Приступили к запуску. На одну лопасть винта надели валенок; к нему привязали веревку. Под веревку пропустили резиновый шнур так, чтобы оба конца его были одинаковы и не меньше пяти-шести метров.

За концы амортизатора взялись по четыре человека рабочих и натянули его настолько, насколько хватило сил. Другую лопасть винта придерживал рукой механик с таким расчетом, чтобы весь упор приходился на вал мотора. По счету «три» механик толкнул лопасть вниз. От сильной натяжки винт резко повернулся, амортизатор с валенком сорвались с лопасти и с бешеной скоростью пролетели между тянущими людьми. Мотор хотя и не завелся, но наконец за десять дней дал первую вспышку. Настроение у людей сразу поднялось. Не теряя времени, натянули второй раз амортизатор. Рывок, опять вспышка, но мотор не завелся.

– Товарищ пожарный, – крикнул механик, – брось караулить огнетушитель! Видишь, мотор не запускается, значит, и не загорится. Давай помоги!

Кроме пожарного пришли и еще люди. Теперь стали тянуть человек двенадцать, и так усердно, что один конец амортизатора оборвался. Часть людей полетела вверх тормашками, а злосчастный валенок сорвался и полетел на тех, кто тянул за другой конец, и угодил пожарнику прямо [9 в лицо. Когда он поднялся, мы увидели – вокруг левого глаза все почернело и опухло.

– Не буду я больше тянуть, ну его к черту! – сказал обиженный пожарник, держась за лицо, и с достоинством добавил: – Пешком скорей дойдешь до Сахалина, чем на вашем самолете!

Но мы продолжали работать. Крутили весь день, а запустить мотор так и не удалось.

На следующее утро решили подогреть мотор. Нашли большой брезент, накрыли им мотор, разыскали трубы, две паяльные лампы и начали греть. Грели часа три. Опять натянули амортизатор, дернули – мотор пошел! Но винт только сделал несколько оборотов и остановился.

Двенадцать дней мы потеряли для того, чтобы запустить мотор. За это время фраза пожарного: «Пешком скорей дойдешь!» – стала на аэродроме крылатой.

Но, как над нами ни смеялись, на тринадцатый день мы поднялись и улетели открывать линию Хабаровск – Сахалин.

Встреча прошлого с будущим

Самолеты на Дальнем Востоке нужны были как нигде. Расстояния здесь огромные. Попасть из одного места в другое очень трудно.

Поездка на остров Сахалин была, например, очень сложной и рискованной. На Сахалине, служившем при царском правительстве местом ссылки, как и всюду, налаживалась новая жизнь. Все больше и больше людей, грузов и почты надо было перебрасывать с Большой земли на отдаленный остров. Летом, в короткие навигационные месяцы, на путешествие от краевого центра Хабаровска до Сахалина уходила неделя, а то и десять дней.

Татарский пролив, отделяющий остров от материка, редко бывает спокойным. Там часто свирепствуют ураганы. Иногда несколько суток пароходы там штормуют, болтаются в море и не могут подойти к берегу. Бывает, что суда выбрасывает на скалы. Зимой еще хуже. Выпадает снег, ровно покроет замерзший залив, подует ветер, и получаются огромные надувы. Ломается лед, и глыбы его налезают друг на друга. [9

Зимой на поездку от Хабаровска до Сахалина – на лошадях и собаках вдоль замерзшего Амура, а затем по торосистому льду Татарского пролива – уходил целый месяц. Каждому командированному на Сахалин выдавалось две тысячи рублей: одну тысячу на покупку меховой одежды, другую – на продовольствие, наем лошадей и собак. Билет же на самолет стоил триста пятьдесят рублей. Воздушное путешествие длилось шесть часов.

…Помнится, как, пролетая в первый раз вдоль Амура, мы увидели с высоты маленькое село на высоком берегу. Это было Пермское, на месте которого несколько лет спустя вырос город юности Комсомольск-на-Амуре.

Отправляясь в полет, я и мои пассажиры оделись по-полярному. Мне достались очень красивые унты из собачьего меха. Они были мне немного малы, хотя ног особенно не жали.

