— Что ты, бабушка! — успокоила Таня, радуясь, что так удачно выбрала подарок. — Она из пластмассы.

— Не может быть. Такая тяжелая!

— Это подставка, много весит.

— Все равно замечательная вещь. Ну прямо как из Эрмитажа!

— Тогда вот тебе для пары еще одну турчанку-персиянку, — и Лека протянул точно такую же статуэтку. — И духи в придачу.

Нина — от себя и Миши — преподнесла теплый клетчатый платок, а Мария Игнатьевна — нарядный передник собственной работы.

— Вконец задарили, — растрогалась бабушка.

— А кто-то еще должен что-то подарить, — интригующе сказала Таня. Она имела в виду дядей и Женю.

После замужества старшая сестра переселилась на Моховую улицу. Однако не сладилось у нее с Юрием, разошлись. Женя осталась одна, в доме на Васильевском бывала по воскресеньям и праздничным дням и приезжала обычно к обеду. Бабушку поздравить явилась утром.

— Где ты раздобыла этакое чудо? — Бабушка со всех сторон разглядывала старинный фарфор — чашку с блюдцем. Синий кобальт с золотом, в овальных рамочках цветные миниатюры, кавалеры и дамы на фоне королевского замка. — В Гостином и Пассаже такие не продают.

— В комиссионке, — небрежно пояснила Женя. Она понимала в вещах, но была к ним равнодушна.

— Уйму денег, должно, ухлопала. — Бабушка радовалась и, одновременно, беспокоилась: издержалась Женя сильно. Скромный заводской архивариус, много ли получает? Такой фарфор треть зарплаты поглотил. — Сколько ж ты заплатила, Женечка?

— Сколько стоило, столько и отдала. Не твоя забота, оставим эту тему, бабушка. — И уже к матери: — Чем помочь?

— А ничем, дожарятся котлеты, завтракать сядем.

— Мы в комнате будем? — спросила Таня. В семейные торжества ели за большим столом.

Отличный был стол, раздвижной, устойчивый. На нем даже в китайский теннис играли, в пинг-понг. Вечерами вся семья вокруг усаживалась, каждый своим делом занимался, а Таня, когда совсем маленькой была, сидела посредине, в плетеной бельевой корзине. Низко над столешницей свисал шелковый колокол абажура.

— Конечно в комнате, — сказала мама. — Вот и займись этим, а Женя поможет.

И сестры, самая старшая и самая младшая, пошли готовить стол к праздничному завтраку.

— А что у тебя нового? — сразу приступила к расспросам Таня. — Где была, что видела?

— Какие у меня новости, — досадливо произнесла Женя. — Сижу в архивных бумагах, как мышь в норе. Позови-ка Леку, пусть уберет свою музыку.

Стол был занят инструментами: гитары, банджо, балалайка, мандолина. Мандолина итальянская, с инкрустацией, на ней Лека играет. Вчера здесь была очередная репетиция. Самодеятельные артисты струнного оркестра — Лёкины друзья-товарищи. Неспособные в музыке тоже при деле. Игорь Черненко считается «директором», а Вася Крылов — «администратором».

— Сейчас все будет чин чином и чин чинарем! — весело заверил Лека.

«Чин чином» — любимое присловье, а если добавляется еще и «чин чинарем», то, значит, настроение распрекрасное.

«Музыка» перекочевала на кровать и диван.

— Вот и полный порядок. Вопросы, предложения, просьбы? Нет? Следовательно, я свободен.

— Свободен, свободен, — подтвердила Женя. — Без тебя управимся. Посуду я сама, Танюша. Ты приборы раскладывай.

Это она умеет, и не только это, всем по дому помогает.

— А почему, как мышь? — возвратилась к прерванному разговорю Таня.

— Какая мышь?

— Которая сидит в архивных бумагах.

— Ну, это же не в буквальном смысле, — улыбнулась Женя. — Образное сравнение.

— Как в театре, когда артисты просто наряжены в костюмы крысиные, — вспомнила сразу «Щелкунчика» Таня. Женя, заядлая театралка, сводила ее как-то на балетный спектакль.

— Ох, как ты испугалась вначале!

