в них сухие травинки, а я наслаждалась, глядя как солнце, проникая сквозь щели в стене, играет бликами на его широкой волосатой груди.

Это должно было случиться, но время выбрал он сам.

Я как раз возвратилась в конюшню после обычной верховой прогулки на чистокровном скакуне моего отца, одном из тех, что не раз занимали на скачках призовые места. Старший конюх в этот момент стоял, прислонившись к стене конюшни. Стоило мне увидеть его, как сердце бешено заколотилось. Во дворе мы были одни.

Я смерила его взглядом с присущим мне высокомерием, унаследованным от многих поколений аристократов. Он с дерзкой улыбкой неторопливо подошел ко мне и обхватил за талию, чтобы помочь слезть с лошади. Желая сбить с него спесь, я стала осторожно скользить вдоль его тела, пока не коснулась сапогами земли. Я видела, как потемнели его глаза, но рано праздновала победу.

Вопреки всем условностям и приличиям, он все крепче прижимал меня к себе. Я глядела на него с нескрываемым желанием, само сознание, что он работает на отца и ниже меня по своему общественному положению, возбуждало, придавая нашим отношениям особую остроту, делая их еще более привлекательными. Я и мечтать не смела о близости с конюхом, это было нечто вроде запретного плода.

Вдобавок он был ирландцем, диким и необузданным, как само Ирландское море. А я получила аристократическое воспитание, была обучена изысканным манерам, французскому и латыни. Конюх же едва изъяснялся по-английски и часто пускал в ход непристойные выражения, смысла которых я почти не понимала. Если верить слухам, то бутылка, попав ему в руки, редко доживала до вечера. Мне же лишь по особым случаям разрешалось выпить перед ужином глоток вишневого ликера. У меня были холеные руки, не то что у него. Но обо всем этом я забыла, когда он буквально душил меня в своих объятиях.

Он наклонился и поцеловал меня с таким видом, словно имел на это полное право, а не совершал преступление, как это расценили бы, застав нас врасплох. Его непокорные волосы, коснулись моего лба, когда он прижался губами к моим губам.

И хотя именно этого я и желала, что он несомненно прочел в моих глазах, его бесцеремонность привела меня в ярость. Я стала отталкивать его, сопротивлялась, упершись обеими руками в борта его кожаной куртки, но с самого начала была обречена на поражение. И не только потому, что он был сильнее меня, просто я сама этого страстно желала, кровь бурлила во мне, и я не так уж сильно стремилась высвободиться из его объятий, наслаждаясь тем, как его жадный язык прорывался сквозь губы и насиловал мой девственный рот.

Вдруг я почувствовала, что теряю сознание.

Задыхаясь и едва передвигая ноги от охватившей меня слабости, я покорно пошла за ним в глубину сумрачной конюшни. Неужели именно этого я так страстно желала, когда он обжигал меня взглядом, на протяжении последних недель? Разве не я случайными прикосновениями и соблазнительными позами побудила его к этому? Еще немного – и передо мной раскроется тайна. Да, мне страстно хотелось познать то, о чем шептались служанки, прикрыв рот руками?

Сейчас он уже не позволил бы мне пойти на попятную. Он прижал меня к стойлу, и мы очутились по колено в свежескошенном сене, от которого шел изумительный сладкий запах. Здесь было тепло и царил полумрак. Пыль металась в лучах проникающего сквозь щели солнца, как и чувства, охватившие меня. Он осыпал меня страстными поцелуями, и теперь, прижатая к его бриджам в обтяжку, я поняла, как сильно он желает меня. Его могучее мускулистое тело, которым я так часто любовалась из спальни, раздвинув слегка занавески, слилось с моим с дерзкой настойчивостью. Ноги мои дрожали, когда он раздвинул их своими коленями, приподнял меня и посадил верхом на себя.

Он с легкостью развязал белый шелковый шарф у меня на шее, размотал его и бросил прямо на сено. Перламутровые пуговицы на блузке не оказали ни малейшего сопротивления его жадным пальцам, послушно выскользнув из своих обметанных вручную петель.

У, меня перехватило дыхание, когда он коснулся своими заскорузлыми от работы руками моей груди. Батистовый лифчик не поддавался, и конюх, резким, нетерпеливым движением сдернув его, стал тискать мои груди.

Ошеломленная ранее неведомыми мне чувствами, пронизывающими все мое существо, я невольно прикрыла глаза, запрокинула голову и полностью подчинилась ему, когда его губы, сползая все ниже и ниже, покрывали жгучими поцелуями мое трепещущее тело. Я и вообразить не могла, что мужчина может довести женщину до экстаза губами, зубами и языком. Что это, грех? Разве в Священном Писании не говорится о том, что все мои ощущения не что иное, как плотские удовольствия? О, какое это мучение! Ужасное и в то же время сладкое/ Его влажный язык ласкал мои соски, и они стали твердыми и упругими. Охваченная страстью, я изогнулась, подставляя ему грудь, и выкрикнула его имя.

– Тише, любовь моя. – Голос его слегка дрожал. – Ты забыла об осторожности.

Его руки, не знавшие никаких приличий, скользнули под мою красную бархатную юбку для верховой езды и, запутавшись в складках нижней кружевной юбки, с трудом пробивались сквозь них, покуда не добрались до тела. Прерывистый шепот и ласковые слова звучали у меня в ушах, в то время как он ласкал меня с присущими ему ирландским темпераментом и нежностью, готовыми соперничать с его растущим нетерпением.

Он приспустил бриджи, и я испугалась, увидев его мужское достоинство необъятных размеров. Он заметил мой испуг и постарался успокоить ласковыми словами. Его плоть была теплой, гладкой и твердой, когда он вошел в меня, заполнив всю, до предела. Казалось, наши стоны способны разорвать царивший в конюшне полумрак. Наши тела слились, и я испытала ни с чем не сравнимое блаженство. Я впилась ногтями в его волосатую грудь, оставив на ней глубокие красные борозды. Он в исступлении целовал мои груди, с каждым новым толчком проникая все глубже и глубже, пока…

– Элизабет!

Сердитый голос сестры грубо вырвал Элизабет Бэрк из мира грез. В фокусе ее голубых глаз, которые в свое время кто-то банально назвал васильковыми, обозначилась женщина. Она стояла в дверях магазина. Сдвинув брови, сестра смотрела на Элизабет осуждающе и одновременно с нежностью и сочувствием. Лайла была на два года моложе Элизабет.

– Ты, я вижу, опять вся в этом, – сказала Лайла, качая головой и цокая языком.

– В чем?

– Не морочь мне голову, Элизабет. – Она поводила указательным пальцем перед носом сестры. – Ты снова грезила наяву. И находилась по крайней мере в миллионе миль отсюда.

– Вовсе нет. Я обдумывала, э-э, заказ. – В подкрепление своих слов Элизабет передвинула с места на место ворох бумаг на стеклянном прилавке. Захваченная врасплох, она покраснела, и ее щеки запылали еще сильнее. Она знала, что ее проницательную сестру не так-то легко провести.

– Ты краснеешь. Если это было так хорошо, то почему бы тебе не поделиться со мной впечатлениями. – Лайла села верхом на один из обтянутых бархатом стульев, предназначенных для покупателей, положила руки на металлическую с кружевным узором спинку и вопросительно уставилась на сестру. – Ну, выкладывай, я вся внимание.

– Ты опять за свое. Единственное, о чем я мечтаю, это работать на кассовом аппарате. Что скажешь об этих духах, они немецкого производства. – Элизабет толчком передвинула каталог на противоположную сторону прилавка.