И Антон тоже в этом виноват. Как она переживала, когда у него противотанковую мину нашли! Просто-таки говорить не могла: «А если бы!… А если бы…» И дальше не может, только за сердце рукой держится.
Если и плакать кому, так Антону, но слез не было, только пересохло в горле.
Марь Петровна… Самая хорошая, самая добрая, самая умная на свете. Скольких людей она выучила! Директор нынешний и тот когда-то учился у Марь Петровны. И в войну делала она свое дело. Вокруг война шла, а она ребятишек учила в партизанской лесной землянке. Такое пережила, а теперь вдруг умерла… Где же справедливость на белом свете?!
С этой, Светланой Васильевной, ничего ведь не случилось. Так чего же она-то слезы проливает?
Антон из всей силы хлопнул ладонью по парте и выкрикнул диким голосом:
- Замолчите вы!
Это было так неожиданно, что стало тихо, даже у учительницы слезы остановились.
- Да, да-да, - торопливо вытираясь платочком, заговорила она. - Ты прав, Антон. Прав. Ты прав, Антон. Успокойтесь, ребята, успокойтесь, дети.
- Резревелись! - опять выкрикнул Антон, и сразу так сдавило горло, что голос сорвался и на глаза навернулись слезы. Антон не сразу и сообразил, что отвернуться надо.
- А сам, сам! - шморгая, пропищала Люська Шибалова, и Антон выскочил из класса.
Учительница что-то прокричала вдогонку, но он не остановился, выбежал на улицу и помчался не зная куда.
Ноги сами привели к дому на Пионерской. Там, на втором этаже, жила Марь Петровна. Не жила уже, умерла…
У подъезда скорбно переговаривались женщины и двое мужчин. Антон приостановился и тихо прошел дальше. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось.
Очнулся он далеко за городом, на берегу Волхова. Опустился на бревно. По осени, наверное, выбросило, да так и осталось на суше, даже весенний паводок не смыл. А Волхов и не заметил утраты. Катит, волна за волной, на север, к легендарному Ладожскому озеру, переливается в Неву, течет через весь Ленинград и долгожданно впадает в Балтийское море, а там - в океан, в Вечность. А бревно, четвертованное тело могучего дерева, сгниет, рассыплется прахом, смоется дождями, исчезнет.
А человек? Нет, человек не исчезает бесследно.
Разве забудешь Марь Петровну? Кем ты ни станешь - рабочим, инженером, ученым, хоть академиком, - а писать будешь так, как научила тебя первая учительница.
Алена, когда вырастет, непременно будет писательницей или учительницей. Скорее всего, учительницей. И сочинит для всех школьников грамматику, красивую и интересную, как сказка. Ребята будут ее читать и запоминать без всяких домашних заданий, сами. Потом тоже вырастут, и кто-то из них уже станет учить других. И так - бесконечно. Только зачем все-таки умирают люди? Жили бы вечно.
Ах, Марь Петровна, Марь Петровна, зачем ты умерла! Твои ученики теперь как шелковые будут, образцово-показательные. И Антон - честное-пречестное! - ничем, никогда, ни за что не разволнует тебя, Марь Петровна…
Опять сдавило горло и зависли на выгоревших ресницах тяжелые капли. Разбухли, скатились по щекам. И потекли, потекли…
Антон уткнулся в колени, обхватил голову руками и расплакался, как девчонка, навзрыд.
Потом он успокоился, но еще долго всхлипывал без слез.
На востоке, за островом Люкки, сгущались темные тучи. Высвеченный солнцем лес просматривался на чернильном небосклоне до веточки.
В войну небо над Волховом, наверное, всегда было фиолетовым и черно-синим, сплошь в огненных трещинах и разноцветных трассах. И небо и земля дрожали от страшного грохота.
Сейчас далекие молнии проскакивали бесшумно, как стрелы варягов. Какие тогда сражения были! Ни пороха, ни тола, ни боевой техники. Мечи, копья, рукопашная…
Антон сжал пальцы. С таким кулачком не повоюешь, разве что с мальчишками-сверстниками подраться… Он разжал пальцы.
На ладонь упала тяжелая капля.
Грозовая туча тяжелой наковальней нависла над самым Волховом. Все вокруг мгновенно потемнело, остров растворился в тумане, и черная вода сплошь забурлила кипятком.
