Минут через сорок полета перепуганный Егор наклонился к его уху и крикнул:

– В нас стреляют… Пробит радиатор… Вода уходит!

«Раз стреляют – значит, внизу наши», – подумал Алексей. Впереди он увидел луг и пошел на посадку.

«И можете мне поверить, машину я не сломал, только погнул заднюю ось!» – хвастался потом Леша Сибиряк, вспоминая свой воздушный побег от врагов.

Через несколько минут Леша и Егор были задержаны красноармейцами. Сначала им не поверили, что они приземлились добровольно.

– Вот какие дела творятся сегодня, – услышал Леша разговор двух красноармейцев. – Только одного белого летчика в плен взяли, как эти сами прилетают.

Леша с радостью понял, что Шадрин волей-неволей вернул украденный им самолет.

…Лешу Сибиряка и Егора Дубинина для выяснения конвоем отправили к нам в часть.

Мы были несказанно удивлены, когда увидели его, прыгающего через лужи на летном поле.

Леша шел по аэродрому, весело распевая:

Я воюю, милая.

Командир отряда расцеловал его.

– К нам поступило пополнение, – не то в шутку, не то всерьез сказал он, – два самолета и два моториста. Где взять летчика?.. Придется вам подучиться, товарищ Силов!..

– Вот и выходит, что летать-то совсем нетрудно, – говорил мне час спустя Леша. – Была бы смекалка!

«Да, смекалка и находчивость нужны в полете, – подумал я. – Если они помогли человеку, который не умеет летать, то летчику помогут вдвойне».

«Возьмите меня в школу!..»

Командование нашей части в 1922 году поручило мне очень ответственное дело: привезти пятьдесят комплектов нового обмундирования из Москвы.

В первый раз в жизни я поехал в такую важную командировку, да еще в Москву! Приехал я ненадолго и старался использовать каждый час, каждую минуту на ознакомление с городом. Буквально дни и ночи я бродил по улицам столицы.

Каково же было мое удивление, когда меня, совершенно чужого в Москве человека, вдруг окликнули по имени! Оказывается, и у меня в столице есть знакомые! Да еще кто – сам Леша Сибиряк! Я обрадовался и долго с восторгом глядел на бывшего моториста из нашего дивизиона, горячо пожимая ему руку.

С первых же слов выяснилось, что Леша учится в Москве, в летной школе. Это меня сразило.

– Добился все же своего!

– Трудно было. Операцию глаза пришлось делать.

– Да ну!

– Теперь все в порядке. Как бог летаю, на «отлично».

– Вот бы и мне тоже!.. – невольно отозвался я с завистью.

– Это не так уж трудно, – утешил меня Силов. – Пойди к нашему начальнику летной части – он очень хороший человек. Попроси как следует – так, мол, и так, давно мечтаю. Думаю, что он тебе поможет.

Я легко верил, что всего можно добиться, если ты не лентяй. Через час я уже сидел неподалеку от здания школы, на одной из скамеек Петровского парка, и пристально разглядывал всех прохожих. Начальника не оказалось, но мне сказали, что он должен скоро быть. Я задумал: если угадаю среди множества людей, шедших в школу, кто начальник, значит, будет удача.

Несмотря на мою «многолетнюю», как мне тогда казалось, службу в Красной Армии, я был еще очень темен и охотно положился на загаданную примету, совершенно не подумав о том, что, находясь на действительной военной службе, я вообще не имел права без ведома и разрешения командира определяться в какую-либо школу…

Согласно моему гаданию, все сначала пошло отлично. Когда к школе подъехал на велосипеде человек с приветливым, гладко выбритым лицом, да еще в кожаной куртке, меня кольнуло в сердце. Я так и подскочил: он!

Едва человек успел спрыгнуть с велосипеда, я уже стоял возле него и готовился произнести речь. Но почему-то вместо подготовленной речи выпалил только одну фразу:

– Возьмите меня в школу!.. – От волнения я даже забыл осведомиться о том, действительно ли сам начальник передо мной стоит. Правда, я быстро одумался и добавил: – Ведь вы начальник летной части школы товарищ Арцеулов?

– Я Арцеулов, – улыбнулся он, освобождая брюки от резинок, которые обычно носят велосипедисты.

Я молчал как пень, потому что самое главное уже сказал, и думал, что теперь дело только за его ответом.

