И тем не менее он все же иногда закатывал свою ночку, как в былые времена. Но он делал это по другим основаниям. Во-первых, этого от него ждали, ибо так он поступал в старину. А во-вторых, такую забаву он мог себе позволить, хотя теперь подобные развлечения его не так уже прельщали. У него по-новому проявилась жажда власти. Самый богатый золотоискатель на Аляске, он захотел стать еще богаче. Эта была крупная игра, и ему она нравилась больше всех прочих игр. Отчасти его роль была творческой. Он нечто создавал. И радость, вызываемая в нем миллионными россыпями Эльдорадо, совершенно тускнела в сравнении с той, какую он испытывал, следя за работой своих двух лесопилен и наблюдая, как несутся вниз по течению огромные бревенчатые плоты и прибиваются к берегу около горы Мусхайд. Золото, даже на весах, было в конце концов лишь абстракцией. Оно символизировало вещи, власть. Но лесопильни были сами по себе вещами конкретными и осязательными и давали возможность творить новые вещи. Это были сны, воплотившиеся наяву, — ясная и несомненная реализация волшебных грез.

Летом, с новыми партиями золотоискателей, прибыли специальные корреспонденты крупных газет и журналов. Все они отводили Пламенному длинные столбцы в своих газетах, и, поскольку дело касалось внешнего мира, Пламенный вырос в крупнейшую фигуру на Аляске. Конечно, спустя несколько месяцев мир заинтересовался испанской войной и позабыл о нем, но на Клондайке Пламенный по-прежнему оставался самой выдающейся личностью. Когда он проходил по улицам Доусона, все головы поворачивались в его сторону, а в трактирах новички следили за ним с благоговением, почти не отрывая от него глаз. Он не только был самым богатым человеком в этом краю, помимо этого он был Пламенным, пионером, тем, кто, чуть ли не в древние века этой молодой страны, перешел Чилкут и спустился вниз по Юкону, навстречу двум старым богатырям — Эль Майо и Джеку Мак-Квещен. Он был Пламенным, героем десятков невероятных приключений, человеком, который через дикие тундры домчался к китобойному флоту, затертому льдами в полярном море. Он был тем, кто сделал перегон с почтой от Сёркл до Солт-Уотер и обратно в шестьдесят дней, кто спас от гибели тананское племя в зиму 91-го года, короче, — тем, кто поражал воображение новичков сильнее, чем могли это сделать десятки других, вместе взятых.

Он отличался поразительной способностью приобретать известность. Все его поступки, как бы случайны и непроизвольны они ни были, казались необычайными. Люди постоянно говорили о последнем его подвиге: то он опередил бешеные толпы и первый явился на Дэниш-Крик, то убил огромного серого медведя на Сульфур-Крик или выиграл первый приз в гонке одновесельных гичек, когда его в последний момент принудили принять участие в состязании, так как один из участников не мог явиться. Как-то ночью, в трактире «Олений Рог», он засел с Джеком Кернсом за покер. Это был давно обещанный реванш. Ставки не были ограничены, играть условились до восьми часов утра, и к концу игры Пламенный выиграл двести тридцать тысяч долларов. Джеку Кернсу, крупному миллионеру, этот проигрыш большого ущерба не нанес, но весь город ужаснулся размерам ставок, а все двенадцать корреспондентов, присутствующих на поле сражения, отправили сенсационные статьи.

Несмотря на свои многочисленные источники доходов, Пламенный первую зиму нуждался в наличных деньгах, так как воздвигаемая им пирамида требовала больших затрат. Золотоносный гравий оттаивали и выгребали на поверхность, но он снова немедленно замерзал. Таким образом, шахты, содержавшие золото на много миллионов, были недоступны. Только с весной они оттаяли и растаяла вода для промывки; тогда Пламенный мог использовать содержавшееся в них золото. Вскоре на руках у него появилось слишком много золота, и он поместил его в два только что открытых банка. Сейчас же ему пришлось выдержать осаду со стороны отдельных лиц и обществ, убеждавших его поместить капитал в их предприятия.

