Нет, вообще-то, был еще один раз, когда я чувствовала себя так же. Но в тот раз чувствовать себя как дома с самой собой меня заставило не место, а человек. Человек, который, как оказалось, был вовсе недостоин этого. Но я обещала себе не писать об этом (то есть о Нем) больше никогда. И я не буду писать. Вот.
Девятое августа
Во, блин! Мак был так взбешен моим исчезновением на Манхэттене! В понедельник утром первым делом он взял меня под руку и вывел из класса, чтобы отругать наедине. Уверена, мои одноклассники были страшно разочарованы, ведь они все лето мечтали стать свидетелями акта насилия, совершенного над моей персоной.
Странно, что мой учитель еще не стал совершенно лысым, как мой отец, так интенсивно он тянул себя за волосы, пока выдавал длинную тираду, включившую в себя цитаты из Ницше, Эмерсона и Вирджинии Вульф, а также сдобренную его собственными выражениями типа «упущенная возможность», «эгоистичная недальновидность» и «преступное подвергание опасности несовершеннолетней».
Когда он наконец закончил объяснять мне, насколько я безответственна и насколько мне повезло, что он не будет сообщать об этом моим родителям или руководству программы (что, на самом деле, скорее спасало его — да-да — его задницу, а не мою), я ответила:
— Это вы виноваты.
— Я виноват?
— Ведь именно вы сказали, что я должна вырваться из стеклянного шара с падающим снегом.
— Что-что?
— Это вы подкинули мне идею пойти в мир и узнать его. Или все это была пустая болтовня?
— Джессика, это не было болтовней, — ответил он. — Тебе просто нужно вырваться из твоего захолустного мирка.
— Но только не тогда, когда за меня отвечаете вы, так?
Он снова дернул себя за волосы.
— Одна прогулка без присмотра по Верхнему Уэстсайду — это не то, что я имел в виду. Я имел в виду…
— Ну, этой прогулки оказалось достаточно, чтобы изменить всю мою жизнь.
Он засмеялся:
— Твоя жизнь круто изменилась всего за два часа?
— Да. Я кардинально изменила планы по поводу выбора колледжа.
Не вполне дружелюбная улыбка поползла по его лицу. Эта улыбка была скорее уничижительной. Она как бы говорила: «Твои глупые выходки меня смешат».
— То, что ты изменила планы насчет колледжа, еще не говорит о том, что теперь вся твоя жизнь изменится.
— А для меня это именно так.
— Тогда ты еще менее зрелый человек, чем я думал, — ответил он. — Сейчас я угадаю. Колумбия.
Странно было слышать это от кого-то еще. Все стало как будто более реальным.
— Да.
— Тсс, — он приложил палец к губам.
Мы простояли так еще какое-то время, я не знала, что еще сказать, а Мак не делал ничего, чтобы показать, что дискуссия окончена.
— Знаешь, что Джон Стейнбек сказал о Нью-Йорке?
— Не-а.
— Он сказал: «Нью-Йорк — ужасный, грязный город. Климат там плохой, политикой там пугают детей, дорожное движение сумасшедшее, а конкуренция убийственная. Но есть еще кое-что: если вы поживете в Нью-Йорке и он станет вам домом, то ни одно место на Земле больше не будет для вас достаточно хорошо».
Он сделал театральную паузу, как всегда после произнесения своих особенно длинных цитат.
— Ну, Джессика Дарлинг, — сказал он, открывая дверь в класс, — тем лучше для тебя.
Мак действительно имел это в виду. Я сразу не очень поверила в это, но на следующий день он вручил мне запечатанный конверт прямо на глазах у Черных Бардов.
— Что это? — спросила я.
— Твое рекомендательное письмо, — ответил он громче, чем обычно, чтобы Джек-Потрошитель, Носферату, Демоница, Штанга, Неудачник и вся остальная шобла получше расслышали.
— Тем не менее, я не хочу, чтобы ты его читала, — заявил он. — Не нужно, чтобы это отложилось у тебя в голове.
На конверте была самоклеящаяся бумажка, на которой было написано: «Будь велик в своих действиях так же, как ты велик в мыслях» (Уильям Шекспир).
Я была настолько поражена этим подарком от моего «крестного отца», что даже не смогла выразить свою благодарность.
