– Хорошо, спасибо!-сказал Отто Юльевич и, не отрывая глаз от карты, спросил командиров, находят ли они возможным вылететь завтра.

– Да, - ответил я и предложил стартовать в шесть утра, чтобы успеть до полудня попасть в Холмогоры.

Товарищи меня поддержали. Отто Юльевич внимательно выслушал каждого из нас.

– Вам виднее, - сказал он в заключение.-Я человек не авиационный. Вы говорите, что можно лететь, - значит завтра вылетаем. В пять утра все мы встретимся на аэродроме. Совещание считаю закрытым. Идите отдыхать.

– Куда поедем?-спросил меня шофер.

– Домой.

Пересекаем Красную площадь. Часы Спасской башни показывают двадцать пять минут восьмого.

Москва сверкает огнями. Я наклоняюсь к стеклу и смотрю вверх. Темно, звезд не видно, облака.

«А вдруг завтра не удастся вылететь?»

– Поворачивай на аэродром, - говорю я шоферу.

Машина развернулась и стремительно помчалась к Центральному аэродрому.

Сколько раз я уходил с этого аэродрома в большие перелеты. Пять раз летал в Хабаровск, два раза на Чукотку, на Землю Франца-Иосифа, а завтра лечу… на полюс!

Подхожу к самолету. Бассейн возится у мотора.

– Ты что здесь делаешь, Флегонт? Шевелев сказал мне, что отправил тебя домой.

– Не сидится мне дома, Михаил Васильевич. Да и за рабочими присмотреть надо.

Из кабины вышли механики Морозов и Петенин. По правде сказать, я не удивился, застав их здесь.

«Не сидится дома!»-мысленно повторил я слова своего бортмеханика.

– Завтра в шесть вылетаем. Смотрите, товарищи, не подкачайте…

– Не подкачаем, Михаил Васильевич!

На других машинах я увидел ту же картину. Механики оставались на аэродроме до тех пор, пока мастера не закончили всю работу.

Когда я вернулся домой, было около одиннадцати. Весть о том, что мы завтра улетаем, уже разнеслась среди родных и знакомых.

Столовая полна народа. Я подсаживаюсь к Федору Ивановичу Грошеву. Он смотрит на меня молча и улыбается: мы давно научились без слов понимать друг друга. Как хорошо, что Федор Иванович, по-настоящему близкий мне человек, пришел провести со мной этот вечер.

– Маруся, а где ребята?-спросил я жену.

– Легли спать. Ведь уже поздно.

– Мы не спим!-послышались веселые голоса из детской.-Мы тебя ждем! Папа, иди к нам скорее!

Я открыл дверь в детскую.

– Да у вас тут темно.

Из темноты донесся возбужденный голос пятилетнего Миши:

– Это мы потушили свет, чтобы мама думала, что мы спим!

Он выскочил из кроватки. Я подхватил его на руки, поцеловал, уложил, накрыл одеялом.

– Папа, ты завтра уезжаешь?

– Папа не уезжает, а улетает, - в один голос поправили Вова и Вера.

– Улетаю, Миша, далеко на Север. Если будешь умником, знаешь, что я тебе привезу?

– Что?

Я призадумался: «Что можно привести с полюса?»

Меня выручила Вера:

– Папа, привези ему медвежонка.

– Правильно, белого медвежонка привезу.

– Живого, папа? Живого?

– Ну конечно, живого! А сейчас спи!

Я расцеловал ребят и вернулся в столовую.

Ровно в пять утра я был на аэродроме. Наши самолеты стояли в разных местах: мой и Мазурука – рядом с центральной станцией, Молокова и Алексеева – неподалеку от ангара ЦАГИ. Расстояние между этими машинами около километра, а до машины Головина еще больше.

Снег рыхлый, под ним вода. Пешком итти трудно, на автомобиле не проедешь. Пришлось воспользоваться аэросанями.

Я быстро проверил все машины. Механики на местах. К самолетам подвозят горячую воду. Скоро начнут запускать моторы.

Договорился с командирами кораблей: первым на старт вырулю я, за мной Молоков, Алексеев, Мазурук и Головин.

Теперь дело за погодой. На трассе в Москве небольшие порывы ветра, лететь можно.

Как только приехал Отто Юльевич, мы с ним поднялись на второй этаж здания Центрального аэродрома.

