— Тебе, наверное, любопытно, как я здесь оказался? — спросил он.

— Д-да.

Говорящего телефона на сегодня было вполне предостаточно, поэтому способы появления в комнате постороннего человека Люба анализировать не стала, а просто отбросила за границу сознания.

— Я прогуливался по улице мимо твоего дома и зашел… через дверь.

В общем-то, калитка со стороны рабочего двора обычно стояла открытой, но ночью ее запирали, Люба лично закрыла задвижку в девять за последней ушедшей женщиной. Получается, кто-то успел открыть?

— Ну ладно, — нетвердо сказала она, придя к решению, что на самом деле ей совершено не охота думать, как именно он сюда проник.

Вместо этого Люба с прямой, как доска спиной уселась на стул и рассеяно сказала:

— Я тебя не приглашала.

Бостон хмыкнул, сложил руки на груди и со всей дури привалился к боку железной печки.

Через секунду Люба уже подлетала к нему, отдав управление телом во власть инстинктивной реакции и даже не успевая фиксировать разумом все события — и свой невероятный прыжок, и непроизвольный крик, и его изумленно распахнувшиеся глаза.

Она с силой дернула его за локоть, оттаскивая в сторону, развернула, будто легкую тряпичную куклу без костей и не поверила своим глазам…

Когда печь доходила до нужной температуры, как сейчас, то разогревалась так сильно, что попавшая на ее поверхность вода шипела и испарялась, как с раскаленной сковороды. Так беспечно прислониться к печи мог только человек, которые не просто этого не знал, но и по какой-то причине не ощущал исходящего от печи жара.

Он должен был завопить, потому что такой сильный ожог должен сопровождаться получением огромного количества боли. Очень много боли.

И этот… этот ожог вообще должен был существовать!

Люба неверяще вертела перед носом его расслабленную, ничуть не сопротивляющуюся руку, а потом задрала футболку, оголяя плечо. Ничего. На коже ничего не было, хотя даже на таком расстоянии прекрасно ощущался печной жар.

— Как? — зло воскликнула она, до боли в костяшках вдавливая пальцы в его мышцы. Возможно, она не заметила и на самом деле он совсем не прислонялся к печи? Но нет, не настолько же она слепа!

— Как ты это сделал? — требовала она ответа, вздрагивая от пережитого шока и чувствуя, как крупная дрожь передается ему, но это совсем неважно, она смотрела в его глаза так жадно, будто при попытке сохранить тайну намеревалась прочесть ответ в его мозгу самостоятельно, хотела на самом деле влезть в его голову и неважно, что будет, но вдруг поняла, что он так изумлен совсем не тем, что его плечо осталось невредимым. Нет… его изумил ее поступок. Ее страх.

Люба быстро отдернула руки и отступила. На коже предплечья Бостона теперь горели красные отпечатки, оставленные ее пальцами. Конечно, она же бросилась его спасать. Человека, которого после всего сделанного наоборот, стоило хорошенько приложить к этой печке еще разок, желательно физиономией. Конечно, я за любого бы испугалась, убеждала себя Люба, потому что чувствовала бы себя виноватой, что не предупредила об опасности и неважно, о ком речь.

Но себя обмануть оказалось не так просто.

Она жутко испугалась именно за него. За человека, который натворил столько гадостей и глупостей, что раз и навсегда перечеркнул возможность дружеских отношений, но при этом каким-то необъяснимым, неуловимым, совершенно непостижимым образом умудрился вытащить ее из скорлупы, где она упрямо отсиживалась до сих пор и продолжает тащить дальше, туда, где слишком светло для глаз, привыкших к темноте.

Наверное, стоило сказать, что в общем-то, отсутствие травмы это ерунда, неважно, что случилось и вообще попросить его убраться вон, но вместо этого Люба не могла оторваться от его глаз, потому что сейчас в них вспыхивали и искрились то самое удивление, и недоверие, и то самое вызывающее упрямство, которое так напугало ее в лодке.

Она вдруг четко поняла, что все было напрасно. Что Эсфиль зря пыталась ему помешать и что его добровольное согласие вести себя хорошо больше не действует.

Он не остановится.

