-Да что же это со мной? - пробормотал отец Андрей.

Принялся молиться, но два беспощадных слова засели в голове прочно. Намного прочнее, чем он предполагал.

Однако, отец Андрей ошибся насчет ‘никто и никогда’.

Он рубил дрова во дворе, когда залаял Левиафан.

Отец Андрей поднял голову и остолбенел.

Со стороны кладбища к нему брели монахи. Его братия, которых он не так давно похоронил. Брат Иов, брат Афанасий, брат Николай, брат Артемий, отец настоятель…

Отец Андрей вспомнил свои давешние размышления о красивых, облагороженных людях, воскресших в раю. Что ж, Господь решил иначе…

Брат Иов приволакивал левую ногу; у брата Афанасия с правой щеки отвалилось мясо и виднеются зубы; брат Николай потерял руку; брат Артемий - левый глаз, а отец-настоятель и вовсе передвигается на четвереньках. И у всех - распухшие, синие лица, вокруг которых роятся мясные мухи.

Дунул ветерок, отец Андрей ощутил трупный запах. Рвота подступила к горлу, но он сдержался: они не виноваты, на все воля Божья.

-Братья, вы воскресли! - крикнул он. - Я так рад!

Воскресшие продолжили молчаливое, упорное движение.

-Брат Иов, ты меня слышишь? - встревожился отец Андрей. - А ты, брат Афанасий?

Монахи приближались.

Отцу Андрею стало страшно, но он подавил в себе малодушие и, вонзив в колоду топор, распростер руки навстречу воскресшим.

-Братья, как же я рад вам! Слава Гос…

Левиафан с рыком бросился на ближайшего монаха, вцепился в полуразложившуюся плоть.

-Леви, не сметь, - крикнул отец Андрей.

И тут случилось ужасное.

Монах нагнулся, схватил собаку за шкирку и вцепился ей в горло. Тут же на несчастное животное накинулись остальные воскресшие. Когда изуродованные тлением тела разомкнулись, ошеломленному взору отца Андрея предстал обглоданный собачий скелет.

-Леви! Леви, мой пес! Что вы натворили, злыдни?

‘Злыдни’ оборотились к человеку.

Отец Андрей выдернул из колоды топор…

Он сидел посреди порубленных на части тел. Тел монахов, его друзей и братьев. Умерших, затем воскрешенных Господом. Господом?

Мрачная усмешка легла на губы отца Андрея.

Нет, конечно, этих тварей оживил не Господь.

Их оживил Дьявол. Князь Скверны.

Но что делать ему?

Ответ пришел сам собой.

Убивать.

Без жалости уничтожать упырей.

А еще - искать выживших, тех, кто не утратил человеческий облик.

Это - его предназначение.

Отец Андрей поднялся и направился к кельям, где оставил оружие и экипировку.

Ему предстоял Путь. И бывший монах заранее догадывался, что путь этот будет тяжелым.

У смерти свой план. Володя

Этим ублюдкам повезло, что они сдохли.

Ведь, не сдохни они сами по себе, он позаботился бы, чтобы их смерть была мучительной. Да, мучительной.

Как в кино.

Дристун вспомнил фильм, в котором человеку прострелили сначала коленные чашечки, затем отстрелили яйца, а уже напоследок сняли башню. Затянулся сигаретой, потер ладонью коротко остриженную башку, остриженную неаккуратно, в явной спешке: похожие на шрамы выстриги уродливо белеют в черном ежике волос. На тонкой шее пульсирует синяя жилка.

Да, эти пидары сдохли.

Все одиннадцать человек. Весь гарнизон сраного ПП ‘Дальний’. Сдох даже компоста Черный, закрывавший глаза на беспредел, что творится у него под носом.

Вот он лежит неподалеку: рожа синяя, язык торчит наружу, на нем шевелятся белые черви.

Дристун усмехнулся:

‘Компоста сдох, а я теперь спокойно курю его сигареты’.

Все деньги, что мама присылала из дома, отнимал Кайфарик, и, конечно, делился с командиром поста.

Ну, еще бы.

Они все были заодно, эти выродки.

Все, против одного.

Мама получает нищенскую пенсию в деревне, держит двух коз, которым постоянно не хватает сена на целую зиму и приходится занимать у соседей. Но она где-то доставала каждый месяц по тысяче рублей, и высылала ему.

То есть не ему, а Кайфарику.

