Золотоискатель разразился оглушительным смехом, но, поперхнувшись чаем, отчаянно закашлялся и лишился на время дара слова.

— Где я бросил его? — произнес он, отдышавшись. — Да на перевале к Индейской Реке, так он и остался там, несчастный, задохшийся, без задних ног, как говорится. Едва хватило у бедного малого силенок доползти до ближайшей стоянки и свалиться там. Сам я отмахал добрых пятьдесят миль, спать хочу — помираю. Спокойной ночи! Не будите меня завтра!

Дэл, не раздеваясь, закутался в одеяло, и Вэнс слышал, как он бормотал, засыпая: «А далеко ли еще, приятель? Послушайте, далеко ли?..»

Что касается Люсиль, то она не оправдала ожиданий Корлиса.

— Признаюсь, я совсем не понимаю ее, — сказал он полковнику Тресуэю. — Мне казалось, что эта заявка даст ей возможность расстаться с казино.

— Такие вещи не делаются в один день, — возразил полковник.

— Но ведь она могла бы получить деньги под залог участка. Всякий охотно пошел бы ей навстречу, дело-то вернее верного. Я учел это обстоятельство и предложил ей одолжить авансом несколько тысяч без процентов, но она наотрез отказалась. Заявила, что в этом нет необходимости, хотя была, по-видимому, очень тронута и просила в минуту нужды обратиться к ней.

Тресуэй улыбнулся, играя цепочкой от часов.

— Что вы хотите? Жизнь и в этой пустыне не исчерпывается для нас с вами обедом, постелью и переносной печкой. Люсиль же не менее, а даже, может быть, и более нас нуждается в обществе. Предположим, вы оторвете ее от казино, что тогда? Сможет ли она появиться в обществе и познакомиться с женой капитана? Сделать визит миссис Шовилль или сблизиться с Фроной? Согласитесь ли вы прогуляться с ней средь бела дня по людной улице?

— А вы? — спросил Вэнс.

— Разумеется, — не задумываясь, ответил полковник, — и с превеликим удовольствием.

— Точно так же и я, но… — Он умолк и мрачно уставился на огонь. — Но вы заметили, как она неразлучна с Сэн Винсентом? Они держатся друг за друга, точно два вора, и никогда не расстаются.

— Да, и меня это удивляет, — согласился полковник Тресуэй. — Сэн Винсента я еще понимаю. Он гонится за несколькими зайцами сразу; к тому же Люсиль теперь владелица заявки на втором ярусе Французского Холма. Но запомните, Корлис, даю голову на отсечение, что в тот день, когда Фрона согласится стать его женой, — если это вообще случится когда-нибудь…

— Что же будет в тот день?

— В тот день Сэн Винсент порвет с Люсиль.

Корлис задумался, а полковник продолжал:

— Мне непонятно другое — Люсиль, что она нашла в этом Сэн Винсенте?

— Что же, вкус у нее не хуже, чем… у других женщин, — с жаром перебил его Вэнс. — Я уверен, что…

— Фрона не может обладать дурным вкусом, а?

Корлис повернулся на каблуках и вышел, оставив полковника в мрачном раздумье.

Вэнс Корлис даже не подозревал, сколько людей прямо или косвенно принимали участие в его делах в это Рождество. Особенно горячо старались двое — один ради него, другой ради Фроны.

Пит Уиппль, один из старожилов, обладал заявкой в Эльдорадо, как раз у подножия Французского Холма. Он был женат на местной уроженке — полукровке, мать которой лет тридцать назад сошлась с русским меховщиком в Кутлике, на Большой Дельте. Однажды в воскресенье Бишоп отправился в гости к Уипплю, но застал дома только его жену. Эта особа объяснялась на варварски ломаном английском диалекте, от которого всякого нормального человека брала жуть, а потому золотоискатель решил выкурить трубку и вежливо ретироваться. Но она так разговорилась и рассказала ему столько интересного, что он забыл о своем первоначальном решении и, куря трубку за трубкой, сам подзадоривал ее, лишь только она пробовала умолкнуть. Он фыркал, посмеивался и со вкусом ругался вполголоса, слушая рассказ миссис Уиппль. А наиболее интересные подробности вызывали неизменное «черт подери!», ярко передававшее все оттенки впечатления, произведенного на него этим повествованием.

