Горизонтальная видимость под облаками вполне удовлетворила меня, с Рудольфа были хорошо видны обрывистые берега островов Джексона и Карла-Александра.

В надежде увидеть самолет Головина, я покружился минут двадцать у кромки и вернулся на зимовку.

Мы снова налили в машину бензин. На этот раз поднялся Мазурук.

Головину передали по радио, чтобы он, увидев облака, ни в коем случае не летел выше их, а смело шел под ними.

Мазурук вернулся. Головин стал часто просить радиопеленг. Повидимому, он куда-то отклонился. На наши вопросы ответа не было.

Прошло шесть часов. Получаем радиограмму:

«Иду под облачностью. Рудольфа не вижу. Бензин подходит к концу. Под нами битый мелкий лед, много разводьев».

Мы не спускали глаз с севера. Когда волнение достигло предела, вдруг послышалось гудение мотора, но с противоположной стороны острова.

– Летит!

– Вон там!

– Видишь?-раздавались возгласы.

На юго-западе показалась точка. Она быстро приближалась. Головин повел свой корабль на посадку. Самолет мягко коснулся снега у буквы «Т» и побежал по аэродрому.

Все бросились к машине. По пути мы увидели, как она скрылась за бугром и покатила к старой зимовке. Что, если она не остановится у обрыва и упадет в море?..

Сердце замерло. Но прошло мгновение, и у самого обрыва, на склоне крутой горы, машина остановилась.

Отто Юльевич горячо обнял Головина и поздравил смелую пятерку – первых советских людей, побывавших над полюсом.

– Немного понервничал я, когда мы вышли из зоны, – задрав свою меховую шапку и закуривая, рассказывал Головин.-Да и облачность заставила поволноваться, и ваша радиограмма смутила. Вы сообщили, что в десяти километрах от кромки облаков мы увидим зимовку, а мы пролетели сорок километров, - и ничего, кроме айсбергов, редкого льда и открытой воды. К тому же бензин на исходе. Механики уже стали поглядывать, на случай вынужденной посадки, на воду, достали два ящика с продуктами. В общем долетались до того, что пришлось выкачивать ручной помпой остатки горючего.

Тут Головин весело улыбнулся и, помолчав минуту, снова заговорил:

– Вдруг впереди показался обрывистый берег. Остров! Какой остров, меня не интересовало, так я обрадовался земле. А Волков смотрит на карту и говорит: «Это не Рудольф, а Карла-Александра. Зимовку промазали! Давай обратно». Пришлось развертывать самолет. В последние минуты, признаться, мы чувствовали себя не совсем спокойно. Меня все гвоздила мысль: «А вдруг нехватит горючего?» Наконец, вижу – Рудольф! Вот только садиться пришлось, уже не делая круга…

Через несколько дней после возвращения Головина началась сильная пурга. Бушевала она двое суток. На аэродроме, куда, конечно, никто не ездил, одиноко жил комендант Мельников. Чтобы он не скучал, мы часто звонили ему по телефону, шутили, развлекали как могли. На третий день ветер стих, но облачность совсем закрыла купол. Мы собрались откапывать самолеты.

Приезжаем на купол, а домик коменданта занесен почти до самой крыши. К двери не подойти – завалена снегом, окна тоже. В верхней части стекла осталась единственная дырочка, и в нее смотрит Мельников. Он очень обрадовался нашему приезду.

– Надоело одному сидеть взаперти, - жаловался он. – Позавчера, когда я ложился спать, ветер притих. Утром я хотел пойти к самолетам, проверить крепление, да не тут-то было: дверь так занесло, что открыть нехватило сил…

– Почему же ты не сообщил об этом по телефону? – спросил я.

– Говорил, да мне не поверили, решили, что разыгрываю…

Самолеты сильно занесло. Концы пропеллеров почти касались снега, на крыльях образовались снежные заструги. Смести их метлами не удалось. Пришлось сделать специальные скребки и жесткие щетки.

Одиннадцатого мая начало немного проясняться. В редкие окна облаков просвечивало солнце. Местами на снегу искрились яркие белые пятна.

Так как самолет Головина проверяли после полета на полюс, приказание летать в разведку получил Крузе. В его распоряжении был одномоторный самолет «П-5».

