О том, что Рахиль Русланова и ее сын Вахид исчезли, Полонский ничего не сказал заместителю директора ФСБ. Это сразу вызвало бы целую серию неприятных и совершенно справедливых вопросов. Почему это вдруг Интерпол занялся не своим делом, не спугнул ли майор Гольцов, не имеющий оперативного опыта, похитителей. И в конце концов крайним оказался бы генерал-майор Полонский, которому эта лишняя головная боль была совершенно ни к чему.

Двадцать пять лет работы в милиции приучили его к тому, что надеяться нужно на лучшее, но всегда быть готовым к худшему, чтобы оно не застало врасплох. Эта готовность к худшему и заставила Полонского предположить, что семья профессора Русланова похищена. Но это было не более чем предположение. Чтобы оно стало фактом, его должны проверить профессионалы. Такие, как подполковник Литвинов и его оперативники. Вот и пусть проверяют.

Через час была сформирована оперативно-следственная группа. Кроме ответственных сотрудников ФСБ в нее были включены руководители МВД — Главного управления по борьбе с организованной преступностью, Главного управления по борьбе с экономическими преступлениями, следователи по особо важным делам из ГУВД Москвы. В состав группы был введен и Полонский — отчасти из-за того, что речь в факсе шла о находившемся в международном розыске по линии Интерпола Магомеде Мусаеве, а главное — потому что именно начальник НЦБ принес в ФСБ факс и таким образом как бы сам вовлекся в это необычное дело. В состав группы были также включены высокие чины из Главного разведывательного управления Генштаба и Службы внешней разведки. Общее руководство, курирование операции заместитель директора ФСБ возложил на себя. Как не без оснований предполагал Полонский — по приказу директора ФСБ.

Пока оповещенные по спецсвязи члены группы добирались до Лубянки, пришло первое сообщение от подполковника Литвинова: дом Русланова в поселке Красково пустой, Рахили Ильиничны и ее сына нет, и никто из соседей не знает, где они. Вчера утром она, как обычно, уехала с сыном на своей «Ниве» в лицей и еще не вернулась. Возможно, осталась на ночь в московской квартире. По уверениям соседей, ничего необычного вокруг дома не происходило. В доме оставили засаду, выезжаем в Москву, на квартиру Рахили Ильиничны и в лицей.

— О результатах докладывать каждый час, — распорядился куратор и оглядел собравшихся в его кабинете. — Все в сборе? Тогда приступим.

Совещание он начал с того, что вслух прочитал факс профессора Русланова и сообщил, что Су-24 действительно был сбит «стингером». Это заставляет отнестись к содержащейся в факсе информации со всей серьезностью. И хотя многие моменты представляются неясными и даже сомнительными, ситуация требует действовать так, как если бы все сообщение стопроцентно соответствовало действительности.

Все участники совещания были людьми опытными, обязанности были распределены быстро и без споров. Полонскому поручили вплотную заняться Мусой, сыщикам ГУБОП совместно с оперативниками ФСБ сосредоточиться на поисках семьи Русланова, а ГУБЭП — фирмой Русланова.

Наиболее трудное задание было дано представителям ГРУ и СВР: выяснить через свою агентуру, у кого или через кого чеченские боевики намерены купить «стингеры». Им было поручено еще одно дело чрезвычайной важности: попытаться отыскать следы пребывания Мусы в Турции и в других странах. Пластическая операция, которой — если верить сообщению профессора Русланова — подвергся Муса, создавала огромные трудности в его идентификации. Вместе с тем это было очень перспективное направление. Если бы удалось доказать, что турецкий гражданин Абдул-Хамид Наджи является находящимся в международном розыске преступником, это позволило бы Интерполу арестовать его и экстрадировать в Россию. Таким образом из игры была бы выведена центральная фигура сделки.

— Какой самый надежный способ идентификации? — обратился куратор к Полонскому.

— ДНК.

— Сколько времени занимает анализ?

— На современном оборудовании — часа два-три.

— Что для него нужно?