До первой посадки на пути – Верхнетамбовской, триста пятьдесят километров, – летели мы два часа двадцать минут. Уже в первый час полета ноги у меня замерзли так, что я готов был сесть куда угодно.

Первое живое существо, приветствовавшее нас, спустившихся с небесной высоты на землю, была собака. Она, видимо, выбежала из деревни вместе с остальными жителями Верхнетамбовской, но намного опередила их. Вслед за кудлатым псом показались мальчишки, несшиеся сломя голову. Потом появилась целая демонстрация с красными флагами – школьники во главе с учительницей. За ними степенно шли взрослые.

Как только мы сели, я не обращая внимания на приветствия, побежал, подпрыгивая, в село, забежал в первый попавшийся дом и сунул ноги в горячую печурку. Через несколько минут пришел в себя, осмотрелся. В доме никого, все, должно быть, ушли к самолету.

Через четверть часа зашел один из моих пассажиров:

– Я видел, как ты ринулся в дом. Что с тобой?

– Вам хорошо лететь в закрытой кабине, а у меня ноги закоченели. Не могу дальше лететь в этих красивых унтах.

– А ну-ка попробуй мои!

Примерил его унты – полезли на две пары шерстяных чулок. Правда, унты были старые, лохматые, некрасивые.

Выходит, не все, что красиво, – хорошо!

Мотор нашего самолета все время работал на малом газе, чтобы он не замерз. Бортмеханик, стоя на крыле машины, [9 накачивал в бак бензин из бочки. Вокруг собрались все жители деревни. Люди щупали крылья, хвост, лыжи. Подростки и юноши забирались по лесенке и заглядывали в кабину. Взрослые поднимали детей для того, чтобы они смогли посмотреть «нутро» диковинной птицы.

А вот в большом селе Мариинском, где была тоже предусмотрена посадка, нас встретили очень недружелюбно. Никто не позвал даже в дом погреться, выпить чаю. В чем дело? Оказывается, в селе жило много богатеев, которые хорошо зарабатывали на извозном промысле. Они держали помногу лошадей и кучеров и за большие деньги брались перевозить людей через Татарский пролив. Кулаки не без причин смотрели на летчиков как на опасных конкурентов. Самолет приходил на смену лошадям, запряженным в розвальни. Встретились в селе на берегу Амура прошлое с будущим.

Робинзоны

В комнате хабаровского краеведа в маленьком домике около Нижнего базара был настоящий музей. Комната была украшена туесочками разных размеров, шкатулками, ларцами. На полках стояли миски, тарелки и многое другое. Все это было сделано из бересты, и умелые руки народных художников вырезали на них причудливые узоры, вглядываясь в которые можно различить цветы, деревья, рыб, зверей и все, что окружает человека в дальневосточной тайге.

– Береста для нанайца, – сказал хозяин замечательной коллекции, – универсальный материал. Это мрамор тайги, на котором художник запечатлевает виденное. Кроме того, это и «кровельное железо» и даже «фетр», из которого делают широкополые шляпы.

В течение не одного десятка лет этот учитель географии собирал и бережно хранил предметы материальной культуры гольдов, как раньше звали нанайцев, исконных хозяев тайги, охотников и рыболовов, с давних времен обитавших в лесах вдоль Амура. Старый учитель из Хабаровска, радушно принимавший меня, был хорошо знаком с Арсеньевым. В молодости он сам участвовал во многих экспедициях на Амгунь, Горюн, Хунгари и другие таежные реки – сыновние и дочерние притоки Амура-батюшки. [9 Он мог часами рассказывать о тайге и ее обитателях, и слушали его всегда с большим увлечением.

– Вот обратите внимание, – говорил мне краевед, вертя в руках туесок, с которого он старательно носовым платком вытер пыль. – Эта штучка – настоящая загадка для меня. Резьба замечательная, а узор необычный для нанайских изделий. Посмотрите!

Среди переплетений геометрического орнамента повторялся странный рисунок: контур самолета и вокруг него длинные побеги камыша.

Действительно, непонятная фантазия резчика! Если он и захотел изобразить самолет, то почему не в полете, а среди камышей! Однако… Кажется, есть в этом свой смысл.