– Что ж… Давайте познакомимся. Пройдемте ко мне, – приветливо сказал мне Арцеулов.

Проходя за ним в кабинет, я подумал: «Ну, теперь дело в шляпе: ведь если бы он хотел мне отказать, то отказал бы сразу. Ан нет – он в кабинет повел, значит…»

Но это значило только то, что Арцеулов оказался действительно очень хорошим человеком и, несмотря на всю несуразность моего поведения, не пожалел времени, чтобы разъяснить всю наивность моей просьбы.

Необычайная дружеская ласковость его тона так сильно на меня подействовала, что я даже не почувствовал отчаяния при отказе. Он спокойно и мягко, вроде как на тормозах, помог мне опуститься с неба на землю.

Мы условились, что если командир нашей части не будет возражать, то я займусь подготовкой, а через год приду снова, и тогда меня примут.

На прощание Константин Константинович спросил меня, долго ли я еще пробуду в Москве, где я обедаю, где ночую. На два последних вопроса я не мог дать ему вполне определенного ответа.

– Вот что, – сказал он, – так как мы уговорились, что вы, безусловно, приедете скоро в школу, то пока можете ночевать в общежитии и питаться с нашими курсантами.

Он тут же вызвал какого-то человека и отдал распоряжение приютить меня на два дня.

Находиться среди учлетов – одно это было для меня уже счастьем. Правда, мне пришлось воспользоваться гостеприимством лишь один день, но зато как много я узнал за это время! Я впервые услышал настоящий профессиональный разговор о науке летать и понял, что это серьезная наука.

Очень большое впечатление тогда произвел на меня рассказ одного летчика о Константине Константиновиче Арцеулове.

Дело было вечером, после ужина. Учлеты вместе с инструкторами сидели за столом и никуда не торопились.

Разумеется, меньше всех торопился я. Все знали о моем разговоре с начальником и обращались со мной по-товарищески, как с будущим учлетом… «Героем дня» чувствовал себя учлет Володя Сабанин.

– Мне сегодня Николай Иваныч показал, как делать виражи с переменными рулями, – восторженно говорил он. – Красота! Руль глубины при вертикальном вираже становится рулем поворота, а руль поворота – рулем глубины… Минут пять он меня вертел в воздухе… Потом спросил: «Ну как, понял?» – «Понял!» – говорю. «А ну-ка попробуй!» Ну, я и попробовал – загнул такой вираж, не заметил, как сорвался в штопор. Три витка сделал. И влетело же мне!.. Зато теперь любой вираж сделаю самостоятельно.

– Ой ли! – усмехнулся сидевший рядом с ним инструктор. – И всегда из штопора выйдешь?

– Конечно!

– «Конечно, конечно!» – передразнил его старый летчик. – Думаешь, это так просто… Вы, молодые люди, приходите в авиацию на готовенькое. Все разработано, проверено – учись! А в наше время дело было иначе: хорошие летчики были одновременно и конструкторами, и смелыми экспериментаторами. Многие жизнью рисковали ради того, чтобы вы имели теперь точную науку безопасного полета. Вот, к примеру, наш начальник Константин Константинович, ведь он вошел в историю авиации как победитель штопора…

Учлеты удивленно переглянулись. Кое-кто подсел поближе. И тогда инструктор начал свой рассказ об Арцеулове.

В тот вечер я впервые услышал о «штопоре». Я видел, правда, не раз, как высоко в прозрачной синеве кувыркается самолет и вдруг начинает, падая, быстро вертеться, словно ввинчивается в воздух. С замиранием сердца смотрел я, как стремительно падала вращающаяся машина, но вот падение прекращалось, самолет резко взмывал вверх и уходил в поднебесье. Я все это видел, но не знал, что лётчик делает штопор.

Однако в те годы, когда человек только осваивал воздушную стихию, штопор являлся смертельной угрозой. И было это не так уже давно – в годы первой мировой войны.

Скорость самолета была тогда как будто небольшая: восемьдесят пять – девяносто километров в час. Но если лётчик терял скорость, самолет попадал в штопор и неминуемо разбивался. Из штопора никому не удавалось выйти. Немало авиаторов, совершая боевой маневр, срывались в штопор и погибали. Долгое время для летчиков было неясно, почему машина вдруг начинает стремительно падать, вращаясь вокруг оси в наклонном положении.