На последнем слове она сделала ударение, но он этого не заметил.

— Конечно, первым. Первым и последним. Александр, разумеется, исходя из вполне понятных собственных интересов, не пискнет ни слова. Я тоже, уверяю тебя, не собираюсь этим хвастаться.

Он рассмеялся нервно и отрывисто.

Кейт взглянула на него с недоверием.

— Ты же не хочешь сказать, что смог бы уже сейчас осознанно присвоить то, что по праву принадлежит Матею?

Ее вопрос прозвучал довольно мягко, но он все-таки услышал в нем какие-то суровые нотки.

— О нет! Я не собираюсь его обижать. Он получит то, на что никогда в жизни не надеялся, о чем даже не мечтал. Я уступлю ему одну из усадеб, скажем, Скорохи. Как? Двадцать с лишним влук[3]

прекрасной земли. Для него это улыбка судьбы.

— Это может быть улыбкой для Матея, но не для графа Роджера Тынецкого, — ответила Кейт, твердо чеканя слова.

— Если ты считаешь, что этого мало, так я не скупой и добавлю ему еще что-нибудь.

— Да, ты весьма щедрый, только забываешь об одном, что щедрость твоя распространяется на чужое, ведь все это — его собственность.

— Уверяю тебя, что он просто не знал бы, что со всем этим делать, — сказал Гого с некоторым раздражением. — И так, пожалуй, обезумеет от счастья, когда получит Скорохи.

— Зная, что ему принадлежит все?

— Ба, но он же этого никогда не узнает.

Кейт встала. Голос ее слегка дрожал, когда она начала говорить.

— Роджер, я знаю, что ты сказал, не подумав, и только поэтому я по-прежнему тебя уважаю, ведь я всегда считала тебя порядочным и честным. И поверь мне, если бы я когда-нибудь узнала, что это не так, я бы почувствовала боль в сто раз сильнее, чем открытие того, что ты не граф Тынецкий. Это ничуть не умаляет твое достоинство, а вот непорядочность уничтожила бы тебя в глазах всех достойных людей. Мне хочется верить, что ты поступишь правильно. Я нисколько не сомневаюсь, что ты поступишь, как человек чести! Задумайся, смог ли бы ты, с твоей совестью и чувством собственного достоинства, прожить хотя бы час спокойно и с удовлетворением, зная, что, воспользовавшись чужой бедой, отнял чью-то фамилию, дом, и вообще все из-за его неосведомленности.

Взглянув ей в глаза, Гого опустил голову. Нервное возбуждение в нем угасло. Мускулы лица ослабели, и кожа как бы одрябла, точно тяжкий груз навалился на него. Он выглядел потерянным и измученным.

— Ты права, Кейт, — отозвался он тихим и каким-то бесцветным голосом, — ты права… Все кончено.

— Не думай, Гого, что я хочу взывать к твоей совести, знаю, что это не нужно. Ты сам все прекрасно понимаешь. Я старалась лишь ускорить в тебе осознание сложившейся ситуации.

— Да-да…

— Вот видишь, — продолжала она, снова садясь подле него, — поэтому я и не обмолвилась никому ни единым словом, даже тете Матильде. Мне хотелось отдать единственно верное решение в твои руки. Для меня было важно, чтобы ты не под чьим-то давлением, а по собственному желанию, обладая чувством собственного достоинства, мог быть в этой ситуации великодушным.

Он достал портсигар, но руки его дрожали, и содержимое рассыпалось.

— Черт побери, — процедил он сквозь зубы.

— Возьми себя в руки, Гого, — сказала Кейт спокойно, — ты же можешь.

