- И вам пришлось заканчивать ремонт? – голос Георгия Федорович, врезался в мои мысли.

- Да, вы правы, заделывать дыры, убирать строительный мусор и приводить в порядок дом, досталось мне. – Я грустно улыбнулась. – А главное, что из всей этой затеи ничего путевого не вышло, что бы в доме было тепло, приходится, все равно, топить печи, хотя бы в спальнях. Единственное, что из новшеств мужа я оценила это ванные и ватерклозеты. – И с торжеством добавила: – у нас их целых четыре! А еще у нас половину конюшни занимает самоходный экипаж «Бенц» марки «Вело», 1350 рублей серебром, Миша выписал его из той же Германии и несколько месяцев ползал под ним, так вот сейчас он разгоняется до двадцати двух верст в час, правда только по ровной дороге, а откуда ровные дороги у нас? Пока был увлечен всем этим, переписывался с господином Яковлевым, инженером, владельцем завода керосиновых и газовых двигателей, а когда тот стал отвечать мужу, ему уже все надоело, а жаль, я говорила, не стоит бросать работу на полпути, но меня никто не слушал. Теперь на нем езжу я. Летом, когда, сухо, врываюсь в город в клубах дыма. От того меня считают ужасно современной женщиной. – Грустно, закончила я. На учителя смотреть не хотелось, поэтому уставилась в окно. Уже темнело, как же коротки зимние дни. Пейзаж за окном навевал грусть, Георгий Федорович вежливо молчал.

Некоторое время мы оба смотрели в окно. За окном не было ничего интересного, снег, голые деревья, я отвернулась и встретилась взглядом с ним. Голубые глаза. Черные, длинные, завернутые, как у девицы, ресницы, не ожидала, их увидеть на таком чисто мужском лице, красивые, четко очерченные губы... В голове завертелась настойчивая и безрассудная мысль: «ну поцелуй меня, ну пожалуйста, или я сама наброшусь на тебя!» Мне показалось, что у него такое же желание, но осуществить сумасшедшие мысли не дала тетя. Она внеслась в комнату, резко остановившись у дверей, окинула нас оценивающим взглядом и веско произнесла, обращаясь к Георгию Федоровичу:

- Ваш друг всех опросил и ничего путевого не узнал. – Мы автоматически направились к своим местам, вошел Петр и зажег газовые светильники. Следом за ним появился Семен Михайлович. Городовой, видимо не рискнул показаться мне на глаза. Когда все собрались в комнате, я уже взяла себя в руки и избавилась от чувства неловкости, овладевшего мной, в те минуты, когда я оставалась наедине с учителем латыни, но все же смотреть на него избегала. Семен Михайлович подождав пока все утихнет и все разместятся, привычным жестом поправил галстук и, вынув из кармана обрывок пожелтевшего от времени листка бумаги, задал очередной вопрос:

- Мы вас уже утомили, но прошу взглянуть на эту записку, может, вы опознаете почерк?

Мы с тетей, мимоходом, усталым взглядом окинули листок, я уверено ответила, даже не читая:

- Нет, не знаю.

Тетя замялась. Взглянув на ее обеспокоенное лицо, присмотрелась к записке, это был обрывок, очевидно, письма, потому, что начинался словами «Моя дорогая невестка…» далее остались только две строки: «Я была бы рада видеть тебя, душенька, в воскресенье вечером, я уже стара, приди ко мне ты…» далее все обрывалось. Почерк размашистый, но витиеватый, женский, слово «душенька» было написано с нажимом и выделялось, на фоне выцветших чернил других слов, невестку кто-то не очень любил. Тетушка громко втянула воздух в себя и так же громко выдохнув, сказала:

- Это писала наша тетя, Дарья Любомировна. – Со злостью добавив: – Царствие ей небесное.

