С этим же волчком связан следующий эпизод. Один из рабочих маршрутов у нас пролегал как раз по его участку. Лыжня круто спускалась к пойме, но шли мы не спеша, так как надо было учесть следы, появившиеся за последние три дня. Для этого надо отличить свежий след от старого. Если снегопада нет долго, естественно, накапливается много записей в книге «актов гражданского лесного состояния». По следам кажется, что вокруг зверья, как на скотном дворе.

Конечно, отпечатки стареют, оплывают под солнцем, осыпаются, засыпаются кухтой, падающей с деревьев. Один и тот же след может выглядеть как старый на просеке, и как совсем свежий — под шатром еловых веток, в тени. Тут есть много маленьких хитростей, помогающих определить свежесть следов. Например, около избы и под деревьями после очередного снегопада прокладываешь «образцовую» следовую дорожку шагов в тридцать, четко впечатывая и подволакивая ноги, чтобы «стакан» следа имел выволоку и соответственно поволо́ку. А потом каждое утро, выходя на маршрут, сравниваешь, как выглядят твои вчерашние следы рядом с сегодняшними. Там — новый снегопад, прописи обновляются. Ну и глаз должен быть «пристрелян». Ясно, что более-менее достоверное тропление на бегу не сделаешь, если только по свежей ночной пороше, когда следы вообще редкость.

Вот тихохонько идем мы с Николаичем, ветерок к нам тянет от реки. Вниз крутой спуск. Вдруг смотрим, шагах в сорока ветки елок колыхнулись и кухта с них осыпалась, какие-то скачки слышно. Что за дела? Подошли, разобрались маленько. Серый дурачок шел по своим серым делам вдоль Порши и услышал наши шаги. С кем нас можно спутать, ума не приложу. Два мужика скрипят лыжами по снегу, как рота кабанов на марше, и ветерок-то от него. Нет, чтоб осмотреться. Куда там...

Кинулся вверх по склону к нам. Чуть-чуть с ног не сбил! Подъем одолел, на лыжню вымахнул — а это люди. Тормозной след от всех четырех лап тянулся метра три. И на махах, на махах в сторону, так целиной и побежал.

Так себе был волчок, неумный. Не то что наш «избяной». Тот всегда потопчется перед чистым местом, прежде чем на реку выходить. Мало ли что...

Участки разных групп волков друг друга касались мало, так что заметных конфликтов не было. Кроме этих учтенных нами волков в районе работ крутилось еще несколько случайных зверей, но их маршруты не отличались регулярностью. Создавалось впечатление, что они тишком браконьерили в чужих угодьях.

Конечно, волки да сойки были не единственными нашими соседями в зимнем вологодском лесу. Нередко в окрестных лесах встречалась и росомаха.

Росомаха

Чудный зверь — росомаха. Никак ее не поймешь, что за характер. Не маленькая зверушка, но еще и не такая большая. Вроде не сильно смелая, а порой нагло ходит по лыжне, прямо по следу, подходит к избушкам, залезает под крышу — шарит...

У нас в европейской тайге росомаха вообще редкость, мало кто из охотников ее знает даже в тех районах, где зверь достаточно обычен. Южнее реки Сухоны, что протекает в Вологодской области, росомаха, видимо, не заходит. Обитает дальше к северо-востоку: по Архангельской области, по бассейнам Вычегды, Мезени, по средней и верхней Печоре, то есть через Коми АССР и за Урал. В Сибири росомахе никто не удивляется.

Северо-восток европейской части России по своему животному населению больше сходен как раз с Западной Сибирью, по крайней мере если не сходен, то скажем так: в средней тайге Русского Севера, особенно ближе к Приполярному Уралу, заметны сибирские элементы — это бурундук, кукша, росомаха. Сюда же добавляются птицы и звери северной тайги, фактически уже не тайги, а лесотундры: трехпалый дятел, бородатая неясыть, белая куропатка, северный олень. Эти районы очень интересны, интересны именно отличиями от южной тайги.