— Да-да, но позволь мне подумать, позволь представить…

Сгорбившись, он сидел обхватив голову руками. Над чем же он хотел подумать?! Все уже было ясным и понятным. Со дня на день у него отнимут все, к чему он привык за двадцать восемь лет, что стало, что было с самого начала и до сегодняшнего разговора смыслом его существования, что было им самим. Это значило во сто крат больше его материальных потерь. Не один раз он задумывался над тем, что бы делал в случае какого-нибудь общественного переворота или какой-нибудь коммунистической революции в Польше. Возможно, был бы нищим, но все равно где-то в эмиграции не перестал бы быть графом Тынецким, перед которым открывались бы все двери лучших домов, не перестал бы быть собой, имел бы право ожидать помощи и поддержки от многих своих коллег и друзей, от людей своего круга. Впрочем, он никогда не морочил себе голову финансовыми проблемами в силу того, что никогда их не испытывал. Сейчас и с этой стороны перед ним разверзлась пропасть, в которой его воображение не могло найти ни одной точки опоры. Просто он должен был стать ничем, каким-то, смешно сказать, Матеем Зудрой, ба, чем-то менее приспособленным к жизни, чем прежний Матей Зудра…

Разумеется, ему придется отсюда уехать и все оставить: имение, замок, знакомых и женщину, которую считал своей матерью, которую любил, и другую, Кейт… Да, и ее, потому что не мог он надеяться, что она, Помянувна, захочет выйти замуж за какого-то Зудру. Придется отказаться и от нее.

Эта мысль болью отозвалась в сердце.

«Она меня не любит, она никогда меня не любила, — думал он. — Если бы любила, то не поверила бы этой… этой… Михалинке, не искала бы доказательства. Однако, — промелькнуло сомнение, — почему в таком случае она рассказала обо всем ему первому? Неужели она не понимала, что уничтожит его, что лишит смысла его будущую жизнь? Собственно, все ясно: ему не остается ничего иного, как пустить себе пулю в лоб. Эх, был еще один выход: умолять Кейт, чтобы молчала, убедить ее, но он знал точно, что это выше его сил. Просто у него не хватило бы смелости после услышанного выдавить из себя какую-нибудь просьбу, убеждение или предложение. Подумать только, что это она становится его палачом, только она, потому что единственная знает. Именно в ее руках его судьба… От нее одной зависит все».

И вдруг где-то в глубинах его мозга, как горящий уголек, вспыхнула шальная мысль: «А если бы Кейт умерла… Пока успеет кому-нибудь рассказать… Если бы умерла сейчас, в эту минуту…»

Лицо налилось кровью, сердце ответило лихорадочным тактом и, казалось, остановилось. «Да, бывает же внезапная смерть… Неосторожное обхождение с оружием… Может утонуть… Вот-вот, утонуть… Она говорила, что не умеет плавать, а здесь берег очень высокий. Один неосторожный шаг… достаточно неловко наклониться… Один… толчок… Люди далеко, крика не услышат… Несчастный случай, и никакого подозрения…» Кровь заливала его мозг, челюсти судорожно сжимались. «Вот выход, вот спасение. Иного нет».

Он сидел без единого движения, даже дрожь прошла, только незаметно подняв глаза, внимательно присматривался к обрывистому берегу и черной глади пруда внизу. Гого чувствовал, как успокаивается пульс, что-то стынет в нем и крепнет. Холодеющий мозг и сухость в горле, жестко упирающиеся в колени локти, шелест

осыпающихся

листьев и легкий аромат духов Кейт. Внешний мир возвращался в его сознание отчетливо и ясно. Одновременно все, что его окружало, показалось Гого чужим, враждебным, ненавистным, совершенно отличным от того мира, в котором он жил, который считал созданным как бы специально для него. Он распрямился и зажег папиросу. Курил молча, взглядом измеряя расстояние от тропинки до края обрыва. Оно составляло менее полуметра, особенно на повороте. Это было наиболее подходящее место. Сама тропинка сужалась там, и человек, идущий сзади, одним толчком мог, не опасаясь каких-либо неожиданностей, столкнуть идущего впереди в пруд. В мгновение ока проблема будет решена, а через несколько минут и следа не останется.

Роджер не думал об этом. План действий складывался как бы сам собой, чувства Роджера в эти минуты молчали. Не было ни страха, ни грусти, ни беспокойства, ни радости. Мозг работал автоматически. Однажды разбуженный сильным импульсом, он действовал по инерции, независимо от воли и чувств, не встречая в своей работе никаких тормозов. Разум, сконцентрированный на механической работе, был неспособен оценить планируемое и напряг все силы в направлении заданной функции, шел слепо вперед, не касаясь ни прошлого, ни будущего, ни этической стороны.