Наш дом был похож на тысячи таких же особняков раскиданных по целой империи. Не очень большой, двухэтажный, имелся еще цокольный этаж, там были расположены подсобные помещения: котельная, прачечная, погреб, и небольшая комнатушка в которой проживал истопник, Иван. Центральный вход делил дом на две равные половины. Если вы заходили через парадные двери, то слева увидели бы огромное зеркало, перед ним столик с серебряным подносом для визиток и почты. Летом его украшала ваза с цветами, а зимой – большой старинный бронзовый канделябр. Напротив зеркала размещался пузатый шкаф для верхней одежды гостей и подставка для зонтов, да печь в углу. Около шкафа у входных дверей стояло старое благородное кресло, предназначенное для посетителей, что бы им было удобно снимать калоши, но обычно в этом кресле, пользуясь добротой и безалаберностью хозяек, дремал Петр, и надо было входить осторожно, что бы войдя, не споткнутся о его длинные, вытянутые ноги.

Далее за зеркалом шли огромные, арочные двери, они вели в парадную половину, состоявшую из большой гостиной, танцевальной залы, парадной столовой, и библиотеки, служившей, моему мужу, кабинетом. Войдя в двери напротив входа, оказались бы в музыкальном салоне, главным украшением, которого, служил белый рояль, так как по ушам всей нашей семьи потоптался кто-то никак не меньше слона, то бедный рояль обычно скучал в одиночестве. Когда, пять лет назад, в наш дом прибыл месье Бомон, я, зная о том, сколько ему платил папенька, набравшись храбрости, попросила взяться и за обучение девочек, нанять хорошую гувернантку, нам было не по карману. Месье, окинув взглядом двух ангелочков, скривился и вспомнив, видимо, о все том же окладе, согласился. За свою работу взялся со свойственной ему педантичностью и ответственностью. Письмо, математика, история, французский, рисование, естественные науки и, конечно, музыка. Но через два месяца страшных мучений бедного рояля, учитель вызвал меня в музыкальный салон и, со страдальческим видом, заявил

-Мадам, роял есть noble et délicat¹ инструмент, а мадмуазель полагают, что это барабан. Мы будем делать гербарий. – И вышел из комнаты. За ним, сохраняя свой, обычный ангельский вид, подались две проказницы.

Я пожаловалась на своевольного учителя тетушке, на что она, поправляя пухлыми ручками, букет рассеяно ответила:

-Гербарий это хорошо, гербарий – это просто прекрасно.

1 благородный и деликатный (фр.)

Так и пустовал прелестный музыкальный салон, а после смерти мужа, уйдя в глубокий траур, то и вся парадная половина скучала, оживляясь, время от времени, щебетом горничных. Только библиотека удостаивалась редкими посещениями хозяев, что бы взять книгу или старый журнал, но находится там долго, не хотелось, ибо в большой и претенциозной комнате, было холодно и неуютно.

Если же продолжить обход дома, то справа от музыкального салона находилась главная лестница, она вела на второй этаж, там размещались спальни хозяев, детские, гостевые, небольшая спальня нашего воспитателя и, наша гордость, ванные с ватерклозетами.

С правой же стороны холла были двери, ведущие в приватную половину дома: маленькая гостиная, которую, поставив в ней бюро, я превратила в личный кабинет, тут принимала посетителей приходивших по делу, управителя и арендаторов. Из этой гостиной одни двери вели в домашнюю гостиную, уютную комнату, теплую, со старой, но удобной мебелью, где мы проводили большинство зимних дней и вечеров. Другая дверь из кабинета вела в маленькую столовую, тут мы завтракали, обедали и ужинали в семейном кругу. Из столовой можно было попасть в ту же семейную гостиную и в буфетную. Из буфетной вы проходили в кухню, а оттуда, через маленький тамбур, на лестницу для слуг, лестница вела и в цокольный этаж. Рядом с кухней была кухаркина комната. Остальные слуги проживали в мансарде. Но сейчас, по причине старости, кухаркину комнату занимал Петр. Из кухни же черным ходом выходили в хозяйственный двор.

Мы всем семейством собрались в приватной гостиной. Девочки, сидя на полу, рядом с печкой, вяло листали журналы мод, и время от времени шуршали обертками конфет. В углу, около окна, Андрюша с Панасиком лениво двигали солдатиками и тоже шуршали конфетами. Панасик был постоянным товарищем по играм для Андрюши, играли они вместе, как правило, во дворе или на кухне, подальше от глаз мамы, но сегодняшний день стал исключением, ибо это был не день, а сущий кошмар!