— Что вас развеселило? — спросила Паола. — Я сама знаю, что я не архитектор. Но посмотрела бы я, как бы вы уместили семерых философов, не нарушая при этом ни одного из фантастических условий, поставленных Диком.

Сидя у себя в башне с нераскрытыми книгами об Андах, Грэхем думал все о том же. «Какая это женщина? — говорил он себе, покусывая губы. — Это настоящий ребенок. Или… — на этой мысли он задумался, — возможно, что вся эта непосредственность наиграна? Неужели она действительно опасается? Вполне возможно. Даже наверняка. Она женщина светская. И людей знает. Она очень умна. Ее серые глаза неизменно производят впечатление уравновешенности и силы. Вот именно — силы!». Он вспомнил ее, какой она была в первый вечер, ослепительная и сверкающая, как тонкая драгоценная сталь. Ему вспомнилось, что тогда же он мысленно сравнил ее силу со слоновой костью, с резным перламутром, с плетенкой из девичьих волос.

А теперь, после короткого разговора у коновязи, пережив впечатление от цыганского романса, всякий раз, когда они смотрят друг на друга, глаза их полны взаимного невысказанного влечения.

Тщетно перелистывал он листы книг в поисках нужной ему справки, наконец попытался обойтись без нее, но писать он не мог. Его охватило невыносимое беспокойство. Он разыскал расписание поездов, обдумал подходящий час для отъезда, потом снова передумал, вызвал по телефону конюшню и попросил оседлать Альтадену.

Утро было чудесное, раннее лето в Калифорнии! Над дремлющими полями не слышалось даже дуновения ветерка, перекликались перепела и жаворонки. Воздух был насыщен опьяняющим дыханием сирени, и, когда Грэхем ехал вдоль сиреневых изгородей, он услышал гортанное ржание Горного Духа и серебристый ответ Принцессы Фозрингтон.

Почему он здесь верхом на лошади Дика Форреста, спрашивал себя Грэхем. Почему он до сих пор не едет на станцию, чтобы успеть на отмеченный им в расписании поезд? Он ведь не привык к такой нерешительности, размышлял он с горечью. «Но… — и при этой мысли все в нем загоралось огнем: — Жизнь человеку дана одна, а эта женщина — единственная в мире».

Он посторонился, чтобы пропустить стадо ангорских коз; их было несколько сот, все самки. Пастухи-баски гнали их медленно, с частыми передышками, потому что при каждой был маленький козленок. За оградой паслось много кобыл с новорожденными жеребятами, и была минута, когда Грэхем едва успел свернуть на боковую дорожку, чтобы избежать столкновения с тридцатью годовалыми жеребцами, которых переводили с одного пастбища на другое. Их волнение передалось всем обитателям этой части имения, и воздух наполнился резким лошадиным ржанием, призывным и ответным, а Горный Дух, выведенный из себя одним видом и голосами стольких соперников, носился как бешеный по загону, снова и снова провозглашая своим трубным голосом, что другого такого мощного и поразительного коня, как он, не бывало, нет и не будет никогда во всем лошадином царстве.

К Грэхему с боковой дорожки неожиданно выехал Дик на Фурии. Лицо у него сияло от восторга перед бурей страстей, разыгравшейся в подвластном ему животном мире.

— Вот она, плодовитость, — нараспев воскликнул он, здороваясь и сдерживая свою золотисто-рыжую, гнедую кобылу; но она плясала и гарцевала, злобно скаля зубы, то стараясь укусить ногу Форреста или Грэхема, то роя копытами землю, то с досады на свое бессилие брыкаясь задней ногой по воздуху.

— Сильно, однако, эта молодежь разозлила Горного Духа, — засмеялся Дик. — Вот, послушайте, что говорит его песня:

«Внемлите! Я — Эрос. Я попираю копытами холмы, мой зов заполняет все широкие долины! Кобылы слышат меня и волнуются на своих мирных пастбищах, ибо они меня знают. Трава растет все роскошнее и роскошнее, земля наливается, наливаются и деревья. Пришла весна — весна моя. Я здесь властелин, я царствую над весной. Кобылы помнят мой голос, как до них помнили их матери. Внемлите! Я — Эрос, я попираю копытами холмы, а широкие долины возвещают о моем приближении своим эхом!»

