Конца игры не избежать. Он был приговорен выйти из нее. Ну и что за беда?

Снова и снова он задавал себе этот вопрос.

Условная религиозность не коснулась Пламенного. У него была своеобразная религия, какой он следовал в своих поступках и в честной игре с другими. Он не занимался бесплодными размышлениями о будущей жизни. Со смертью кончалось все. В это он верил всегда — и не боялся. И в этот момент, когда лодка неподвижно лежала на высоте пятнадцати футов над водой, а сам он, обессиленный, от слабости теряя сознание, — он по-прежнему верил, что со смертью кончается все, и по-прежнему не боялся. Его взгляды были слишком просты и слишком прочно обоснованы, чтобы первый, а быть может, и последний вопль жизни, убоявшейся смерти, мог их опрокинуть.

Он видал, как умирали люди и животные, и теперь эта смерть встала в его видениях. Теперь он снова видел ее так, как видел тогда, и не чувствовал никакого волнения. Ну что же? Они мертвы, умерли давно. Они из-за этого не мучились. Они не лежали на животе поперек лодки и не ждали конца. Смерть легка — легче, чем он когда-либо себе представлял; и теперь, когда она была близка, мысль о ней радовала его.

Новое видение встало перед ним. Он увидел лихорадочный город своих грез — золотую столицу Севера, выросшую на высоком берегу Юкона и раскинувшуюся по всему плоскогорью. Он видел пароходы, выстроившиеся в три ряда у пристани, видел работающие лесопильни и длинные упряжки с двойными санями, нагруженными провиантом для рудников. Затем он увидел игорные дома, банки, биржу — словом, все возможности самой крупной азартной игры — такой, в какую ему никогда не приходилось играть. Проклятье, подумал он, вот теперь, именно теперь, когда скоро откроют эту золотоносную жилу, выйти из игры! Жизнь затрепетала при этой мысли и снова стала нашептывать свою извечную ложь.

Пламенный перекатился через борт и сел на лед, прислонившись спиной к лодке. Он хотел быть здесь, когда откроется эта жила. А почему ему и не быть? Где-то в этих истощенных мускулах еще осталось достаточно сил, чтобы приподнять и спустить лодку, — только бы ему удалось собрать эти силы! Совсем некстати у него мелькнула мысль купить у Харпера и Джо Ледью свою долю участия в будущем городе на берегу Клондайка. Третью часть они, наверное, продадут дешево. Тогда, если жила обнаружится в верховьях Стюарта, он войдет в игру со своей заявкой для города Элема Харниша; если она появится на Клондайке, его тоже из игры не вытеснят.

Тем временем он набирался сил. Он растянулся на льду во весь рост, лицом вниз, и с полчаса лежал и отдыхал. Затем поднялся, прогнал с глаз слепящие пятна и взялся за лодку. Положение представлялось ему вполне ясно. Если первая попытка не удастся, последующие усилия обречены на неудачу; он должен напрячь все оставшиеся силы для этого одного-единственного усилия; он должен исчерпать их в себе, ибо если ничего не выйдет, последующие попытки все равно будут бесполезны.

Он стал приподымать лодку, напрягая все свое существо, сжигая себя в этом усилии. Лодка поднялась. Ему казалось, что он теряет сознание, но напряжения он не ослаблял. Он почувствовал, что лодка начинает скользить вниз по откосу. Изнемогая, он бросился в нее и беспомощно свалился на ноги Элия. Он не пытался подняться. Лежа, он услышал и почувствовал, как лодка коснулась воды. Следя за верхушками деревьев, он понял, что она кружится на одном месте. Затем она с силой ударилась о берег, и во все стороны разлетелись осколки льда. Еще несколько раз она ударялась о берег и кружилась на месте, потом поплыла легко и плавно.

Пламенный пришел в себя и решил, что он спал. По солнцу видно было, что прошло несколько часов. Было за полдень. Он дополз до кормы и сел. Лодка неслась на самой середине реки. Мимо проплывали лесистые берега, окаймленные полосами блестящего льда. Вблизи неслась огромная сосна, вывороченная с корнем. По прихоти течения лодка прибилась к ней. Пламенный прополз вперед и привязал лодку канатом к одному из корней. Дерево глубже сидело в воде и двигалось быстрее; канат натянулся, и лодка пошла на буксире. Преодолевая головокружение, Пламенный еще раз огляделся. Ему показалось, что берега колышутся, а солнце раскачивается в небе, словно маятник. Он завернулся в свой кроличий тулуп, лег на дно лодки и заснул.