Вера Александровна по телефону принимала метеосводку.

– Как погода по нашему маршруту?

– Минутку подождите, - сказала она, продолжая слушать.

Мы молча стояли у окна. Наконец, Вера Александровна повесила трубку.

– Лететь можно. Местами небольшие снежные заряды. Видимость от двух до четырех километров. Но погода ухудшается…

– Разрешите, Отто Юльевич, запускать моторы? – обратился я к начальнику экспедиции.

– Запускайте.

Отдаю распоряжение. Механики спешат к самолетам. Внимательно прислушиваюсь… На самолете Молокова заработал один мотор, второй, третий. Гудят моторы машины Алексеева. У меня же четвертый мотор забастовал – остыла вода, а водомаслогрейка застряла у самолета Мазурука.

Приходится ждать, но время не терпит. Уже девять часов. Решаем послать Головина первым. Пусть выполняет свою роль разведчика и по радио передает нам сведения о погоде.

В одиннадцать часов тридцать минут, когда Головин прошел Вологду, я доложил Отто Юльевичу о готовности машин к полету.

Шмидт поспешил к Самойловой. Получив уже шестую сводку о погоде, она ответила нерешительно:

– Не могу поручиться, что и на вашем пути погода окажется столь же благоприятной, как на пути Головина.

Я призадумался. Сколько мы сегодня мучились сами и как мучили работников аэродрома! Конечно, это неплохая репетиция. Если стартовать удастся завтра, мы запустим моторы без задержки. Но какая погода будет завтра?

– Как вы думаете, Михаил Васильевич, можно лететь?-прервал мои размышления Шмидт.

– Если погода по нашей трассе ухудшится в два раза, все равно лететь можно, - твердо ответил я.

– Присоединяюсь к Михаилу Васильевичу. Погода все-таки летная, - поддержал меня Шевелев.

Отто Юльевич дал распоряжение немедленно стартовать.

Началось прощание с родными. Нас улетало сорок три человека. Легко представить, сколько было провожающих…

Когда будущие зимовщики еще и еще раз обняли своих близких и сели в кабины, я вырулил на старт. За мной пошли машины Молокова, Алексеева и Мазурука. Впереди на аэросанях, указывая нам дорогу, ехал комендант аэродрома.

Погода заметно портилась. Поднялся сильный ветер. Но все четыре корабля уже на старте.

Вдали, около центральной станции, толпа. Это провожающие. Пока еще только они знают о полете на полюс. Но если бы весть о нем разнеслась по городам и селам, миллионы людей вместе с нашими родными и друзьями смотрели бы в этот час на небо, мысленно желая нам удачи.

Комендант держал красный флажок. Сейчас он поднял белый.

– Готовься!

Взмах белым флажком. Даю полный газ. Четыре мотора с ревом отрывают машину от аэродрома.

Двадцать второго марта 1937 года, 12 часов 30 минут. Полет на Северный полюс начался…

На границе аэродрома нас сильно бросило вверх, а потом вниз. Внизу мелькнул Белорусский вокзал, площадь Маяковского. Вот он, Кремль!

Разворачиваю машину.

Бабушкин, указывая по направлению Ходынки, знаками объясняет мне, что два самолета уже в воздухе. Бассейн внимательно прислушивается к работе моторов, но все же не забывает заглянуть в окно – окинуть прощальным взором Москву. Хороша она, наша красная столица! Сколько раз я видел ее с высоты, и всегда она волнует по-новому.

До свиданья, Москва! До скорой встречи!

Открывается дверь штурманской рубки. Входит Спирин. Он старается быть спокойным, но это ему не удается. По-мальчишески задорная улыбка освещает его строгое лицо.

– Север, - говорит Иван Тимофеевич, подходя ко мне.

– Есть север, - отвечаю я.

Весело махнув рукой, Спирин возвращается в рубку.

12 часов 40 минут. Все четыре корабля легли на курс. Идем строем.

Высота триста метров. Видимость хорошая, но болтает зверски.

Проходит пятнадцать минут. Главный синоптик экспедиции Дзердзеевский говорит мне, что погода ухудшается.

– Местами снегопад.

– Ничего, пройдем, только бы не обледенение.

– Пролетели двести пятьдесят километров. Путевая скорость двести одиннадцать в час, - сообщает Спирин.