Назавтра я сказал Мэтью:

– Знаешь, вчера я обедал с моим старым другом. Наверное, он тебе понравится.

– У-гу, – промычал Мэтью, не слишком интересовавшийся моими старыми друзьями.

– Мы говорили о машинах, – продолжал я, – и он думает примерно как твой Чокки. Он говорит, что теперешние машины – очень топорные.

– Угу! – повторил Мэтью и прямо взглянул на меня. – А ты ему сказал?

– Ну кое-что. Понимаешь, не мог же я соврать, что это твои мысли. Он и не удивился – не то что я. Вероятно, он такое слышал.

Мэтью чуть-чуть оживился, но был еще настороже.

– С ним тоже говорят? – спросил он.

– Нет, – ответил я, – не с ним. Наверное, с его знакомым. В общем он не очень удивился. Боюсь, мы не слишком глубоко обсудили вопрос, но я думал, тебе будет интересно.

Начало вышло хорошее. Мэтью возвращался к этой теме раза два. Ему понравилось, что кто-то не удивился его Чокки.

В субботу мы на новой машине отправились к морю. Выкупались, поели, а потом взрослые легли позагорать, а дети гуляли.

В половине шестого мы собрались домой. Полли быстро нашли и оторвали от новых подружек, а Мэтью нигде не было. Не было его и в шесть. Я решил проехать по берегу, а женщины остались на случай, если он вернется.

Нашел я его в порту, где он вел серьезную беседу с полисменом. Я подъехал ближе, и он увидел меня.

– Ой, папа! – крикнул Мэтью, поднял глаза на собеседника и пошел ко мне. Полисмен последовал за ним и поднес руку к шлему.

– Добрый день, сэр, – сказал он. – Я тут толкую вашему пареньку, что это не дело. – Он покачал головой. – Разве можно в лодки лазать? Все равно что в чужой дом.

– Конечно, нельзя, констебль, – согласился я. – Ты лазал в лодки, Мэтью?

– Я просто смотрел. Я думал, можно. Я ничего не делал.

– Но в лодку ты лез?

– Да, папа.

Тут я покачал головой:

– Нехорошо! Констебль совершенно прав. Ты попросил прощения? – Я взглянул на полисмена и увидел, что тот чуть заметно подмигнул мне. Мэтью тоже взглянул на него снизу вверх.

– Простите, сэр, – сказал он. – Я не думал, что лодка – как дом. Теперь буду знать, – и протянул руку.

Полисмен серьезно пожал ее.

– Ну, поехали, и так опаздываем, – сказал я. – Спасибо, констебль.

Полисмен улыбнулся и снова козырнул мне.

– Что ты такое натворил? – спросил я.

– Я же сказал! Смотрел и все.

– Ну, тебе повезло. Хороший полисмен попался.

– Да, – сказал Мэтью.

Мы помолчали.

– Папа, – начал он снова, – прости, что я опоздал. Понимаешь, Чокки никогда не видел лодки, то есть вблизи не видел. Я ему показывал. А там один заметил, рассердился и потащил меня к полисмену.

– Ясно. Значит, Чокки виноват?

– Не совсем, – признался честный Мэтью, – я думал, ему понравится.

– Гм, – усмехнулся я, – по-моему, это вполне в его духе: заявить, что лодки – дурацкие.

– Он так и сказал. Он говорит, надо очень много сил, чтоб разрезать всю эту воду. Разве не умней скользить над водой и разрезать воздух?

– Ну, здесь он опоздал. Передай, что это у нас есть, – отвечал я, и тут мы подъехали к тому месту, где нас ждали женщины.

Неделя шла к концу, и я все больше радовался, что скоро приедет Лендис. Начнем с того, что Мэтью принес дневник, и, хотя все, казалось, было в порядке, кое-что поставило меня в тупик.

Мистер Тримбл, признавая успехи Мэтью, считал, что они возросли бы, если бы он ограничился традиционной школьной программой.

Мисс Тоуч с удовольствием отмечала внезапный интерес к ее предмету, но советовала отложить астрономию и ограничиться пока географией.

Мистер Кефер, учитель физики, был не совсем доволен. «Рекомендую, – писал он, – задавать меньше вопросов и прочнее усваивать материал».

– Что у тебя там с мистером Кефером? – спросил я.

