Об этом случае я скоро забыл. Меня поразило другое.

Недалеко от нашего села был металлургический завод. Крестьяне ближних сел и деревень возили туда железную руду, известковый камень. За каждый пуд доставленного груза платили по две копейки. Как всегда, у весов собиралось много подвод. И вот однажды к заводу подкатил легковой автомобиль. Мы никогда еще не видели такой диковинной машины. Не успели мы опомниться, как наши лошади с испугу шарахнулись в разные стороны… И пошла тут неразбериха: ломались телеги, колеса, несколько подвод скатилось под откос, покалечились лошади. Моя-то лошаденка еле двигалась, а тут так хватила, что я с трудом догнал ее. А господа в цилиндрах сидят в машине и смеются.

Свалил я камни, привязал свою лошадь к столбу и пошел к конторе, где у подъезда стоял автомобиль. Мне страшно хотелось увидеть его поближе. Эх, и позавидовал же я тогда шоферу! Важно сидел он за рулем в кожаной куртке. В любую минуту он может завести машину и поехать…

Возвращаясь домой, я все время думал о машине. Мне хотелось скорее обо всем рассказать своим товарищам.

Около деревенской лавки стоял сын лавочника Борис. Я не удержался:

– Борис, на заводе автомобиль стоит. Я его сам видел…

– Эка невидаль – автомобиль! – прервал он меня. – Я еще не то видел в туманных картинах! – с гордостью добавил он. – Аэропланы летают, автомобилей сколько угодно, а какие города показывают! Разве такие, как наш? Липецк – просто тьфу перед ними!

– Какие это туманные картины?

– А на белом полотне. Там люди как живые бегают.

– А где показывают?

– В театре «Унион». Заплати двадцать копеек – и увидишь.

Я задумался. Чего только не творится на белом свете, а я ничего не знаю! Борис моложе меня, а ему все известно. Но ведь он сын лавочника – у него деньги есть, а я где возьму?

Отец у меня щедрым не был: даст в праздник три копейки, и больше не проси. Я стал ломать голову над тем, как бы набрать двадцать копеек. Каждое воскресенье меня посылали в церковь и давали десять копеек. На эти деньги я должен был купить просвиру за три копейки и три свечи: две потолще, по три копейки, – спасителю и божьей матери, и одну потоньше – всем святым.

Тут я сообразил, что, если я поставлю свечку за копейку одной божьей матери, она за меня заступится перед остальными святыми. Таким образом, у меня останется целых шесть копеек.

Прошло немало дней, прежде чем я с большим трудом собрал желанную сумму. Она была для меня ключом к двери, за которой, как мне казалось, открывался большой мир.

После первого посещения кинематографа я не спал всю ночь. Жизнь моя словно перевернулась. Раньше я думал, что на манер моего существования устроен весь мир: люди живут, пашут, жнут, в церковь ходят… И вдруг оказалось, что есть большие города с огромными домами; есть бегающие и летающие машины; есть управляющие ими люди; наконец, есть машины, снимающие все эти чудеса для кинематографа.

Меня потянуло к какой-то другой жизни. Чтобы взглянуть еще разок на волшебное полотно кинематографа, я готов был пуститься на все.

Для меня было совершенно не важно, видел ли я уже какой-нибудь фильм или нет. Самый факт, что на экране появляются предметы, ничем не похожие на те, что я видел в деревне, вполне устраивал меня.

С тех пор мой маленький мир расширился. Я чувствовал, как медленно, но верно рушатся мои детские понятия.

Проклятое прошлое

Одним ноябрьским днем 1917 года поехали мы к престольному празднику в Студенские выселки, на хутора к родным. Каждый год мы туда ездили. Но этот праздник мне особенно памятен. Возвращаемся домой. Я сижу – правлю лошадью, мать сидит в телеге на соломе, отец идет рядом, опираясь на палку вместо трости.

Мать неожиданно для меня говорит:

– Ну, Миша, мы с отцом решили женить тебя. Года твои вышли. Надо посадить тебя дома, а то ты по театрам стал часто ходить… И помощница нужна в доме…

– Ты, наверное, скажешь, что и невесту мне нашли?

– А как же – есть и невеста.

– На ком же это вы думаете женить меня?

– Да на Дашке Мешковой, – она у нас как своя.