А маме - письма под диктовку. ‘Мамочка, дорогая, у меня все прекрасно, здоров, кормят отлично, с радостью отдаю долг Родине. Служу России’.

Дристун до боли сжал зубы: как жаль, что Кайфарик сдох сам по себе.

Мама… Она, конечно, ждет его дома. Теперь, когда на ПП нет гарнизона, он, пожалуй, мог бы… Мог бы уйти отсюда. К маме. И ничего ему за это не будет.

Потому что он ни в чем не виноват. Эти одиннадцать сдохли сами по себе, их никто не трогал. Сдохли от какой-то заразы, убивающей за считанные часы.

Дристун вспомнил, как умирал один из них, Гусак, как сиплым голосом молил подать воды. И Дристун сжалился, подал. Но питье не помогло Гусаку. И ничего, наверное, не помогло бы.

Да, он не в чем не виноват. Вот если бы удалось осуществить План… Впрочем, заключительным аккордом этого ‘Плана’ должна была стать пуля, пущенная в лоб самого Дристуна…

Так бы и случилось, если б не зараза.

У смерти оказался свой план.

Дристун сплюнул.

А ведь жалко, что не удалось прострелить коленные чашечки хотя бы Кайфарику и Пижону… Эти двое заслужили больше других.

В голове возникла картина, с его участием, но так, будто он видел все со стороны. Эти двое волокут его по коридору казармы к сортиру.

-Сейчас пожрешь дерьмеца, Дристун, - рычит в ухо Кайфарик. От него несет перегаром.

Слава Богу, этой картинке не суждено было сбыться: они пообещали сделать с ним это ‘на днях’. Но не сделали. И теперь уже не сделают никогда.

Но даже того, что они успели сделать, вполне хватило, чтобы в голове Дристуна созрел План.

Юноша дотронулся рукой до груди: болит, блин. Еще бы, снести столько ударов: ‘фанеру к осмотру’.

И есть охота.

Дристун поднялся, сдвинул на спину АКМ.

Осторожно обойдя труп командира поста, направился к кухне.

Мимо казармы, где лежат (кто на постелях, кто на полу) восемь человек из личного состава ПП. Командир в смертельном бреду сумел-таки выползти на крыльцо административного пункта, где и сдох. Еще двое встретили смерть прямо на улице: Сиплый завалился у старого кедра, а Рэмбо рухнул в канаву. Все по Плану смерти.

Кухня - это его маленькое Царство. Сколько часов Дристун провел здесь за чисткой картофеля, за приготовлением жратвы. Эти одиннадцать, что теперь мирно разлагаются, любили пожрать. Большой палец правой руки изрезан ножом и кровоточит. В последние дни чистить картошку было особенно мучительно. А когда в ранку на пальце попадала соль - хоть на стенку лезь. Ну, да ничего. Все это в прошлом. Ему не нужна картошка. Он будет есть тушенку. И только тушенку.

Дристун снял с плеча АКМ, положил прямо на плиту. Так, где у нас топор? А вот он.

Встал на стул напротив шкафчика, запертого на китайский замок. Это постарался Сиплый (Тушенку здесь будем жрать только мы, понял, Дристуниша?). Будете жрать, Сиплый. Но не здесь. И не эту.

Размахнулся и!

И вот она, тушенка.

Раз, два, три, четыре, пять… Двадцать одна банка тушенки! Тушенки смоленского производства, из натурального мяса со шпиком и лаврушкой. Да, еще с перцем. Вкуснотища. Специальная армейская тушенка. Командование заботится о своих бойцах. Ну, иногда заботится.

Дристун взял банку, соскочил со стула. Ножом - торопливо - срезал крышку.

Тушенку прямо пальцами - в рот. Один кусок, второй.

Вот оно, блаженство! М-м-м, объедение.

Дристун откинулся на стуле, упершись спиной в тумбочку. Вытер жирные губы рукавом гимнастерки.

А мама всегда говорила: мясо нужно кушать только с хлебом. Ничего, мамочка, это я так, оставшиеся двадцать банок - только с хлебом! И … я скоро буду дома. Я иду домой, мамочка.

Дристун потянулся к внутреннему карману за ‘Мальборо’ (в очередной раз спасибо, товарищ компункта!).

Достал сигарету, чиркнул зажигалкой и … замер.

Сердце глухо - тук-тук.

Из коридора по дощатому настилу пола - тук-тук. Шаги!

Блин блинский, кто это? Кто это может быть?

Ведь они все мертвы!

Неужели?