— Вы хорошо сделаете, если поторопитесь, — посоветовал он девушке, благодаря ее за помощь и снова спуская лодку на воду. — Отсюда до Счастливого лагеря две мили по тяжелой дороге. До самого места не наберешь и охапки хвороста. Поторапливайтесь. До свиданья.

Фрона пожала ему руку.

— Вы славный малый, — сказала она.

— О, пустяки, — ответил он, с лихвой возвращая ей рукопожатие. Лицо его выражало искреннее восхищение.

Десяток палаток мрачно держались на своих колышках у опушки строевого леса, перед Счастливым лагерем. Утомленная за день, Фрона переходила от палатки к палатке. Мокрое платье тяжело облегало ее усталое тело, а ветер жестоко хлестал ее, налетая то с одной, то с другой стороны. Проходя мимо одной из палаток, она услышала вдруг изощренную ругань и решила, что так браниться может только Дэл Бишоп. Но, заглянув внутрь, Фрона убедилась, что ошиблась, и пошла дальше. Пространствовав таким образом довольно долгое время, она дошла до последней палатки. Бишопа нигде не было. Девушка отвязала полу и заглянула внутрь. Трескучая свеча освещала единственного обитателя, который, стоя на коленях, усердно раздувал огонь в маленькой дымящей юконской печурке.

Глава IV

Фрона развязала завязки, соединявшие внизу полы палатки, и вошла внутрь. Человек продолжал раздувать огонь, не замечая ее присутствия. Фрона кашлянула, и он поднял на нее покрасневшие от дыма глаза.

— Ладно, — произнес он довольно небрежным тоном. — Закрепите полы и устраивайтесь поудобнее. — Затем снова вернулся к своей нелегкой задаче.

«Нечего сказать, гостеприимно», — заметила она про себя, подчиняясь его приказанию и подходя к печке.

У огня лежала груда карликовых сосен, узловатых, сырых и распиленных сообразно размерам печурки. Фрона хорошо знала эту породу, которая ползет, извивается между скал, закрепляясь корнями в скудной почве отложений аллювиального периода, и, не в пример своему древесному прототипу, редко поднимается больше фута над землей. Фрона заглянула в печку, увидела, что там пусто, и набила ее мокрыми сучьями. Хозяин палатки поднялся на ноги, откашливаясь от дыма, который забрался ему в легкие, и одобрительно кивнул ей. Отдышавшись, он сказал:

— Сядьте и посушите свое платье. Я займусь ужином.

Он поставил на передний выступ печки кофейник, вылил в него всю воду из ведра и вышел из палатки, чтобы принести еще. Лишь только фигура его скрылась, Фрона взялась за свой дорожный мешок, и, когда он снова вошел в палатку, она была уже в сухой юбке и выжимала только что снятую мокрую одежду. Пока он рылся в ящике для провизии, доставая оттуда тарелки, вилки и ножи, она натянула кусок веревки между шестами палатки и повесила свою юбку сушиться. Тарелки оказались грязными, и он наклонился, чтобы перемыть их, а она тем временем, повернувшись к нему спиной, быстро переменила обувь. Она еще с детства помнила, как важно, чтобы ноги во время пути были в хорошем состоянии. Фрона поставила свои мокрые ботинки на груду дров за печкой и надела вместо них пару мягких, изящных мокасин индейской работы. Огонь в печке разгорелся, и она с удовольствием почувствовала, как белье начинает высыхать и согреваться на ее теле.

Все это время никто из них не произносил ни слова. Владелец палатки не только молчал сам, он был, по-видимому, так сильно поглощен своим делом, что слова объяснения замирали на устах у Фроны. Ей казалось, что он просто не расслышит их. По тому, как он держал себя, можно было подумать, что появление одинокой молодой женщины, просящей гостеприимства в бурную ночь, для него вполне обычное явление. С одной стороны, это нравилось ей, но с другой — немного беспокоило, потому что она не знала, чем объяснить такое отношение. Она чувствовала в этом какую-то предвзятость и не могла понять, в чем она. Несколько раз Фрона открывала рот, чтобы заговорить, но он, казалось, был так далек от мысли о ней, что она тотчас же отказывалась от своего намерения.

