— На груз? — ошарашено переспросила учительница, но ее уже взяли под руки с двух сторон.

Один из милиционеров окликнул проезжавшего водителя электрокара:

— Погрузи это и отвези в наш отдел.

Женщину насильно сдвинули с места:

— Пройдемте, гражданочка. Мы имеем право задержать вас на тридцать суток до выяснения обстоятельств дела.

Александру стало нехорошо. Его сковал мучительный внутренний дискомфорт, как будто то, что произошло сейчас, чем-то угрожало ему. Показалось, что это над ним надругались, что ему нет спасения от тотального врага, что сейчас придут в движение все сатанинские силы, все нереализовавшееся зло, завопит и пойдет куражиться вся притаившаяся мразь. Острая незащищенность тысячью ножей вонзилась в душу.

— Если у нее есть при себе деньги, отберут деньги, а если нет — отберут книги, — вместо «здравствуйте» сказала подошедшая Горовая и, тронув Александра за рукав, вывела его из оцепенения.

— Зачем? Что они будут с ними делать?

— Отдадут перекупщикам. У них этот бизнес поставлен основательно. На любой товар есть проверенные и надежные покупатели. Из своих бывших или из родственников.

— Рэкет?

— Конечно! А что можно сделать? Документов на право провоза груза, видимо, действительно нет.

— Разве можно все предусмотреть, разве можно жить так мелко?

— Нельзя, вот на этом и греют руки подонки. В условиях демократии обвинить человека легко, а защитить почти невозможно, тем более что это никому и не нужно.

— Да. А книги, скорее всего, из Киева передали с проводником.

— Ну, — Горовая слегка поежилась, — для проводников это копеечный бизнес, где-нибудь рубль за пачку. А эти, — она кивнула в сторону двух бандитов от власти и трепыхающейся между ними жертвы, — возьмут, как минимум по пятнадцать за книгу. Если это Масляк, то на рынке он стоит четвертной, а то и больше. Выгодно.

— Там было более ста экземпляров, — профессионально прикинул Александр.

— Считайте, ребята пятьсот долларов под ногами нашли. — Затем, словно очнувшись: — С приездом вас!

— Здравствуйте, — Александр заставил себя отвлечься от грустного.

Ехали они в переполненном трамвае, поэтому разговаривали мало, чувствуя, однако, что думают об одном и том же: о потерпевшей, которой сейчас несладко.

— Это была линейная милиция. Чем занимаются, сволочи!

— Сейчас все, кому впала власть, — сволочи. Этим и городская милиция грешит, — уточнила сдержаннее Горовая.

Писателей вообще, а поэтов в особенности Александр недолюбливал за их назойливость и непомерные требования внимать им. Зачастую это были люди сумбурные, экспрессивные, непредсказуемые и эгоистичные. Он знал одного короля тиражей, цинично заявившего с экрана в модном ток-шоу: «Я пришел в мир, чтобы брать, а не отдавать».

Горовая же принадлежала к немногочисленной когорте литераторов-технарей. Она получила математическое образование, была кандидатом технических наук, и уже одно это говорило о рациональном и гармоничном строе ее интеллекта. Чувства меры в ней было так же много, как в природе, щедро рассыпающей разнообразные звуки, но лишь прекрасные из них предлагая фиксировать для воспроизведения. Как нейтрино не существует в состоянии покоя, так и она не существовала вне работы. Айрис Мэрдок писала, что есть грани, ниже и выше которых человек не может не быть истинным, а внутри их он только играет роли: отца, сына, друга, мужа. Так и она: постоянно работала внутри этих двух разделяющих граней. Ниже их находилась, когда выживала, занималась суетой, а выше — когда улавливала эманации тонких миров, насыщалась ими. Но то тоже было работой, накоплением сил, потенциала: физического, как в первом случае, или духовного, — как во втором.

Поэтому он знал, что тщеславие, как вид суеты, не определяющей жизнь, в Горовой отсутствует, и она не станет целый день читать стихи, если он о том не попросит.

Когда же попросил, извинившись, что не следил за ее творчеством и знает лишь кое-что, доступное из Интернета, она сказала:

— Я подарю вам книги, почитаете сами.