Но он предпочел вести свою собственную игру и вступал лишь в те общества, какие носили характер оборонительный или наступательный. Так, хотя он платил самое высокое жалованье, он вступил в члены Ассоциации золотопромышленников, организовал атаку и буквально сломил нарастающее недовольство рабочих. Времена изменились. Старые дни миновали безвозвратно. Наступила новая эра, и Пламенный, богатый золотопромышленник, был верен своему классу. Правда, старожилы, работавшие на него, чтобы спастись от компании организованных собственников, были сделаны надсмотрщиками над артелью новичков; но тут Пламенный руководствовался чувством, а не рассудком. В глубине души он не мог забыть старых дней, хотя рассудок его вел экономическую игру, руководствуясь новейшими и наиболее практичным методами.

Однако, в противоположность групповым объединениям эксплуататоров, он отказывался принимать участие в чужой игре. Он один вел крупную игру, и ему нужны были все его деньги для своих собственных комбинаций. Только что основанная биржа сильно его заинтересовала. Ему никогда еще не приходилось видеть подобного учреждения, но он быстро определил его положительные стороны и сумел их использовать. Прежде всего, это была игра, и игра крупная. Частенько он заглядывал на биржу, исключительно для забавы и развлечения, в тех случаях, когда это отнюдь не требовалось ходом его дел.

— Она наверняка побьет фаро, — заявил он однажды, загребая сумму, которая для всякого другого составила бы целое богатство; предварительно он продержал доусонских спекулянтов целую неделю в лихорадочном состоянии и тогда только открыл свои карты.

Многие, сделав себе состояние, отправлялись на юг, в Штаты, на отдых после суровых полярных битв. Но когда его спрашивали, скоро ли он уедет, Пламенный только смеялся и говорил, что еще не кончил игры. Тут же он добавлял, что только дурак выходит из игры, когда ему сданы крупные карты.

Тысячи новичков, преклонявшихся перед Пламенным, утверждали, что он — человек, не ведающий страха. Но Беттлз, Дэн Макдональд и другие ветераны покачивали головами, смеялись и вспоминали о женщинах.

И они были правы. Он всегда боялся женщин, еще с тех времен, когда был семнадцатилетним юношей, и Королева Анна из Джуно открыто преследовала его своей любовью. Поэтому-то он и не знал женщин. Он родился в лагере золотоискателей, где женщин было мало; мать умерла, когда он был ребенком, а сестер у него не было, и ему никогда не приходилось с женщинами сталкиваться. Правда, убежав от Королевы Анны, он встретил их позднее на Юконе, — тех, кто первыми перешли горы по следам мужчин, начавших первые разведки. Но ягненок, прогуливаясь с волком, трепетал бы не больше, чем Пламенный, вынужденный беседовать с женщиной. Мужская гордость требовала поддерживать с ними общение, что он и делал; но женщины оставались для него закрытой книгой, и он предпочитал вести игру solo[6] либо с шестью товарищами.

И теперь, превратившись в Короля Клондайка, нося еще несколько королевских титулов — Король Эльдорадо, Король Бонанзы, Барон Строевого Леса, Принц Заявок и — самый почетный титул — Отец Ветеранов, — он больше чем когда-либо боялся женщин. А они, как никогда раньше, простирали к нему руки, и с каждым днем все больше женщин стекалось в страну. Где бы он ни находился, за обедом ли у комиссара по золотым заявкам, или в танцевальном зале, заказывая выпивку, либо выдерживая интервью одной из представительниц нью-йоркского «Солнца», — все они одна за другой простирали к нему руки.

Было только одно исключение — Фреда, танцовщица, которой он дал муку. Она была единственной женщиной, в чьем обществе он чувствовал себя свободно, ибо она не простирала к нему рук. Именно из-за нее-то ему и суждено было пережить одно из самых сильных потрясений. Случилось это осенью 1897 года. Он возвращался после одной из своих поездок. На этот раз он делал разведки на Хендерсоне — речке, впадающей в Юкон немного ниже Стюарта. Зима наступила внезапно. Ему приходилось плыть пятьдесят миль вниз по Юкону в хрупком челноке, среди плавучих льдин. Он держался берега, уже окаймленного прочным бордюром льда. Проскочив устье Клондайка, извергавшего лед, он увидел одинокого человека, возбужденно скачущего по прибрежной полосе мыса и показывающего на воду.