Вскрыв топором жестянку солонины, он поджарил несколько толстых ломтей мяса, затем отставил сковородку и вскипятил кофе. Из ящика для провизии он извлек половину холодного зачерствелого яблочного пирога, неодобрительно посмотрел на него, бросил быстрый взгляд на Фрону и решительным движением вышвырнул испорченный пирог за дверь. Затем высыпал из мешка на походную скатерть сломанные, искрошившиеся морские сухари, обильно пропитанные дождем и превратившиеся в мягкую, рыхлую массу грязновато-белого цвета.

— Вот все, что у меня есть в смысле хлеба, — пробормотал он, — но все-таки усаживайтесь и давайте насыщаться.

— Одну минуту… — и прежде чем он успел что-нибудь возразить, Фрона высыпала морские сухари на сковородку, поверх сала и свинины. Затем она подлила туда немного воды и поставила все это на огонь. Когда кушанье закипело и задымилось, она нарезала кусочками солонину и смешала ее с соусом, затем густо посолила и поперчила варево, от которого поднимался аппетитный запах.

— Должен сознаться, что это превкусная штука, — сказал он, держа тарелку на коленях и с жадностью уплетая произведение Фроны. — Как называется это блюдо?

— Сломгеллион, — коротко ответила она, и трапеза продолжалась в молчании.

Фрона помогла ему заварить кофе, внимательно изучая в то же время его внешность. Лицо его отнюдь нельзя было назвать неприятным, напротив, оно говорило о силе, силе скорее потенциальной, чем активной, мысленно добавила она. Наверное, студент, продолжала свои наблюдения Фрона. Она встречала немало студентов в Штатах и приучилась различать в их глазах следы утомления, вызванного ночными занятиями при свете керосиновой лампы. Эти следы усталости она подметила теперь и в глазах своего хозяина. Карие глаза, решила она, и красивые мужественной красотой. Но, накладывая себе снова на тарелку сломгеллиона, она с удивлением заметила, что глаза у него не карие, а скорее орехового цвета. И тут же подумала, что при дневном свете, когда глаза эти не утомлены, они должны казаться серыми или даже серо-голубыми. Она хорошо знала этот оттенок: такие же точно глаза были у одной ее товарки и самой близкой подруги.

Волосы у него были каштановые. Они отливали при свете свечи золотом и чуть-чуть завивались, точно так же, как и рыжеватые усы. Гладко выбритое лицо его было прекрасно очерчено и дышало мужеством. Сначала ей показалось, что его немного портят слегка ввалившиеся щеки, но, окинув взглядом хорошо сложенную, гибкую, мускулистую фигуру с сильной грудью и широкими плечами, она легко примирилась с этим недостатком. Во всяком случае, эти впадины не свидетельствовали об истощении — вся его фигура служила этому живым опровержением, — а скорее указывали на то, что он не подвержен греху чревоугодия. Рост — пять футов девять дюймов, определила она по гимнастическому опыту, а возраст — между двадцатью пятью и тридцатью, хотя, вернее, ближе к первой цифре.

— Одеял у меня мало, — отрывисто произнес он, высушивая свою чашку и ставя ее на ящик с провизией. — Я жду своих индейцев с озера Линдерман не раньше завтрашнего утра, а эти молодцы забрали все мои вещи, кроме нескольких мешков муки и лагерного снаряжения. Впрочем, у меня есть пара толстых ульстеров, которые прекрасно заменят нам одеяла.

Он повернулся к ней спиной, словно не ожидал ответа, и развязал завернутый в клеенку сверток одеял. Затем вытащил из бельевого мешка два ульстера и бросил их на одеяло.

— Вы, должно быть, опереточная актриса?

Он задал этот вопрос, по-видимому, без всякого интереса, как бы для того, чтобы поддержать разговор, и с таким видом, точно заранее знал, каков будет стереотипный ответ. Но для Фроны эти слова прозвучали как пощечина. Она вспомнила филиппику Нипузы против белых женщин, которые являлись в эту страну, и только тут поняла всю двусмысленность своего положения и причину его небрежного обращения.

Но он, не дожидаясь ее ответа, заговорил снова.

— Прошлой ночью у меня ночевали две опереточные звезды, а третьего дня — целых три. Правда, тогда у меня было больше постельных принадлежностей. К несчастью, эти дамы обладают удивительной способностью терять свои вещи, хотя должен сказать, что мне еще ни разу не удавалось найти на дороге потерянный кем-либо багаж. И все они — звезды первой величины, я еще ни разу не встречал между ними ни одной дублерши или хористки — нет, нет, ни одной. Вы, должно быть, тоже звезда?