Досаждали северные комары. Сергей вспомнил приезжавшего в прошлом году москвича, который с восторгом уничтожал здешних кровососов, говоря, что они ему напоминают социализм — рослые, добротные, матерые насекомые, которые хорошо хрустят под пальцами, и не чета либеральным столичным созданиям, которых, когда давишь, даже и не чувствуешь. Комариные размышления Сергея были прерваны посторонним звуком — где-то далеко легонько звякало железо.

Звук приближался: похоже, чья-то заблудившаяся корова с боталом возвращалась домой.

Медвежатник остановился. Из-за поворота лесной дороги вышла отнюдь не буренка, а как раз ботаник. За его спиной был рюкзак, за поясом — топор, в одной руке — палка, обмотанная сверху паклей, в другой — две консервные банки на веревке.

Этими-то банками ботаник постоянно тряс, испуганно озираясь по сторонам.

Неожиданно слева от звенящего горожанина с шумом взлетел выводок тетеревов.

К удивлению Сергея, ботаник развернулся в сторону птиц и неистово заколотил жестянками, словно поп, отмахивающийся кадилом он нечистой силы.

Тут путешественник, наконец, увидел Сергея. Специалист по сложноцветным перестал бренчать гибридом кастаньет и церковной утвари, и облегчено вздохнул.

— Медведь, — произнес ботаник.

Сергей недоуменно посмотрел на него, потом еще раз на банки, а затем на топор за поясом петербуржца и странную палку в его руке. В это время у последнего тетеревёнка, затаившегося на обочине, наконец-то сдали нервы и он, грохоча крыльями, поднялся в воздух.

Ботаник судорожно загремел жестянками.

— Медведь, — шепотом сказал он Сергею.

— Да нет, это тетерев. А банки зачем?

— Читал «Злой дух Ямбуя» Федосеева? Там один геодезист, когда по тайге ходил, всё время по чайнику стучал. И мой знакомый то же самое делал, когда на Кавказе работал. Каждый день выходил из кордона — давилки проверять. И обязательно с ведром. И не только потому, что именно в ведро удобнее научный материал, то есть мышей, собирать, как помидоры с грядки, но самое главное потому, что он все время по этому ведру кружкой легонько постукивал, чтобы, значит, медведи, которые по соседству жили, вовремя были оповещены о приближении человека. Звери на Кавказе мирные, но всякое бывает. Вот я и подумал, что ведро или чайник с кордона уносить негоже, и приспособил банки.

— А это что у тебя? — спросил Сергей питерца, судорожно сжимавшего древко неизвестного оружия.

— Факел. Против медведя.

— И топор тоже против медведя?

— И топор тоже.

— Рассказывай, где ты его встретил, — наконец-то понял несчастного Сергей. — И когда.

И ботаник рассказал, что когда он неделю назад шел по тропе на Медное, его пугал медведь, сначала заламывая ивовые кусты, а затем, выскочив метрах в пяти от опешившего человека, стал топтаться и припадать на передние лапы, словно играющая собака. И только истошный крик насмерть перепуганного ботаника заставил зверя отступить.

— Можешь банки выбросить. И факел тоже, — сказал Сергей. — Я только что по этой тропе прошел и никого не встретил.

На этом они расстались. Но как только ботаник скрылся за поворотом, Сергей снова услышал знакомый звук железа.

К вечеру Сергей добрался до шумевшей перекатами Ропотихи.

Он прошел до стоящего на берегу кордона. Рядом со стандартной заповедной избушкой располагалось старое охотничье зимовье — ку́шня, построенная еще тогда, когда заповедника здесь не было. А недалеко серел небольшой полусгнивший столбик с криво вырезанной ножом еле различимой надписью: «Здесь медведь задавил Ноговицына». Звери в этой тайге водились издревле.

На кордоне целый месяц никого не жил — кострище и все тропинки заросли травой. Сергей взял косу и проделал основные магистрали — до реки и до шатрового дощатого домика. Потом он открыл дверь избушки (Сергей с удивлением отметил, что дверь пять раз была прострелена из карабина, причем стреляли изнутри) и вошел в помещение. Здесь, как на всех кордонах заповедника, был образцовый порядок. На видном месте лежал журнал посещений.