– Не женюсь я на Дашке!

– Что ты его уговариваешь, как красную девку? – говорит отец. – Женим на Дашке – тому и быть.

По соседству с нами жила вдова Василина Мешкова. У нее два сына и дочь – Даша. Сыновья оба на войне. Сыновья женаты были, остались семьи, а пахать некому. У них лошадь была, у нас тоже. Тогда отец сговорился обрабатывать землю вместе с ними. Их три женщины, я – один мужчина. Я пахал, косил, они пололи, жали, вязали снопы и помогали возить. Тут-то и показала Даша себя как хорошая работница. Наши давно решили женить меня на ней. Но я не дружил с Дашей.

Как-то осенью сижу я дома, заходит Даша.

– Мама велела поехать тебе со мной на мельницу… Мешки тяжелые, я не донесу.

– Что я вам, работник, что ли? Попроси кого-нибудь, – сгрузят.

– Ну и черт с тобой! Поеду домой, скажу, что не хочешь ехать.

И верно – повернула домой.

Через неделю после разговора о женитьбе отец мне заявляет:

– В воскресенье едем благословлять, помолвку гулять будем. Я уже сговорился с Васильевной: она согласна отдать Дашу.

– Она-то согласна, да я не согласен…

– Ах, так ты еще разговаривать! – И влетело мне за это как следует.

Как ни уговаривал, как ни колотил меня отец, но все-таки я настоял на своем. Пошел отец к Васильевне, отсрочили помолвку.

Скверно стало жить мне в семье. Сядешь обедать, тут и начинается. Мать плачет, подает ложку – как собаке кидает. Часто я вставал из-за стола голодный.

На рождество я собрался пойти погулять. Отец сидел за столом, выпивал с приятелем Андреем Никаноровичем. Никанорович выпил, крякнул, закусил и говорит мне:

– Нехорошо, Миша, не слушать родителей, грех-то какой.

– Дедушка, ты-то хоть бы молчал, и так каждый день слышу одно и то же…

Тут отец встает: «Ты такие слова говоришь старику?» Да так дал мне, что кровь брызнула изо рта. Я упал, он хотел еще ударить, но я между ног проскочил – да в дверь. Он за мной долго бежал, но я резв был – не догнал. Оглянулся – стоит, грозит кулаком. Тут я ему крикнул:

– Все равно не женюсь, хоть убей!

В конце концов я дал согласие жениться, но при условии, что только не на Дашке. Начали перебирать по пальцам, за кого бы это посватать: та нехороша – каждое лето хворает; другая девка хороша – но не отдадут, дом у нас плохой. Был бы новый или большой – отдали бы. Посватали у Костюхи Жаворонкова Катю.

– Малый-то у вас хороший, слов нет, – сказал сватам Костюха, – да куда же моя Катюха поставит свой сундук на колесах? Живут-то они в гнилушке, горницы – и то нет.

– Да они ж скоро построят новый дом.

– Ну, когда построят, тогда и поговорим.

После каждого сватовства отец опять за старое – за Дашку.

Приезжаю домой обедать. В этот день возил камни на завод. Дома была одна сестренка, – сидит и поет у окна. Не отпрягая лошадь, захожу, спрашиваю:

– Таня, а где же мама?

– Они с папашкой на базар ушли, закупать все, в воскресенье помолвка.

– Врешь!

– Будет притворяться – сам знаешь, а говоришь…

…И забилось у меня сердце. Что делать? Когда же они отстанут от меня? Решил скрыться из дому. Выпряг лошадь; плача, простился с сестренкой, которая тоже зарыдала.

Пошел сначала к писарю, просить удостоверение, чтобы получить в волости паспорт. Писарь не дал: «Молод еще сам брать паспорта, пусть придет отец». Тогда я пошел к дедушке. Прихожу, плачу, бабушка, глядя на меня, тоже в слезы. А дед говорит: «Прячься скорее, отец приехал – убьет».

Я через двор – на гумно. Снег глубокий, бегу, падаю, стараюсь добраться до соседнего сада…

Отец уехал, гроза миновала. Прожил я на полатях у деда два дня.

Бабушка говорит:

– Иди, Миша, к отцу крестному, поживи там, а то отец узнает, что ты у нас, и нам влетит от него.

Пошел к крестному.