Когда он проснулся, была темная ночь. Он лежал на спине и мог видеть сияющие звезды. Слышалось слабое журчание полой воды. По резкому толчку он понял, что канат, раньше, видимо, ослабевший, снова натянулся, когда сосна поплыла быстрей. Глыба льда, унесенная течением, терлась о борт лодки.

Был яркий день, когда он снова открыл глаза. По солнцу был полдень. Оглядевшись на далекие берега, он понял, что плывет по мощному Юкону. По-видимому, Шестидесятая Миля была недалеко. Он чувствовал невероятную слабость. Движения его были медленны, неловки и неточны. Задыхаясь и испытывая головокружение, он дотащился до кормы, сел и положил подле себя ружье. Он долго глядел на Элия, но не мог определить, дышит он или нет; ближайшего осмотра он делать не стал, ему казалось, что их разделяет бесконечно большое пространство.

Он снова погрузился в мечты и размышления. Мысли его часто прерывались, меняясь какой-то пустотой; он не спал и сознания не терял, но тем не менее совсем не давал себе отчета в окружающем. Ему казалось, что мысль его застревает в мозгу на каких-то зубцах. В светлые промежутки он старался разобраться в своем положении. Он все еще был жив, и, вероятно, будет спасен, но как же это случилось, что он не лежит мертвый поперек лодки на вершине ледяной гряды? Тут он вспомнил о последних великих усилиях, какие он сделал. Зачем он это делал? — спрашивал он себя. Не смерти он страшился, в этом он был уверен. Ему вспомнилась золотоносная жила, в которую он твердо верил, и он понял, что его подстрекнуло желание принять участие в крупной игре. И снова встал вопрос: зачем? Что толку, если он добудет свой миллион? Он все равно умрет, как умирают те, кто никогда не выигрывал больше горсти золотого песку. В таком случае — зачем? Но мысли его все чаще прерывались каким-то забытьем, и он отдался приятной усталости, оплетающей его своей паутиной.

Вздрогнув, он поднялся. Какой-то голос шепнул ему, что он должен проснуться. На расстоянии ста футов он внезапно увидел Шестидесятую Милю. Течение принесло его к берегу. Но то же течение уносило его дальше и дальше, вниз по пустынной реке. Никого не было видно. Казалось, местечко было покинуто, только из кухонной трубы вырывался дым. Он пробовал крикнуть, но у него не хватило голоса. Какой-то гортанный, хрипящий свист вырвался из его горла. Он нащупал ружье, поднял его на плечо и спустил собачку. Отдача ружья пронзила его тело мучительной болью. Ружье упало на колени, и ему не удалось снова поднять его на плечо. Он знал, что должен спешить, и чувствовал, что сознание оставляет его. Не поднимая ружья с колен, он спустил собачку. На этот раз ружье подскочило и упало через борт. Но перед тем, как тьма окутала его, он увидел, что дверь кухни распахнулась и из большого бревенчатого дома, плясавшего среди деревьев чудовищную джигу, выглянула женщина.

Десять дней спустя Харпер и Джо Ледью прибыли на Шестидесятую Милю, и Пламенный, все еще ощущая некоторую слабость, вступил с ними в переговоры. Он уступил им третью долю в своем будущем городе на реке Стюарт, получив взамен третью долю на плато у Клондайка. Они верили в Верхнюю Страну, и Харпер отправился в путь на плоту, нагруженном запасами, намереваясь основать маленький пост в устье Клондайка.

— Почему бы тебе не захватить Индейскую реку, Пламенный? — посоветовал Харпер, прощаясь. — Туда впадает столько речек, а золото, ей-богу, прямо вопит, чтобы его нашли. Вот на что я бью. Большая жила придет, а Индейская река будет от нее не так уж далеко.

— И вся местность кишит оленями, — добавил Джо Ледью. — Боб Хендерсон сейчас где-то там, в верховьях, — вот уже три года, как он ушел. Клянется, что скоро приключится что-то особенное, пробавляется оленьим мясом и копается в земле, как помешанный.