Обычно, летая на разведку, он не забирался дальше восемьдесят четвертого – восемьдесят пятого градуса. Горючего брал на восемь-десять часов.

С Крузе отправились Дзердзеевский и штурман-радист Рубинштейн. Их снабдили всем необходимым на случай вынужденной посадки. Подготовка машины заняла немного времени; через час после приказа она уже пошла в воздух.

Между островами Рудольфа и Карла-Александра хорошо выделялось огромное пятно. В этот просвет, не входя в облака, и поднялся Крузе.

Мы слышали звук мотора, когда машина прошла над Рудольфом, держа курс на север. Вскоре начали поступать сообщения о координатах и состоянии погоды:

«Идем на высоте 1500 метров над сплошной облачностью. Видимость над облаками очень хорошая».

Мы рассчитывали, что на восемьдесят втором или восемьдесят третьем градусе облачность оборвется и разведчики, достигнув восемьдесят пятого, а может быть, и восемьдесят шестого градуса, найдут хорошую площадку и сядут. Но облачность не прекращалась, и Крузе вынужден был повернуть обратно.

В это время на севере появились высокослоистые облака; проходил циклон, о котором синонптик предупреждал перед отлетом.

Как и при полете Головина, погода внезапно резко ухудшилась. Отдельные просветы в облаках исчезли, пошел мелкий снег.

Крузе успел достигнуть только восемьдесят четвертого градуса и должен был вернуться самое позднее через три часа. Но прошло четыре часа, а его все нет. Он где-то в воздухе и то и дело запрашивает пеленг.

Бензина осталось на час полета. Мы это знали и беспокоились не на шутку. В районе Земли Франца-Иосифа в такую погоду трудно найти подходящую площадку.

Полученная с самолета радиограмма еще сильнее взволновала нас. Крузе сообщал:

«Бензин на исходе. Иду на посадку».

– Как на посадку? Где же он сядет?-вырвалось у меня.-Они не только разобьют машину, но и сами погибнут.

Мне ответили тяжелым молчанием. Сообщение Крузе произвело удручающее впечатление.

– Помочь им сейчас невозможно, - тихо сказал Марк Иванович.-Лететь нельзя при такой погоде.

– Куда полетишь-то? Где их искать?-добавил Молоков.

Радисты, надев наушники, старались поймать позывные самолета. Но слышен был только какой-то невнятный писк и позывные полярных станций. Крузе молчал.

«Со времени вылета из Москвы, несмотря на все трудности, все обходилось благополучно, - думал я.-Правда, Спирин принес много тревог. Немало пришлось поволноваться и за Головина. Но это уже позади. Полет Крузе опаснее, чем два первых. Как они сядут? Где? Может быть, им необходима помощь?..»

Как назло, в голову лезли самые мрачные воспоминания.

– Ничего, - бросая папиросу и тут же закуривая новую, сказал Шевелев.-Крузе летчик хороший – сядет. В крайнем случае сломает шасси.

– Клипербот у них есть?-спросил один из зимовщиков.

– Есть, и продуктов много, да и нарты они захватили, – ответили ему.

– Ну, раз клипербот с ними, не пропадут, - успокоил нас тот же зимовщик.-Они ведь сели где-то неподалеку. Доберутся пешком. Альбанову пришлось похуже. Он с восемьдесят третьего градуса пробивался на юг, а его дрейфом относило обратно на север, - и то дошел.

– Но как дошел!-заметил я.-Из одиннадцати человек осталось в живых только двое. Правда, у Альбанова вместо хороших нарт были самодельные сани с узкими полозьями, вместо клипербота – парусиновые каяки с деревянным остовом…

– И вместо трехместной шелковой палатки, - добавил Марк Иванович, - десятиместная брезентовая, очень тяжелая и неудобная.

– Тише!-прервал наш разговор Стромилов.

Несколько человек невольно в один голос воскликнули:

– Что?

– Самолет?

– Крузе вызывает?

– Да, тише, плохо слышно, - повторил Стромилов и, схватив карандаш, начал записывать:

«Рудольф. Шевелеву. Из-за плохой погоды и недостатка горючего мы были вынуждены сесть. Машина цела. Где находимся, пока не знаем. При первом проблеске солнца определимся, а сейчас дайте пеленг. Необходимо забросить нам килограммов 200 бензина. Крузе».