Еще у нас на контракте была библиотека и старая швейная машинка «Зингер».

Старинную швейную машинку мама узурпировала сразу же и никому ее не давала. Дело в том, что машинка была не рабочая, поэтому интереса к ней женщины не проявляли, она пылилась среди ненужных вещей в нежилой вилле. Да и шить-то на контракте никто не умел. Машинку мама обнаружила при разборке всякого хлама, перенесла к себе, наладила ее как-то, чем сразу же вызвала зависть остальных. Женщины потянулись с просьбами «подрубить, ушить, сострочить…».

– Вот при мне и строчи! – заявила мама на попытку одной из женщин унести починенный инструмент.

– Она же общая! – гудела шефиня.

– Была общая, а стала моя! – отрезала мама.

– Гала, ты не права, – не унималась Лида.

– Хорошо, забирай. Но больше я ее чинить не буду. Бегать по виллам, для того чтобы правильно вставить нитку в шпульку, или смазать, или иголку поменять, – не дождетесь!

И женщины смирились.

Была и библиотека. Ее держали у себя по очереди все обитатели контракта. Полки с книгами занимали целую комнату, поэтому никто особенно не жаждал обладать этим сокровищем. За библиотекой надо было смотреть: вести формуляры, мыть полы после гостей, то бишь читателей, одним словом – напрягаться. А напрягаться никто не любит. Поэтому библиотека перекочевывала с места на место каждые несколько месяцев.

Конечно, мы смотрели телевизор. По вечерам взрослые собирались у кого-нибудь дома, общались, пили чай, разговаривали. Помимо сериалов, телевизор показывал затяжные марокканские концерты, которые мы смотрели, ничего не понимая, потому что певице, спевшей особенно долго одну ноту, зрительный зал устраивал бешеную овацию, на что счастливая исполнительница отвечала еще более долгим вибрирующим звуком своего голоса, чем вводила поклонников в полный восторг.

Мужчины смотрели новости, которые марокканские и алжирские телеведущие читали на арабском и французском языках. У нас были свои любимчики – те, кто четко, раздельно и медленно произносил текст. Тогда можно было перевести и понять, особенно если показывали какой-нибудь отснятый сюжет.

С ведущими любимых программ здоровались, обсуждали покрой их пиджаков и форму галстуков, прическу, дикцию и вообще – умение вести себя перед камерой. Сравнивали с нашими, всегда в пользу наших, разумеется.

Среди хлама, оставленного прежними жителями контракта, нашелся старый видеомагнитофон и коллекция древних российских фильмов. Юлькин папа все это отремонтировал и стал устраивать что-то типа домашнего кинотеатра. В поселке, конечно, никакого кино не было, поэтому на наши просмотры часто приходили местные. Причем не только дети, но и взрослые. Им очень нравились наши фильмы.

Причем хотя у всех имелись ноутбуки, но все равно продолжали собираться у старого видака.

В одной из пустующих вилл поселился врач-сириец с женой. Мы с Юлькой однажды от скуки забрели к ним в гости.

Сирийский врач чистил нам апельсины, а его жена угощала шоколадом. Мы старались вести себя чинно, все-таки в гостях у иностранцев… Но веселость наших новых друзей расшевелила нас, мы болтали и смеялись, мешая французские и русские слова. Я даже спросила, почему жена доктора не носит халк. И тут выяснилось, что они христиане, православные и очень любят Россию.

Я ухитрилась простудиться в самую жуткую жару. Напилась холодной воды из морозильника, и у меня началась ангина. Сирийский доктор вызвался меня лечить. Он приходил такой радостный и довольный, что я начинала стыдиться своей болезни.

– Бонжур, Ирина! Са ва? (то есть как дела?)

– Бонжур, – здоровалась я, стараясь вылезти из-под одеяла и наспех пальцами расчесывая лохматую голову. – Се бьен (хорошо), – я бодрилась изо всех сил. А мама смеялась, стоя в дверях комнаты.

Доктор присаживался на краешек моей кровати и просил меня открыть рот, рассматривал мое горло и весело объяснял мне и маме о том, что ангина бывает тогда, когда дети едят лед.