Впрочем, не надо быть каким-то особенным специалистом-биологом, чтобы увидеть, поработав в лесу неделю-две, что это совсем другой лес, чем, скажем, в Тверской губернии под Осташковом. Там ведь тоже тайга, но южная. Вроде и сосняки, и ельники, и клюквенные болота — все похоже, но не то.

И вот, в вологодской тайге, в теплой и дружной компании лесных хищников — бурого медведя, волка, рыси, лисицы — появляется росомаха. Не частый зверь, избегающий полей, сторонящийся деревенских околиц и лесовозных дорог. Многие хищники тайги жмутся к пойме, к реке, особенно зимой. Волки в глухие таежные массивы только по реке и заходят. Мелкие и средние куньи (выдра, хорьки, норки, горностаи и ласки) крутят по реке, по прибрежным завалам и зарослям. Пожалуй, только лесная куница явственно тяготеет к водоразделам, предпочитает зрелые ельники, чащу. Росомаха и тут отличается от всех — к реке совершенно равнодушна.

Когда рысь подходит к теплому следу, даже вчерашнему, она обычно не сразу решается через него переступить. Потопчется, пройдет вдоль, рядом с отпечатками метров пять — семь и только потом перепрыгнет через него, а то и совсем повернет назад. Когда же росомаха натыкается на лыжню, она, ни секунды не раздумывая, становится на нее и начинает отмеривать своей немного диагональной «трехчеткой» километр за километром. Если, конечно, направление движения ей подходит.

Вообще эти марш-броски, переходы росомахи — зачем они? Например, за однодневное тропление не получается вы́ходить суточный ход зверя, то есть от лежки до лежки. Она может отмахать и двадцать и тридцать километров, не отвлекаясь на посторонние глупости.

Следы хищников часто очень «любознательны». Здесь сунул нос под валежник, тут на парной следок зайца «подался», дальше — прошелся вдоль края просеки, и так весь день. Росомаха идет и идет, будто кто ее гонит, и, взяв направление, например на юго-запад, будет его держаться часами. И это без всяких видимых ориентиров — никаких направляющих линий в виде просек, дорог, русел рек. Точно по азимуту чуть-чуть гуляет след: вот завал помешал пройти — отклонение пять шагов, вот открытое место обошла лесом и снова на юго-запад.

Как правило, эти звери приходили в наш район, быстро пересекали его и становились для нас недосягаемыми, потому что отрываться от базовой избушки при зимних работах больше чем на два-три дня сложно. Доступная для троплений территория — это примерно круг радиусом 25 — 30 километров с центром-зимовьем. Хотя, конечно, не только расстояние, то есть удаленность, характеризует доступность угодий. Если след идет по реке, его легко тянуть. А попробуй-ка поломаться по брошенной лесосеке. Все завалено неубранными порубочными остатками, брошенными хлыстами в связках. Черт голову сломит!

На лыжах по вырубке, да еще по заросшей, не набегаешься. И лыжи сломать недолго. К середине — концу зимы на полях и полянах глубина снега достигает 80 — 120 сантиметров, в лесу меньше — под семьдесят. Без лыж можно пройти шагов двадцать — пятьдесят.

У росомахи для ее веса очень крупные и широкие лапы, особенно задние. След с пятью пальцами, длинными когтями, с широкой пяткой. Рисунок отпечатка очень напоминает следок маленького медведя. Правда, походка совершенно иная. Ее ни с чьей не спутать.

В общем, росомаха («росомага», как говорил егерь) — зверь для наблюдений неудобный, проходной. Идет и идет... Ну и что? Но разок нам выпало протропить подряд три дня, не теряя следа, очень славный кусок жизни росомахи, проследить семь — десять ее дней и около сорока километров дороги. Жизнь — дорога, это про росомаху.

Отрабатывали обычный контрольный учет, кольцевой ход по утоптанной лыжне, который мы повторяли раз в десять — пятнадцать дней. Кто пришел, кто ушел, какие новости в лесу. Лыжня шла по визиру — это такая узенькая полупросека. Кое-где из-под снега торчали веточки багульника, по кривым окраинным сосенкам шастали стайки синичек-гаичек, два-три королька. Их голоса тихонько звенели в холодном воздухе.