Сергей разжег костер, принес с реки ведро воды и повесил над огнем чайник. Только после этого он, зайдя в избу, сел на нары и начал листать журнал. Там он нашел запись, проливающую свет на еще одну медвежью историю и объясняющую загадку простреленной двери.

Судя по записям, лесник (а это был тот самый работник заповедника, который не отличался графоманией, но сейчас его письменный отчет был очень подробным), посетивший этот кордон месяц назад, мирно сидел в этом жилище, когда услышал какой-то громкий звук в тамбуре. Лесник решил, что это наверняка какой-то крупный зверь, так как никого из людей здесь в это время быть не должно. Поэтому лесник передернул затвор казенного карабина, пять раз выстрелил в дверь и только потом выглянул. В тамбуре он никого не обнаружил, а вот трава была примята и на ней — следы крови. Вероятно, как писал он в журнале, к кордону подходил медведь.

Сергей с ужасом прочитал эту историю, так как представил, что было бы, если бы он вот так, без предупреждения, ввалился в тамбур, когда в избе гостевал этот стрелок. Зоолог решил, что теперь придется, подходя к любому кордону, еще издали орать, что он не медведь.

Сергей успокоился после того, как попил чаю. После этого он вытащил из тамбура резиновую лодку. К счастью, пули ее не задели. Он накачал лодку помпой-«лягушкой», потом отнес к реке, спустил на воду, загрузил вещи и привязал носовой конец за ближайший куст.

Затем Сергей прошел метров сто по берегу вверх по реке. Здесь на пересечении двух медвежьих троп стояла огромная ель, которую звери маркировали, царапая кору когтями. Сергей внимательно осмотрел ствол. Все метки-задиры были старые. И, к сожалению, медвежьего помета рядом тоже не было.

Сергей сел в лодку, и течение понесло ее. Он погреб немного, потом положил весла, взял короткий спиннинг и пустил желтую блесну в омуток, над которой Ропотиха кружила одинокий березовый листик.

Сергей вытащил из этой ямки двух хариусов и взялся за весла, невольно любуясь крутыми гипсовыми берегами, казавшимися розовыми в лучах заходящего солнца.

Лишь только лодка исчезла за поворотом, как из тайги на берег, прихрамывая, вышел огромный темно-коричневый, почти черный медведь. Он долго стоял в живописной позе, вглядываясь туда, где только что скрылся Сергей. Медведь принюхался, развернулся, подошел к огромной ели, встал на задние лапы и когтями оставил глубокие борозды на ее стволе.

Сначала было темно. А вокруг — невидимая гладкая стена. Потом тесная темнота надоела ему; он слегка ударил клювиком по преграде и тихонько запищал. Темнота не отступила, но кто-то, бывший снаружи, сказал:

— Первый проклёвывается.

Он понял, что говорят о нем, и снова ударил. Раздался треск, и показалось маленькое светлое пятнышко.

И он стал бить своим слабым клювиком в этот просвет снова и снова. Наконец скорлупа подалась, и он оказался на свободе.

Кто-то невидимый убрал ненужные теперь скорлупки и подвинул теплый свет поближе к нему.

— Вот так.

И он почувствовал, как мокрый пушок, покрывающий его тельце, быстро высыхает.

Он устал, закрыл глаза и заснул. Сквозь сон он слышал, как пищат его соседи, как они стучатся и как раскалываются их скорлупки.

Он проснулся оттого, что впервые в жизни почувствовал голод. Он поднял вверх свою головку с полуоткрытыми глазками, раскрыл клювик и запищал.

— Сейчас, сейчас, — раздалось откуда-то сверху, и что-то удивительно вкусное попало ему в рот. Он торопливо проглотил кусочек и снова поднял вверх раскрытый клювик. И снова его покормили. А по потом еще раз. А потом он устал и заснул.

Так продолжалось изо дня в день. Как только он просыпался, кто-то давал ему кусочки мясного фарша.

Кто за ним ухаживает, он не видел. Потому что он вообще пока еще видел плохо.