Антон вскочил на ноги и поискал глазами укрытие. Бежать бессмысленно - до косточек вымокнешь.
За песчаным пляжем, в подмытом и обваленном береговом карьере, виднелись выемки и расщелины. Антон выбрал нишу пошире и поглубже на вид и через несколько прыжков забился в нее, как в нору. Дождь полил сплошным потоком, ветер захлестывал холодную воду в нишу, и Антон, скорчившись, плотнее и плотнее жался спиной к задней стене. Вдруг он почувствовал, что она подается. Он уперся ногами и еще поднажал…
Стена провалилась.
Антон упал навзничь, сверху на грудь и лицо обрушилась сухая тяжелая земля, и при свете молнии, едва прочистив глаза, он увидел над собой старый-престарый каменный свод.
Все это произошло так быстро, что Антон не успел испугаться, а затем даже обрадовался. Тут уж никакой дождь не достанет! Да что дождь - бомба не пробьет! Это наверняка тайный ход в дот или сам дот, долговременная огневая точка. Амбразура выходила на реку, и ни один фашист не смел через Волхов сунуться. А может быть, это немецкий дот был. Наши разгромили его из пушек. Как дали бронебойными по железобетонному лбу с амбразурой! Потом дыру завалило землей, наросла трава, и даже Барбос не разнюхал.
Эх, нет фонарика! И ни спички.
«Ладно, запомним место, подмаскируем, с Аленой и Ростиком вернемся».
Приняв такое решение, Антон пересел поближе к выходу. Неприятно одному в черном сыром подземелье сидеть. Кто знает, может, там, за спиной, не только трофеи, но и другие останки войны лежат. Находили уже всякое…
Гроза неслась над землей с авиационной скоростью. Опять высветлился лес на острове, откипела вода в реке, лишь мутные пенистые водяные потоки спешили к Волхову. На темном мокром песке все шире оседал полосами намытый ливнем мусор, залепленный клочьями взмыленной пены.
Антон вылез из своего укрытия, забросал вход ветками, снял ботинки и босиком припустил домой.
В створе развалин комбината и Дома Советов Антон замедлил бег и остановился. Странно шумело. Не то под землей, не то в Волхове. Антон, вслушиваясь и напряженно вытянув шею, осторожно приблизился к обрыву.
Метрах в десяти от береговой кромки со дна бил подводный гейзер. Река над ним вздувалась, лопалась, шумела.
«Извержение! - мелькнула радостная мысль. - Но откуда здесь вулканы? В Иришах даже землетрясений не бывает».
Донный фонтанище не иссякал. Будто выбили дырку в исполинской цистерне или подземном резервуаре.
Антон завороженно глядел на невиданное явление, пока не продрог до косточек. И гейзер начал постепенно слабеть и гаснуть.
Поверхность реки разгладилась, словно ничего такого и не было.
Дома никто не отругал. Отец и мать еще не пришли с работы, а старшая сестра в командировку на месяц уехала. На практику. Она институт заканчивает.
Вскоре пришел Ростик, портфель принес, сказал, что Светлана Васильевна и не рассердилась. Поняла, значит, состояние Антона. Но его почему-то это еще больше обозлило.
О водяном извержении Ростик тоже понятия не имел, а таинственный ход заинтересовал его сразу. Договорились завтра же купить новые батарейки для фонариков и сходить после уроков. К тому времени и земля подсохнет, сейчас - раскисшую землю месить, а идти - не ближний свет.
Пора белых ночей еще не наступила, но долгота дня стремительно увеличивалась и сутки казались длиннее.
Всего две-три недели назад родители загоняли домой уже в восемь часов. Теперь и в девять вечера гуляй в свое удовольствие, никто не кричит на весь микрорайон: «Анто-он!», «Ростик, пора!», «Алена, совесть у тебя есть?»
Кричат по-разному, а смысл один: «Марш домой! Спать!»
Чудной народ взрослые! Поднимают с постели по будильнику, а укладывают по солнцу. Скорее бы учебный год кончился, тогда и вставать можно когда вздумается!
Впрочем, наступили такие дни, что не залежишься. Город готовится торжественно отмечать Праздник Победы над фашистской Германией. На бывшей линии обороны устанавливают краном серые пирамиды надолб. Между виадуком-путепроводом и железнодорожной станцией заканчивают памятник с Вечным огнем.