– Сначала мне захотелось просто бежать, потом я вспомнила о копии метрической записи, пока никто не зашел, кинулась судорожно сгребать все бумаги, которые только видела, и запихивать их в печку, потом подожгла их, а сама убежала. Уже дома обнаружила у себя в кармане маленький, канцелярский нож. Очень тогда боялась, что на похороны приедет Кирилл, но все обошлось. А неделю назад, мое прошлое опять нагнало меня. Мы встретились не случайно, оказывается, подлая старуха, все же написала сынку письмецо. Но он берег меня, на крайний случай и эта крайность настала. Кирилл полностью разорился, от долговой тюрьмы его спасало только громкое имя и княжеский титул. Он поджидал меня в той же церкви. Федор к тому времени совсем слег, но мы еще надеялись, и я истово молилась за жизнь любимого мужа. Когда увидела подлеца, восприняла это со смирением обреченного. Он сказал, что хочет встретиться тайно и велел мне прийти в его номер в гостинице. Я переоделась в мужское платье, надела мужнину шубу и пошла на встречу. Он назвал довольно большую суму, но не заоблачную, я согласилась и на следующий день принесла, хотя клерк в банке смотрел на меня удивленно, но деньги выдал, муж подписал поручение на мое имя. Но негодяю уже казалось, что он продешевил и велел принести еще. Тогда я поняла, что попала в кабалу. На следующий раз я взяла с собой нож. Еще не была уверена, что использую его, но взяла, тот самый, его маменьки. Кирилл был изрядно пьян, взял гостиничный экипаж и заявил, что мы едем в дом его предков, так он выразился. Мы приехали к той же калитке, что ведет в деревню. Кирилл еще помнил, что и где в вашем хозяйстве находится. Мело страшно, мы с трудом шли, ветер сбивал с ног, когда добрались до флигеля, он уже немного протрезвевший, подался искать лестницу и лом, что бы открыть ставни. Кирилл всю жизнь страшно боялся закрытых комнат, даже портьеры на ночь никогда не затягивал. Я просила его побыстрее двигаться в такую ночь, надо было успеть вернуться в город пока окончательно заметет всю дорогу. Наконец мы зашли, у него был ключ, оказывается маменька, отдала ему, когда он инкогнито, не желая общаться с родственниками, посетил ее. Кирилл зажег свечу, ее он тоже принес с собой. Разговор у нас не пошел, он насмехался, сказал, что очень удачно женился, и свое приданное промотает сам, он, как и когда-то маменька все больше возбуждался, я пыталась его уговорить, сказала, что пока жив Федор, я не могу выделить ему такую суму, не объяснив мужу, на что она мне. Пообещала ему дать долговую расписку, но он разошелся, а потом стал приставать ко мне, пытался повалить на стол, я и пырнула его ножом. Орудовать им меня научил отчим, для защиты, говорил, что нож самое надежное средство, если знать, куда бить, никаких шансов у нападавшего не останется, нож не дает осечку, говорил он.

И снова в комнате воцарилось молчание, только тиканье маленьких каминных часов прерывало тревожную тишину. Анфиса Андреевна, казалась совершенно спокойной, только руки у нее дрожали, и снова никто не произнес ни слова, ожидая пока бедная женщина, справится с собой и продолжит свою поразительную исповедь.