– Какой лед? – удивлялась я. И доктор объяснял на пальцах буквально, что бывают такие длинные ледяные наросты, которые растут на крышах, головой вниз.

– Сосульки! – радовалась я, что поняла его очень образный рассказ. Доктор делал большие глаза и торжественно пожимал мне руку:

– Уи, Уи! Да! Сосюлка!

Доктор приходил несколько раз и, стараясь отвлечь, болтал и смешил меня. Но мне все-таки было неприятно. Он был такой молодой, что казался мне почти ровесником. Я стеснялась поднимать рубашку, он слушал меня через ткань.

Жаль, сирийцы быстро уехали. Они жили в поселке всего несколько месяцев. Жена доктора иногда приходила к маме и жаловалась. Ее обижали алжирцы: из-за того, что арабская женщина не может быть христианкой, не должна ходить с открытым лицом, а раз она так себя ведет, то в нее надо бросать камнями и обзывать ее страшными ругательствами. Веселость молодой сирийки скоро уступила место страху, она боялась выйти из дому, отсиживалась у русских женщин и все больше плакала. Доктор не выдержал, расторг контракт и увез жену куда-то в Европу. Глава 10

Француз и Сахара

У родителей появился новый друг – месье Вернье. Он приехал из Франции по каким-то своим делам и поселился в маленьком домике на окраине. С папой они познакомились на работе.

Однажды вечером папа привел француза в гости. Он предупредил нас заранее, и мы подготовились. Мама сварила щи, я налепила пельменей. Нам хотелось накрыть русский стол, чтоб удивить француза.

Месье Вернье оказался самым обычным человеком, рыжеволосым, сероглазым, ростом с папу. Ничего особенного. Но мне все равно было любопытно за ним наблюдать. Уж не знаю, понравилась ли французу наша еда, но он искренне восхищался мамиными кулинарными талантами. Расспрашивал о названии блюд. Ел с удовольствием и очень радовался тому, что мы, а точнее папа, так запросто говорим на его родном языке. Выяснилось, что во Франции у него есть семья – жена и две дочери. Он скучал, потому что не привык так долго жить вдалеке от семьи. По его словам, глядя на нас, он отдыхал душой. Мы провели приятный вечер. Потом месье Вернье приходил к нам еще несколько раз, и как-то так получилось, что родители договорились съездить с ним посмотреть настоящую пустыню Сахару. Я, конечно, обрадовалась. Рассказала Юльке, та даже расстроилась. Но меня не это огорчило, а то, что пока мы будем ездить, я не увижу Венсана. Тогда я воспользовалась нашим способом переписки: написала записку, завернула в нее камешек и перебросила через ограду, надеясь, что Венсан найдет мое послание и прочитает его.

Ехать решили на машине месье Вернье.

Накануне вечером я долго сидела у окна, вглядываясь в окна виллы за оградой. Но Венсана так и не увидела.

Мы отправились ранним утром, часов в шесть. Я была сонная и дремала на заднем сиденье.

Когда окончательно проснулась, мы уже спустились по серпантину с горы и ехали среди апельсиновых рощ. Вел папа. Оказалось, что наш француз отлично знал Алжир. Он рассказывал всякие интересные истории. Например, мы проезжали древние развалины, и месье Вернье объяснил, что здесь была крепость, которую построили берберы много столетий назад. В те времена еще не было ни французов, ни русских, ни алжирцев, – шутил месье Вернье, – зато были берберы.

Потом мы с мамой стали потихоньку напевать. Француз пришел в восторг и попросил, чтоб мы пели погромче. Ну, мы, конечно, распелись. Он даже пытался нам подпевать. Папа только посмеивался. А месье Вернье сообщил, ни его жена, ни две дочери не поют!

К полудню мы въехали в город Бешар. Перекусили в кафе и двинулись дальше.

Потом мы увидели, как наступает пустыня. За Бешаром шоссе выпрямилось и блестящей серой лентой врезалось в горизонт, по обочинам большие валуны, и дальше до самого неба – только камень.