— О, нет! Автор всегда читает лучше. Пожалуйста!

— Нет. Чтобы читать хорошо, необходимо особое настроение. Знаете что, — она заговорщицки улыбнулась. — Пока вы будете посещать своих авторов, я вам перепишу кое-что на диктофонную кассету. У вас есть диктофон?

— Да, здорово придумано! Только, если позволите, я сначала позвоню своим авторам. Так торопился, что из Киева не успел. Для меня же это было не главным, — еще раз объяснил цель своей поездки после двухчасового рассказа о себе.

Они сидели в гостиной ее квартиры, выходящей окнами на Преображенский сквер. В зеленое время года собор, давший название скверу, прятался за листвой. Теперь же, в конце ноября, деревья обнажили скелеты веток и сквозь них желтели золоченые купола. Мир стоял сер и непригляден. Даже дождь украшает природу своим тоскливым цветом, но сейчас он не шел. Сухой же и безморозный ноябрь — пыльный, тусклый, сумрачный — был как обморок года, как изнанка бытия. Смотреть на него не хотелось.

А здесь из окон третьего этажа виднелись не только купола — желтые, но и небо — голубое, застывший мир, прочерчиваемый иногда косяками птичьего грая. Горовая роскошно его угощала — домашнюю пиццу они запивали белым «Мартини» и говорили о материях, милых сердцу.

Он потянулся к телефону и набрал номер Крутько Евдокии Филипповны. Ему сразу же ответили.

— Евдокии Филипповны нет дома. Кто ее спрашивает?

— Это звонят из Киева, издательство «Умники». Мне необходимо встретиться с нею для заключения издательского договора на учебник, — Александр терпеливо побеждал недоверие в тоне собеседника.

— Она болеет.

— Что такое? Это не опасно? — забеспокоился не на шутку.

— Вообще-то опасно. У нее инсульт.

— Господи! — вырвалось у него непроизвольно.

— Кризис уже позади, но она еще в больнице, — поспешили успокоить Александра.

— И что? — не знал, как спросить, сможет ли Евдокия Филипповна работать.

— Спасла трепанация черепа, операция, — объясняли ему терпеливо и доходчиво.

— Ну и славно! Передавайте ей привет от Александра Михайловича.

Следующий номер, который набрал Александр, тоже ответил сразу, но нужного человека, как и в предыдущем случае, не оказалось на месте, правда, по другой причине — Коваленко Афанасий Ильич уехал на месяц к дочери в Москву, там родилась внучка.

— Не знаю, что и делал бы без вас, Дарья Петровна. Свалился к вам на целый день. Вы уж меня простите и спасибо за терпение, — от неловкости начал заикаться, с ним это случалось.

— Что, никого нет?

— Никого, как назло.

— Тогда я и кассету портить не буду.

— Как это «не буду»? — воскликнул Александр. — Читать не хотите, а теперь и записать отказываетесь?

— Мы и так можем послушать.

— Естественно, и так послушаем, пока кассета будет переписываться, — Александр достал свой диктофон.

— Как знаете. Тут на полтора часа, — предупредила Горовая, повысив голос. — Все писать?

— А то!

Дарья Петровна подсоединила к сети выпрямитель, подключила к нему диктофон гостя, поставив его на запись. Затем вынула из зарядного устройства пальчиковые аккумуляторы и, вмонтировав их в свой диктофон, включила его на воспроизведение.

И полился голос, читающий стихи. Это не просто был голос Горовой, это было звучание Горовой наедине с сокровенным. Его магия потрясала. Был он глуше, чем обычно, в нем исчезла звонкость и появилась несвойственная ему хрипотца, хрипотца тоски и сожаления, доносящая до слушателя такое внутреннее волнение, такой накал переживаний, что мороз пробирал.

Я падаю, как раненная лань.

Не сплю ни днем, ни темными ночами —

Все отдаю,

Но не вернуть мне дань

Разлукам тем, что пролегли меж нами.

Разлуки- муки… Кто придумал их?

Такое тяжкое людское бремя,

Ложащееся сразу на двоих,

Бессонницам не внемля, ни смиренью.