Глава XIX

После отъезда миссис Тюлли Паола свою угрозу исполнила и наводнила дом гостями. Казалось, она вспомнила всех, кого уже давно следовало пригласить, и автомобиль, выходивший к поездам на станцию за восемь миль, редко возвращался пустым. Наезжали певцы, музыканты, художники, множество девиц с целой свитой молодых людей, мамаши, тетки и другие пожилые дамы. Все они внесли оживление в Большой дом, постоянно организовывались экскурсии. А Грэхем задавал себе вопрос, не нарочно ли позвала Паола весь этот народ? Что до него, то он окончательно забросил работу над книгой и проводил каждое утро в плавании, катании верхом и весело развлекался вместе с неугомонной молодежью.

Ложились поздно, вставали рано; Дик, который обычно строго соблюдал свои правила и не выходил к гостям раньше двенадцати часов, как-то просидел в бильярдной за поккером целую ночь. Грэхем тоже играл, а к утру был вознагражден неожиданным посещением Паолы; она созналась, что провела «белую» ночь, хотя вид у нее был свежий и по цвету лица невозможно было догадаться, что ни минуты не спала. Грэхем должен был сделать над собой усилие, чтобы не слишком часто смотреть на нее, пока она готовила шипучие смеси для освежения и подкрепления уставших игроков. Затем она уговаривала их сыграть последнюю партию и пойти выкупаться перед завтраком.

Теперь Паола никогда не оставалась одна. Грэхему приходилось только бывать с ней на людях. Молодежь беспрерывно танцевала танго и другие модные танцы, но она танцевала редко и всегда только с юнцами. Но как-то раз она согласилась пройтись с ним в старомодном вальсе.

— Полюбуйтесь на предков в допотопном танце, — шутливо бросила она молодежи, выступая по паркету; и все действительно остановились и стали смотреть на них. Выйдя на середину зала, они сразу же приноровились друг к другу. Грэхем уже раньше уловил в ней исключительную чуткость, делавшую ее незаменимым товарищем в любой игре, и сейчас она совершенно естественно подчинилась его инициативе: казалось, что по залу плывет один сложный живой организм, действие которого безукоризненно. Не прошло и нескольких минут, как они усвоили плавный ритм, и Грэхем почувствовал, что Паола вся отдалась вихрю танца; тогда они пустились на разные ритмические варианты — паузы, синкопы, повороты, глиссады, и, хотя ноги их от пола не отрывались, Дик очень точно выразил общее впечатление: «плывут! парят!». Звучал «Вальс Саломеи», и по мере того, как затихали и замедлялись звуки музыки, замирал и их танец, и наконец они остановились.

Слова, аплодисменты значения уже не имели. Они разошлись молча, ни разу не взглянув друг на друга. Дик поучал молодежь:

— Ну, юнцы, скороспелки и всякая мелюзга, видите, как мы, старики, танцевали! Я, конечно, не против новых танцев. Они великолепны. Но все же не мешало бы и вам поучиться прилично вальсировать. А то ваш вальс — один позор. Мы, старики, как-никак кое-что умели, что и вам бы не помешало.

— Например? — спросила одна из девиц.

— А вот я скажу. От молодого поколения несет газолином, но это ничего…

Крики негодования заглушили его голос.

— И от меня несет, я отлично знаю, — продолжал он, — но вы совершенно забыли прежние добрые, честные способы передвижения. Из вас, милые барышни, ни одна не сможет одолеть Паолу в ходьбе, вас же, юноши, мы с Грэхемом загоняем так, что вам будет одна дорога — в больницу! Я отлично знаю, что вы здорово разбираетесь в машинах и умеете одеваться так, что и королеве угодите. Но ни один из вас не умеет как следует ездить верхом на настоящей лошади. А чтобы править парой добрых рысаков — где уж вам! А много ли вас, желторотых, так бойко маневрирующих по бухте на моторных лодках, станет у руля старомодного шлюпа или шхуны и выйдет в открытое море?

— Ну, так что же! Так или иначе, но мы попадаем, куда нам надо, — возражала все та же девица.

— Этого я не отрицаю, — ответил Дик, — но у вас не всегда красиво выходит. Вот, например, никто из вас на такое не способен: Паола, с вожжами в руках, держа ногу на тормозе, придерживает бешеную четверку лошадей на крутом спуске с горы.