— Спс, — еле выдавила я.
— Не за что, — ответил Мак.
Судя по всему, завтра я проснусь и обнаружу, что Черные Барды превратили меня в жабу.
Щедрость Мака сполна возместила тот холодный прием, который я получила от него вначале. Когда вечером я вернулась в кампус, мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью по поводу того, что я изменила свою жизнь, ну хоть с кем-нибудь. Разговор с Бриджит (и ее миногой Эшли) получился, прямо скажем, неприятным.
— Колумбия! — закричала Бриджит. — Джулия Стайлс поступает туда!
— А я и не знала.
— О да! И Мидоу Сопрано там учится, так что у тебя не должно возникнуть проблем с зачислением.
— Да, именно поэтому я выбрала Колумбийский университет — потому что вымышленная дочь мафиози получает там образование.
— О БОЖЕ! Кажется, туда поступает и Фелисити! — снова завопила она.
— Какая Фелисити?
— Она не в курсе! — хором сказали Бриджит и Эшли. — Фелисити из «Фелисити».
— Телесериал «Фелисити», — повторила я, еще не совсем понимая, о чем идет речь.
— Я думаю, что она поступает в вымышленную школу… — снова вступила в разговор Эшли, только в этот раз на триста децибел громче, чем ранее. — Да! — закричала она. — Точно, как Фелисити, потому что ты тащишься в тот же университет, что и парень, в которого ты была влюблена в старших классах, точно так же, как она. Только в твоем случае все выглядит еще более жалко, потому что твой избранничек голубой!
Я бросила взгляд на Бриджит.
— Ну, Эш, типа, спросила, есть ли у тебя парень, и я сказала, что нет, а потом рассказала о…
— Не важно, — оборвала я ее. Я повернулась к Эшли. — Просто для информации: я не подражаю героине мыльной оперы «Уорнер Бразерс». Я просто не смотрю мыльные оперы.
— Как скажешь, — монотонно пробубнила Эшли, и мне захотелось врезать по ее брокколиподобному шнобелю.
— Я. Не. Смотрю. Мыльные. Оперы.
— Как скажешь.
Долгие годы общения с Бестолковой Командой научили меня, что логические доводы не доходят до сознания тех, кого я ненавижу. Поэтому я просто вышла из этой комнаты в самый последний раз, что звучит более драматично, чем есть на самом деле, поскольку до конца программы оставалось всего шесть дней.
Вам наверняка интересно, что же Мак написал в своем письме, правда? Вы решили, что я расклеила конверт, подержав его над паром, и прочла письмо. О, вы, маловерные. Я не открыла его и не открою. И вовсе не потому, что так уважаю волю Мака. Правда в том, что мне не хочется знать, что он там написал. Терпеть не могу читать то, что пишут другие о моем необъятном интеллекте. Например, эти характеристики, которые учителя строчат на меня в конце каждого триместра. Они всегда выражают надежду, что я узнала от них так же много, как они от меня. Просто маразм какой-то. Они настолько передергивают, что я не могу поверить ни одному слову. Невозможно купиться на весь этот бред, когда знаешь, какой хаос царит в твоей собственной голове.
Одиннадцатое августа
Последние несколько маковских уроков я занималась тем, что разрабатывала стратегию сообщения родителям о том, что мой окончательный ответ на вопрос им совсем не понравится. Четырехшаговый подход к разрешению моей университетской головоломки называется план «Безупречность, Обман, Зачисление, Согласие».Я рассказываю об этом БОЗС-плане в надежде, что он, может быть, поможет кому-то, кто, так же как и я, несправедливо придавлен толстым пальцем родительского тоталитаризма.
1. Фаза 1. Безупречность
Буду вести себя как дочь, которую всегда хотели иметь мои родители. Буду много улыбаться в их присутствии, буду рассказывать им о своей жизни, чтобы они думали, что я им все рассказываю, хотя на самом деле ничего, что является для меня достаточно важным, я им не сообщаю. Они поверят в то, что вырастили счастливую, здоровую, приспособленную к жизни девушку-подростка, которая уже пережила наиболее трудный период взросления и больше не нуждается в постоянном родительском контроле. Это как бы даст им моральное разрешение на то, чтобы отвалить от меня на фиг и дать мне перейти к Фазе 2.