— Зачем же ты так, — сказал Бостон. Сейчас он казался таким же монолитным, как бетонный пол под печью, шевелились только губы и только глаза жили своей особенной страшной жизнью. У человека не бывает таких глаз…

— Зачем ты мне вообще попалась? — монотонно выговаривал он, тихо и нечетко, как говорят во сне. — Я боялся, что рано или поздно это случится, но как-то далеко, в неопределенном будущем. Не так быстро, слишком быстро.

Люба молчала, потому что испугалась, впервые за вечер по-настоящему испугалась чего-то неестественного вокруг.

— А в общем, это ерунда, пусть ты немного другая, чуть-чуть отличаешься от прочих девчонок, но я не верю, что ты какая-то особенная. Это просто физическое влечение. Когда оно шибает в голову, многие сказки кажутся реальностью. Думаю, пару недель более близкого знакомства и это напряжение между нами как рукой снимет. В субботу у нас вечеринка, приходи. И думаю, тебе стоит остаться на пару недель у меня в доме.

— Ты что, снова? — все, что уловила Люба — это его очередное наглое приказание, когда не приглашают, а просто ставят в известность. — Забудь! Эсфиль тебя остановит!

— Эсфиль остановит? — мягко спросил он. Негромко и даже с каким-то пониманием, с легчайшим налетом жалости и сочувствия, отчего стало только страшнее. Лучше бы он по-прежнему холодно шантажировал или издевался. Но не так.

— Даже у Эсфиль бывает, нет выбора. Есть вещи, которые для нее… для нас важнее судьбы человеческого существа. Но даже не будь этого, я только что понял — бесполезно оставлять тебя в покое. Нас снова столкнет случайность, я ведь сегодня случайно здесь оказался и случайно о тебе вспомнил. Тебе будет забавно слышать, что иногда такие, как я, видят связь случайностей. Даже если я в очередной раз уйду. Даже если случится чудо и Эсфиль найдет, чем меня припугнуть еще разок, ничего не изменится. Рано или поздно ты окажешься в моей постели и пожалеешь, что тянула так долго.

— Как меня достала эта твоя самореклама!

— Думаю, я не самое плохое из того, что тебе суждено.

— И что опять за вы и мы? Я такой же человек, как ты, так что прекращай выпендриваться! Меня уже тошнит от твоей самодовольной морды!

— В субботу я покажу тебе разницу между нами. Но не здесь, не в месте, где тебе есть куда бежать.

— Ты не посмеешь опять! — бессильно возмутилась Люба, моментально и полностью поверив, что при желании он легко сможет нейтрализовать влияние Эсфиль.

— Я не буду с тобой спорить. И принуждать тоже не собираюсь, в субботу вечеринка, а ты обещала заглянуть в гости еще разок. Вот и заглянешь.

Ответа он не ждал. Улыбнулся на прощанье, обошел застывшую столбом Любу и направился к двери. Раскрыл нешироко, только чтобы выскользнуть боком, но в комнату успел ворваться пропахший сыростью и пронизанный ночной прохладой ветер. Он принес влажность, от которой сразу же стало зябко, но Люба не шевелилась, она смотрела, как Бостон без зонта и куртки, прямо босыми ногами, ни секунды не мешкая, вышел в темноту под осенний вязкий дождь.

А потом закрыл за собой дверь.

— Сходишь на рынок? Сахар закончился.

В наспех накинутом халате тетя Диана выглядела растрепанной и немного злой. С ней такое иногда случалось — обычно в выходные, когда вся семья оставалась дома и всю эту шайку нужно было накормить, причесать, умыть и проследить, чтобы они ничего не разрушили. Разрушение в детях сидит так же, как черт в табакерке — и выпрыгивает в тот самый момент, как только ты расслабился и на секунду отвернулся.

Люба молча кивнула и через несколько минут уже шла к рынку, жмурясь на теплом солнце, которое утром сменило надоевший дождь и придерживая рукой висящую на локте корзинку.

Ей почему-то нравилось ходить на рынок именно с корзинкой. Если раньше, при жизни в городе, Любу заботило, не глупо ли она выглядит, когда чем-то сильно отличается от толпы, то сейчас ее интересовало только, не помнутся ли пирожные, которыми дядина семья баловала себя по выходным.