— Я же маленькая еще была, — оправдалась Таня. — И не догадалась, что то ненастоящие крысы.

— Да, все мы и не всегда сразу обо всем догадываемся, — непонятно заговорила Женя. — А потом — поздно, поздно, поздно.

Почему сестра вдруг так расстроилась?

— О чем ты, Женечка?

— Да так, накатило, не обращай внимания на старуху.

— Какая же ты старуха! Тридцать два года! — рассмеялась Таня.

Что-то они запаздывали сегодня. «Дядя Вася, наверное, уснул только под утро, а дядя Лёша еще с прогулки не вернулся», — решила Таня.

Василий Родионович давно страдал бессонницей; Алексей же Родионович, напротив, засыпал мгновенно и вставал чуть свет. «Привычка — вторая натура, — объяснял он. — Василий кем был? Директором букинистического магазина, а книжные лавки когда открываются? То-то и оно. Заводскому снабженцу залеживаться никак нельзя, с восхода ноги в руки — и пошел добывать то, без чего производству тормоз и крах».

Выйдя на пенсию, дядя Леша добывал только свежие газеты, первым занимал очередь у киоска на Большом проспекте. С пачкой газет под мышкой заходил на Андреевский рынок, долго и придирчиво осматривал прилавки в торговом зале под стеклянной крышей, справлялся о ценах, но покупал редко. Просто удовлетворял любопытство.

В то утро он появился с букетом рыночных гвоздик.

— Дорогая и многоуважаемая Евдокия Григорьевна! — начал со старомодной церемонностью.

— Премного благодарна за внимание, Лексей Родионыч, — в тон ответила бабушка и вежливо осведомилась: — Почем нынче капуста на Андреевском? И какие разные новости вычитали спозаранку? Поделитесь, пожалуйста.

Они всегда так шутливо беседовали.

— На капусту внимания не обратил, хотя урожай в этом году и на нее отменный, а новостей — никаких. Если не считать учения МПВО, местной противовоздушной обороны. Дворники все с красными повязками и противогазными сумками через плечо. Милиционеры при револьверах и противогазах.

— Вот оно что, — облегченно вздохнула мама, — оттого и самолеты ночью гудели.

— Странно лишь, что прессу до сих пор в киоски не подвезли. Очередь выросла, как за хлебом в карточные времена.

— Ну, Леша, вспомнил что, — сказала бабушка. — Слава богу, шестой год без норм обходимся, всего вдоволь.

Тане разговор о нормах и карточках был не ясен. В магазинах, продовольственных и промтоварных, не всегда купить все можно, но то, что есть на полках и витринах, пожалуйста, без ограничений.

— Садись, Леша, завтракать сейчас будем, — пригласила мама.

— Бежать надо, прессу не прозевать, — не без сожаления отказался дядя.

— Жениться бы ему в свое время, — не впервые высказала такое суждение бабушка. — Мужчины, особливо вдовцы, плохо к самостоятельности приспособлены.

— А Василий? — поддержала разговор мама.

— Он, Маня, однолюб.

Василий Родионович после трагической гибели невесты — она утонула на его глазах — поклялся всю жизнь хранить верность любимой.

— Все Савичевы — однолюбы, — убежденно сказала мама. — Женя разошлась с мужем, он давно женился, а она так и не полюбила другого человека.

Таня никогда не видела дядей такими. Бледные как смерть.

— Слышали? Война! Мама схватилась за сердце:

— Как — война?

Дядя Вася показал на черную тарелку «Рекорда». Таня поняла, включила радио. Духовой оркестр играл боевой марш.

— А мы в Дворищи собрались, — растерянно произнесла мать.

— Поездку отложить, — категорически распорядился дядя Вася, тяжело придыхая.

И бабушка обрела наконец голос:

— У нас же с ними договор…

Странно, а может, и совсем не странно, что никто еще не назвал агрессора, но все и так понимали, кто напал на СССР.

— Нашли кому верить. Фашистам! — с укором сказал дядя Вася. — На рассвете напали. Вероломно! Уже бомбили Киев, Севастополь, Каунас.

Военные оркестры еще долго играли марши по радио, затем, в полдень, все слушали заявление правительства и обращения к народу. Оно заканчивалось бодро и уверенно:

«Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».