– Он сердится, – ответил Мэтью. – Как-то я спросил про световое давление, в другой раз я сказал, что понимаю, что такое тяготение, только не понимаю, почему оно такое. Кажется, он и сам не знает, да и про многое другое тоже. Он хотел узнать, кто меня научил так спрашивать. Не могу ж я ему сказать про Чокки! А он сердится. Но сейчас все в порядке. Я вижу, что спрашивать не стоит, и сижу тихо,

– Мисс Блейд тоже как будто недовольна.

– А это я спросил, как размножаться, если у тебя один пол Она говорит – «конечно, у каждого один пол», а я говорю – «нет, если у всех один пол, все одинаковые» Она стала объяснять, что так бывает у растений, а я сказал – «нет, не только у них», а она сказала – «чепуха!» Ну, я и ответил, что это не чепуха, потому что я сам такого знаю. А она спросила особенным голосом, что я имею в виду. Тут я увидел, что не надо было лезть – не говорить же ей про Чокки! Я и заткнулся, а она не отстает. Теперь все время на меня вот так смотрит. А больше ничего не было.

Удивлялась не одна мисс Блейд. Я сам недавно спросил:.

– А дом у него есть? Ну, мама, папа, семья – он тебе не говорил?

– Да не очень, – сказал Мэтью. – Я никак не разберусь. Понимаешь, он говорит много слов, которые ничего не значат.

Я признался, что не совсем понял. Мэтью нахмурился.

– Вот если б я был глухой, – начал он наконец, – а ты бы мне говорил про музыку, я бы не понял, верно? Так и тут, вроде этого. Он говорит про кого-то… папу или маму… но у него это все вместе, как-то одно выходит.

Я заметил только, что все это очень странно. Мэтью не спорил.

– И ему нас трудно понять, – поведал он. – Он говорит, очень неудобно, когда у тебя двое родителей. Легко любить одного, но как же можно любить двоих одинаково?

Изложение этих идей загадочного Чокки расположило меня к биологичке. Кроме того, я порадовался, что приедет Лендис, хотя и боялся приговора.

Вскоре позвонила Дженет и сообщила – как всегда, кратко, – что собирается к нам на уик-энд. Мэри, не вдаваясь в подробности, сказала, что мы будем заняты.

– Жаль, – ответила Дженет. – Ну, ничего. Мы погостим у вас в пятницу и субботу.

– А, черт! – сказала Мэри, вешая трубку. – Надо было позвать ее на то воскресенье. Ладно уж, теперь поздно.

В пятницу вечером приехала Дженет с мужем и двумя младшими детьми. Верные себе, они опоздали на полтора часа, а потом целые сутки вели привычные беседы. Мэри и Дженет говорили о детях Дженет, о детях третьей сестры, Пэшенс, и брата Теда, и брата Фрэнка, и многих общих друзей. Я и Кеннет придерживались более безопасной темы и говорили о машинах. Все шло прилично, пока к субботнему вечеру Дженет не заметила, что в беседах еще не коснулась наших детей.

– Конечно, это не мое дело, – начала она, – но, по-моему, свежим глазом иногда увидишь больше. Ты согласна?

Я посмотрел на Мэри. Она усердно разглядывала вязанье.

– Может быть, да… А может, и нет, – ответила она.

Но Дженет задала чисто риторический вопрос и не собиралась пускаться в обобщения.

– Мэтью как-то осунулся, – продолжала она, – он вроде бы бледноват.

– Да? – сказала Мэри.

– Ты не замечала? Вот это я и имела в виду! Наверное, устал… В этом возрасте им часто не по силам нагрузка…

– Правда? – спросила Мэри.

– А может, он просто хилый, – продолжала Дженет.

Мэри кончила ряд, положила работу на колени и разгладила ее рукой.

– Да нет, он крепкий, – сказала она. – Верно, Дэвид?

– Еще бы! – сказал я. – Ничем не болел, кроме насморка, а уж от этого не убережешь.

– Как я рада! – сказала Дженет. – А все-таки надо бы присмотреться. В конце концов, мы не так много знаем о его наследственности. Вы не обращали внимания? Он иногда как-то отсутствует… погружен в себя.

– Не обращали, – ответила Мэри.

– Потому я и сказала о свежем глазе. А я заметила. И еще, Тим говорит, что Мэтью разговаривает сам с собой.

– Дети часто думают вслух.

– Да, но Тим слышал кое-что странное. Понимаешь, у некоторых детей слишком развита фантазия.

Мэри оставила вязанье.