Измученный, словно разваренный, Степан бредет в редакцию, убеждается, что Владимир Иванович Дробышев работает в своем кабинете, и совсем падает духом. Значит, отвертеться не удастся. Дробышев, конечно, немедленно потребует сдачи отчета.

— Да, поставим этот материал в текущем номере. Я из-за него задержался в редакции, — говорит Дробышев, с трудом оторвавшись от своей рукописи. — Нет-нет, никаких отсрочек! Материал нужный. Пишите поскорее, место оставлено на третьей полосе… Фу, мамочки, как душно…

Ох уж этот Владимир Иванович!

С первого дня появления Дробышева в «Маяке» стало ясно, что он из тех журналистов, для которых редакция — дом, а каждый новый номер газеты — единственное в жизни дело первостепенной важности. Внешне спокойный, усмешливый, неторопливый, он работал много, вернее — работал всегда. Через неделю-полторы журналисты «Маяка» убедились, что новый работник знает о многом в Черноморске не меньше, чем знают они, а кое о чем знает больше и глубже, чем они. Это был наглядный пример культуры труда, жажды осведомленности и дисциплинированной памяти, цепко удерживающей и безошибочно подсказывающей все необходимое.

Степан лишь два-три раза посетил «Красный судостроитель», не задерживаясь на заводе дольше, чем этого требовало дело, а Дробышев провел в цехах несколько дней подряд и завел крепкую дружбу с директором Фомичевым. Степан знал о Черноморске лишь то, что видел сам и что слышал от других. Он и не подозревал, что имеется немало книг по истории и экономике города и его окрестностей. Эти книги, густо ощетинившиеся закладками, он впервые увидел на столе Дробышева.

С особым вниманием Степан читал и перечитывал все написанное и напечатанное Дробышевым, надеясь на какие-то откровения. Надежды не оправдались. Степан разочарованно удивлялся: до такой степени просто было все, что выходило из-под пера Владимира Ивановича, любившего русскую литературу, без словаря читавшего французские и английские газеты, время от времени попадавшие в «Маяк». Так много знать и так просто писать! Затем разочарование сменилось почтительной завистью. Он понял, что язык Дробышева, очень прозрачный и несложный, вовсе не прост, вовсе не просто было сказать так много хотя бы в тех небольших боевичках по экономическим вопросам, которые появлялись в «Маяке» за скромной подписью: «В. Иванов». Их читали в городе, их обсуждали, на них ссылались докладчики.

Однажды, критикуя полуочерковую корреспонденцию Степана, Владимир Иванович сказал, плутовато улыбаясь:

— А щегольски вы пишете, товарищ Киреев! Так и хочется немножко ощипать эту райскую птичку, выдернуть пестрые перышки. Вопрос простой — прокладка новой водопроводной магистрали на Слободке, — а сколько красок выплеснуто на бумагу!.. Это от молодости, от литературы, от той книжечки чужих блестящих словечек, которую вы, наверно, таскаете в кармане.

— Разве плохо делать выписки из книг?

— Отнюдь! Это развивает глаз и слух, вводит в мир синонимов, приучает комбинировать слова… Но зачем без разбора лепить яркие словесные заплатки на честную газетную прозу? Со временем это покажется вам смешным. Вы будете идти к читателю не от словечка, а от мысли, вы будете стремиться прежде всего к тому, чтобы мысль была выражена просто, ясно, сильно, а смелый эпитет, емкий образ уж при случае послужит для усиления мысли.

Теперь, читая отчет о заседании ирригационной комиссии, Владимир Иванович щурится и подавляет зевок.

— Так-так, — вздыхает он. — Это именно тот вид продукции, который именуется в «Маяке» шухим шухарем. Надо умудриться написать так сухо о воде для орошения засушливых районов!

— Я старался быть протокольно точным.

— У вас мания величия. Вообразили себя секретарем совещания, — лениво улыбается Дробышев и начинает ругать Степана: — Неровно работаете, Киреев! Ваша вторая статья о филлоксере заставила о себе говорить. Сработали завидно. Съездили на виноградники, поговорили с агрономами, порылись в книгах, и получилось золото. Сегодня на собрании рабкоров я привел эту статью как образец увлекательно поданного нужного материала. И вдруг подсовываете безвкусную жвачку… Благодарю покорно!

— Над филлоксерой я работал неделю.