- Искать тайники я даже не пыталась, обыскала мерзавца, а потом решила забрать шубу и шапку, подумала, если что, то бумаги, компрометирующие, и письма матери мог зашить только в подкладку шубы или шапки. – Она заговорила неожиданно, я даже вздрогнула от звука ее голоса, резко прервавшего полную тишину. – У него в кармане только одно письмо осталось, я в спешке, когда вытаскивала его, порвала, но не обратила на это внимания. И сбежала, дверь закрыла его ключом. Еле добралась в город. Когда выходила из флигеля странную тень заметила, светлую, испугалась очень, и, несмотря на снежную бурю, почти бежала. Домой нести шубу и шапку не стала, в нервах разорвала подкладку зубами и руками, в шубе нашла письма его матери. Экипаж оставила около ворот постоялого двора, шубу с шапкой выкинула там же. Сыновьям, которые заметили, когда я пришла и в чем одета, сказала, что ходила к знахарке, тайно, с надеждой, что поможет вылечить Федора. Они поверили, но посчитали, что мать совсем не в своем уме. В письмах старухи вычитала о тайнике в письменном столе. Я тогда совсем уж как безумная сделалась. Пришла в приют, под предлогом сделать пожертвование, взамен за молитвы невинных душ за моего мужа. Мне Ева Адамовна горько жаловалась на безбожницу Рахиль, из-за какого-то мужика, решившуюся предать истинную веру. Я выслушала внимательно, и у меня родился план. Если Рахиль надо денег, я ей дам. О тайной двери мне Елена Сухова давно уже рассказала, она, когда тот процесс за раздел наследства длился, всем кто желал слушать, рассказывала о своих переживаниях и о двери в конторе Давида Бабича рассказала. Я написала письмо и понадеялась, что Рахиль сделает, как я просила. Бог свидетель, я не знала о том, что Ева Адамовна в кабинете, у нее гардины были затянуты на окнах, света я видела, да и подошла не со стороны кабинета. Она когда отодвигающуюся стенку увидела, то ужасно перепугалась, я тоже, но она вдруг захрипела и сползла в сторону. Я потрогала ее, но сделать уже ничего было нельзя. Я на скорую руку перекинула стол, но ничего не нашла, тайников, тоже. За ее смерть корю себя больше всего. Теперь вот сижу, жду, когда Рахиль придет за деньгами, она ведь догадалась от кого письмо. А сегодня утром умер Федор, я тоже, с ним умерла.

Исповедь закончилась, опять молчание надолго повисло в комнате, и снова, в полной тишине, колокольным звоном раздавалось только тиканье часов. Наконец я спросила:

- А зачем Вы вернулись во флигель?

- Думала, может хоть там, найду какие-то документы, связанные с моим проклятым замужеством. А тут ваш Степан, я не сильно его ударила?

- Да, нет, голова у старика поболела и все.

- Даже не знаю, что с вами делать, Анфиса Андреевна. – Заговорил Семен Михайлович. – Зачем вы так много глупостей наделали?

- Ради сыновей Семен Михайлович, ради них. В Федоре, я уверена, он бы меня любой принял, наши чувства были проверены временем. Но у Федора восемь братьев и сестер и только он так высоко поднялся. Пока моя честь безупречна, они сидят тихо и на что не претендуют. Конечно, по завещанию им немало перепадет, Федор всегда был щедр и ценил семейные узы, но если только слух пойдет о том, что есть возможность отсудить наши миллионы, они слетятся как коршуны, а в чем мои сыновья виноваты? – и она вдруг сползла с кресла, упав на колени. – Семен Михайлович, умоляю вас! Я очень больна, мне немного осталось, без Федора я недолго проживу, меня Бог накажет, его суд беспощадней и справедливей, чем любой людской! В чем вина моих детей?! Умоляю, не давайте хода делу. Настасья Павловна… - она попыталась подползти ко мне, но запуталась в юбках и упала на пол, судорожно, рыдая. Мы все кинулись к ней, я подняла ее, она прижалась к моему плечу, обильно поливая меня слезами, мои глаза тоже наполнились влагой.

- Не надо, Анфиса Андреевна, не рыдайте, я обещаю вам подумать, дам ответ до завтра. – Растеряно произнес Семен Михайлович.

Я сидела на лавке в саду, июльское солнце нещадно пекло, деревья, печально опустили свои ветки, трава пожелтела, от отсутствия живительной влаги, даже всегда, докучливые мухи, попрятались в благословенную тень.

Тетушка, тяжело переносившая полуденную жару, лежала у себя в комнате, положив на голову тряпку, смоченную холодной водой, девочки скрылись в гостиной, Андрюша, с Панасиком, сидели где-то в очередной засаде, а мне жара даже нравилась.

Я читала очередной опус Софи. Видела бы она меня сейчас, в помятом, висящем мешком платье, в старых удобных сандалиях, а на голове моей, разительным контрастом, красовалась изысканная шляпка, итальянской соломки с маками, подаренная мачехой. Я так и увидела перед собой презрительно сморщенный носик Софи. Конечно, позволить себе такую безвкусицу и отсутствие элегантности она не могла, даже если зрителями были только яблони да лениво ползающие по ним жуки.