Среди разговора женщина вытащила со дна полуразвалившегося ящика старую книгу в кожаном переплете, всю перепачканную и изодранную, и положила ее на стол между ними. Хотя книга оставалась закрытой, она то и дело ссылалась на нее взглядом и жестом, и всякий раз при этом в глазах Бишопа загорались злорадные огоньки. Убедившись, наконец, что миссис Уиппль выложила ему все, что знала, и в дальнейшем будет только повторяться, он вытащил свой мешочек с золотом. Миссис Уиппль выровняла чашки весов и положила на одну из них гири, которые Дэл уравновесил золотым песком на сто долларов. Распрощавшись с хозяйкой, он отправился домой, крепко прижимая к себе покупку. В палатке Дэл наткнулся на Корлиса, который чинил свои мокасины, расположившись на одеялах.

— Ну, теперь попляшет он у меня, — заметил как бы невзначай Бишоп, поглаживая книгу и кладя ее на постель рядом с Корлисом.

Тот вопросительно взглянул на потрепанный томик и раскрыл пожелтевшие от времени страницы. Книга была написана на русском языке и, по-видимому, испытала немало тяжелых невзгод во время своих странствий по суровым краям.

— Я и не знал, что вы знаток русского языка, — пошутил он. — Для меня это китайская грамота.

— Вам-то что, а вот меня так действительно досада берет, и жена Уиппля тоже ни черта не понимает в этой тарабарщине. У нее-то я и выкопал эту штуку. Но ее отец — он был настоящий русский — читал ей часто эту книгу вслух. Поэтому она хорошо знает то, что знал старик и что знаю теперь я.

— А что же вы все трое знаете?

— О, это долго рассказывать, — уклончиво ответил Дэл. — Наберитесь терпения, придет время — все поймете.

* * *

Мэт Маккарти пришел по льду на рождественской неделе. Он сразу оценил положение, поскольку дело касалось Фроны и Сэн Винсента, и не одобрил его. Дэв Харней очень обстоятельно информировал его, дополнив свои сведения тем, что узнал от Люсиль, с которой был в приятельских отношениях. Возможно, таким образом, что отношение Маккарти явилось результатом одностороннего освещения вопроса, но, как бы то ни было, он всецело примкнул к недоброжелателям журналиста. Эти последние сами вряд ли могли бы объяснить, на чем основывалась их антипатия, однако факт оставался фактом: мужчины явно недолюбливали Сэн Винсента. Быть может, всему виной был тот огромный успех, которым он пользовался у женщин, затмевая своих собратьев. Другой причины, по-видимому, и быть не могло, ибо в своих отношениях с мужчинами Сэн Винсент был сама корректность. Никто не мог упрекнуть его в заносчивости или высокомерии, а товарищ он был превосходный.

Маккарти воздержался от окончательного суждения после разговора с Люсиль и Харнеем, но быстро вынес свой приговор, проведя с Сэн Винсентом один час у Джекоба Уэлза — и это несмотря на то обстоятельство, что сведения, сообщенные Люсиль, утратили в его глазах всякое значение после того, как он узнал о ее близких отношениях с Сэн Винсентом. Верный в дружбе, решительный и горячий в действиях, Маккарти не стал долго ждать.

— Я сам займусь этим делом, как подобает члену благородной династии Эльдорадо, — заявил он и отправился играть в вист к Дэну Харнэю. Про себя же он добавил: «И если сатана позарился на чужой кусок, я займусь его собственным отродьем».

Однако не один раз в течение этого вечера Мэта начинали одолевать сомнения в собственной правоте. Честный, прямодушный и наивный шотландец чувствовал себя сбитым с толку. Сэн Винсент держался вполне естественно. Он был прост и весел, без всякой аффектации, добродушно шутил и позволял вышучивать себя, не проявляя ни малейшей заносчивости; и Мэту так и не удалось подметить в нем за весь вечер ни одной фальшивой нотки.

«Пусть меня разорвут собаки! — рассуждал он сам с собой, разглядывая на руке сеть расширенных вен. — Стар ты становишься, Мэт, что ли? Похоже на то, что кровь у тебя совсем замерзла, а вместо сердца кусок льда. Малый, право, не плох, и не беру ли я на душу греха, осуждая его за то, что он увивается около женщин? Что же тут дурного, если эти девочки улыбаются парню и млеют при виде его? Блестящие глаза и доблестный вид? Ведь только это они и ценят в мужчине. При одном слове „война“ эти цыплята начинают пищать от ужаса и возмущения, а сами, между тем, охотнее всего отдают свои сердца мясникам в военной форме. Так, так… Этот красавчик совершил немало подвигов… Вот девушки и награждают его теперь своими теплыми улыбочками да ласковыми взглядами. Какое же право я имею называть его чертовым отродьем? Пора тебе в отставку, Мэт Маккарти, старое ты чучело с застывшим сердцем и замороженной кровью. Тьфу! Дохлятина ты, сущая дохлятина. Но потерпи чуточку, Мэт, потерпи самую малость, голубчик, — добавил он, — подожди, пока не почувствуешь, чем отдает его рука».