— А когда вы узнали о предстоящем заседании ирригационной комиссии? Не меньше недели назад. А что вы прочитали, с кем побеседовали?.. Лодырь вы, товарищ дорогой!.. Не желаете понять, что журналист растет, выращивая свой материал, прибавляя ему силы и веса… Но делать нечего… — Дробышев ставит на рукописи желанное «ВН» — в набор — и, расстегнув ворот толстовки, вытирает платком вспотевшую шею. — Знаете, с помощью Одуванчика я нашел приличное жилище на Слободке. Далековато от центра, зато домишко в три комнаты, двор, мощенный белыми плитами, и громадная маслина. Летом она даст тень на весь двор. Жена будет довольна… Моя Тамара Александровна художник, умеет резать по линолеуму. Мы испытаем ее в «Маяке». Иллюстрации необходимы газете, а «Пресс-клише» присылает гадость… Сейчас Тамара, вероятно, укладывает чемоданы, а детишки мешают ей своей помощью… — Сладко зевнув и потянувшись, он возвращается к рукописи Степана и просматривает ее еще раз, попутно поправляя одну-другую букву. — Впрочем, выступление Стрельцова довольно интересное. Он хорошо сказал об орошении Бекильской долины. Вы, кажется, побывали там? Я читал в подшивке «Маяка» вашу корреспонденцию о Сухом Броде. Красивые места?

— Пустыня Сахара. Не хватает лишь бедуина на верблюде.

— Устрою семью — начну разъезжать по округу… Нет, как душно!.. Воображаю, что будет в этой комнатушке летом… Вы тоже сегодня какой-то кислый. Идите домой.

Мало воздуха и за стенами редакции. Все придавлено, сковано раздражающей влажной духотой. Степан нога за ногу бредет к шлюпочной пристани. Надо бы зайти в Межсоюзный клуб на совещание финработников, но Степан легко договаривается с собой, что завтра возьмет необходимый материал у заведующего финотделом. Скорее домой!

Мать сидит на веранде, любуясь бухтой. Вода в час заката пламенеет жарко и сумрачно. У коричневых скал, отгородивших малый пляж от большого платного пляжа, там, где замирают длинные гладкие волны, пришедшие из открытого моря, медленно сплетаются в клубок и вновь лениво развертываются огненно-золотые змеи.

— Как хорошо, что ты пришел пораньше! — радуется мать. — Сегодня так много событий… Пришел Виктор Капитанаки похвастаться морской формой. Главвоенпорт взял подводную артель на снабжение, будет учить водолазному делу… Вдруг явился старый Капитанаки, стал требовать квартирную плату. Такой наглый… Держит себя хозяином, говорит, что хочет сдать нашу квартиру выгоднее, потому что скоро начнется курортный сезон. Он требует надбавки за квартиру.

— Бандит! Не получит ничего, ни копейки.

— Мишук сказал ему то же самое.

— Мишук был здесь?

— Да, пришел обменить книги и стал ругаться с Капитанаки, пригрозил отдать его под суд. Вмешался Виктор… Мишук чуть не ударил его… Маруся испугалась, забилась и свою каморку, заперлась…

— Неприятнее всего то, что ты разволновалась.

— Нет! — Мать сердито хмурится, поджимает губы. — Надо сделать то, что вы задумали с Мишуком, — надо освободить Марусю от Капитанаки. Подлые, грязные люди! Бедная девочка… Ты знаешь, ей совсем нечего надеть. Она стирает свое белье тайком, чтобы я не увидела, какая это рвань. У девушки нет приличной обуви, платьица…

— Но не волнуйся же! Все будет хорошо.

— Я пойду прилягу… Сегодня так душно.

Степан остается один на веранде. Он ждет появления девушки, но дверь мазанки закрыта. Маруся спряталась от жизни, притаилась… Как редко теперь видит ее Степан! Реже, чем в первые дни знакомства. Он засиживается в редакции допоздна, она ложится спать рано или дежурит в госпитале. Их отношения остановились, замерли на одной точке — кажется, еще тогда, после разговора о «Дворянском гнезде», и Степан знает о Марусе ненамного больше, чем знал тогда. Как странно! Живет в двух шагах от него девушка, которая ему нравится, ухаживает за его матерью, — очень сообразительная, умненькая, как говорит Раиса Павловна, много читает… И больше он не знает ничего, он забывает о ней, как только выходит из дома. Ах да, невод! Ну, надо признаться, что если бы Раиса Павловна не рассказала об этом безобразии Мишуку, если бы Мишук не раскопал дело, — кто знает, когда поднял бы вопрос о неводе Степан… А теперь надо довести дело до конца. Надо! Уже совсем стемнело. Мазанка Маруси по-прежнему кажется необитаемой. Приняв решение, Степан пересекает двор и чуть слышно стучит в дверь мазанки.