— Материал. Любой. Волосы, кровь, кусочек кожи, мышечная ткань. Сгодятся даже расческа или зубная щетка, которыми пользовался подозреваемый. И такой же материал для сравнения. Отца, матери. Лучше всего — братьев.

— У Мусы есть братья?

— Двое. Старшему около сорока лет, младшему шестнадцать.

— Где они сейчас?

— Неизвестно.

— Выяснить. Срочно, — приказал куратор.

Вторым главным направлением была признана разработка профессора Русланова и поиск его семьи. Это было поручено подполковнику Литвинову и старшим оперуполномоченным капитану Сонькину и капитану Карпову.

На этом совещание закончилось. Участники его разъехались по своим главкам и конкретизировали задания подчиненным в рамках своего участка работы. Каждый день куратору докладывали о полученных результатах. И хотя никаких существенных результатов не было, куратор принимал доклады к сведению с ощущением того, что работа движется, и движется, в правильном направлении. Телефонный звонок подполковника Литвинова из Вены, в котором тот доложил, что местопребывание профессора Русланова установлено и ведется круглосуточное отслеживание его контактов, окончательно успокоил куратора. «Ситуация под контролем», — проинформировал он директора ФСБ.

Так продолжалось до возвращения из Вены подполковника Литвинова, капитана Сонькина и капитана Карпова. Они прилетели в Москву через два дня после суда в Вене рейсом Аэрофлота. Раньше рейсов Аэрофлота не было. Поэтому оба дня Литвинов и его подчиненные просидели в самом скромном номере в гостинице венского аэропорта Швехат под присмотром австрийских полицейских. Из номера выходить им не разрешалось, а еду они заказывали по телефону в местной пиццерии. За два дня пиццы они наелись на всю оставшуюся жизнь. И хотя они понимали, что ничего хорошего их в Москве не ждет, сообщение о рейсе Аэрофлота восприняли с радостью.

Рейс был утренний, в Москву он прибыл около полудня. У трапа самолета их ждала черная служебная «Волга». Всех троих доставили на Лубянку, посадили в разные кабинеты и приказали написать отчеты о том, что произошло в Вене. Максимально подробные, с описанием всех, даже самых мелких деталей.

Литвинов, Сонькин и Карпов понимали, что начальство уже все знает — из рапорта консула российского посольства, для которого его должность была «корягой» — дипломатическим прикрытием его истинной должности руководителя российской резидентуры и Австрии. Они говорили об этом между собой еще в гостинице, но ни у кого из них не возникла мысль согласовать показания, которые им предстояло дать, чтобы постараться преуменьшить свою вину. Они знали: врать опасно. Любые, даже самые мелкие нестыковки в их показаниях будут означать, что они что-то скрывают. В рамках служебного расследования последует череда допросов, на которых в разных вариантах будут повторяться одни и те же вопросы. В конце концов нестыковки всплывут и станут главной основой обвинения и соответствующих мер — от объявления о неполном служебном соответствии до увольнения из ФСБ.

Да и не видели они никакой своей вины в том, что произошло. Они выполняли приказ руководства. В ходе выполнения приказа проявили вполне оправданную обстоятельствами инициативу: дали знать профессору Русланову, что его семья у них, в расчете на то, что сыщики ГУВД и оперативники ФСБ, занятые этим делом в Москве, чуть раньше или чуть позже семью найдут. Но в своих показаниях этого мотива своих действий они не привели. Потому что оправдываться в таких случаях, а тем более пытаться переложить вину на руководство, — самый короткий и верный путь к бесславной отставке.

Изучив объяснения Литвинова, Сонькина и Карпова, куратор собрал экстренное совещание руководителей всех задействованных в деле служб. Он не стал объяснять причину срочности, а раздал всем ксерокопии рапорта консула и письменных показаний подполковника Литвинова, капитана Сонькина и капитана Карпова. Люди, собравшиеся в кабинете заместителя директора ФСБ, много чего повидали на своем веку, но и на них прочитанное произвело впечатление.