Раиса Ивановна окончательно проснулась, словно ее окропили ледяной водой, вытянулась на постели и инстинктивно прикрыла грудь измятым одеялом.

— Это ты? — удивилась, хватая воздух. — Сколько лет? — не нашлась, что можно было бы сказать уместного в такой миг. — Боже, а я так выгляжу...

— Ничего-ничего, — остановила гостья ее порыв сгоряча встать с кровати и закутаться хотя бы в халат. — Я не надолго. Так, проходила мимо, дай, думаю, зайду. Правду ты говоришь, что не виделись столько лет, — она почти гипнотически действовала на Раису Ивановну, так как та осталась сидеть на кровати — покрытая влажностью, разлохмаченная, неубранная. А слова Низы западали в душу сразу, перерождались там в ощущения и призывали к ответу не ради гостеприимной вежливости, а ради исповеди.

— Я виновата, — с усилием улыбаясь от неловкости, призналась Раиса Ивановна. — Как выбрала мужем Виктора, чего ты тогда не одобрила, так и отдалилась от тебя. Приглашение на твою свадьбу проигнорировала, хотя ты на мою — приходила. Не поблагодарила тебя за то, что не забыла меня. Не извинилась, не поздравила. Не знаю, почему я так поступила.

— Да ведь знала, что он тебе не пара, что поступок твой был весьма экстатичный по проявлению. Знала и отмахивалась от всех, прежде всего, от собственной рассудительности. Поддалась прихотям естества, а признать это не хватило мужества. А я сказала это вслух, твоей маме сказала и ему тоже. Но правда никому и во все времена не нравится, и ты — не исключение.

— Ты и это ему говорила? — искренне изумилась Раиса Ивановна.

— Конечно. Просила отступиться от тебя, не застить тебе будущее. С твоим голосом ты могла бы стать звездой. Да что там! — гостья в конце концов присела на краешек стула, стоящего возле швейной машины. — Камень преткновения в том, что я хотела тебе наполненного счастья и, как могла, боролась за это, честно боролась, без коварства. Но тебе показалось, что ты удовлетворишься его каплями, поэтому ты и не поняла меня. Извини, я, наверное, плохо убеждала вас всех.

— Пойми, я очень рано познала усладу плоти. Это теперь я знаю, что они лишь призрак счастья, а на самом деле — тормоза в продвижении к нему. Но и Виктор уцепился в меня намертво. А мне, молодой, это нравилось. Потом мы оказались разными людьми, не созданными друг для друга. Со временем на наших отношениях и разность возраста начала сказываться, общего осталось совсем мало. Он обижал меня, часто унижал при коллегах. Ревновал ко всем. Я ему приводила слова Ларошфуко о том, что в ревности больше самолюбия, чем любви. Но на него никакие авторитеты не действовали. Мы без конца ссорились. А самого его дома ничто не держало. Одна эта проклятущая рыбалка да машина его занимали. Так и погиб. Такой молодой оставил меня без защиты, одинокой. Эх, Виктор, Виктор...

— Не объясняй. Я все поняла еще тогда, видела, как ты счастья хотела, выпестованного наивным воображением. А вот смерти, такой неосмотрительной, простить ему не могу. Не думай, что я за глаза наговариваю на покойника. Я ему откровенно об этом сказала, — тихо говорила Низа. — Взял такое сокровище! Так ценил бы, себя берег бы. Ой, сколько бед он тебе принес! Одно оправдание — дети, — она вздохнула, так как своих детей Бог Низе не дал.

— Дети? — аж встрепенулась Раиса Ивановна, словно хотела прояснить что-то скрытое от очевидности, тем не менее сдержалась. — Они живут своими жизнями, — сказала уже спокойно. — Не были бы от него, так были бы от другого. Я готова им душу отдать. Но это же невозможно. Поэтому они меня только мучают. Стараюсь жить своей жизнью, но не пойму, из чего она теперь состоит.

— У тебя есть работа — интересная, нужная. Ты — счастливый человек, пойми. А Виктор? Его уже нет. И хватит его беспокоить. Жаль, что ты одна. Значит, тебе так хорошо. Так и живи.

— Где там хорошо! Со временем, как прошло молодое умопомрачение, часто вспоминала тебя. И слова твои вспоминала. Беспокоилась своей виной, что ты где-то среди чужих людей сама-одна, без подруги, без преданной души. Виктор все равно не дал бы нам видеться и общаться. Тем более что, оказывается, ты с ним говорила... Я этого не знала.

— Пойду, — встала Низа. — Извини за непрошеный визит.

— Подожди. Как ты сюда зашла? Разве у меня было открыто? Ночь же на улице.

Гостья улыбнулась:

— Еще не ночь. Нам с тобой лишь вечереет. Но и о ночи уже следует позаботиться. Ты правильное, полезное дело затеяла. Будь здорова! — и она быстро вышла из комнаты.

Раиса Ивановна прислушалась: теперь шагов не было слышно, дверь не громыхнула, не скрипнула. Не вытерпела, подхватилась с постели и выскочила в гостиную — тихо, пусто. Не спеша прошла в коридор — тоже тихо, никого не видно. Потрогала входную дверь — закрыта на замок, как и с вечера. Не включая свет, приблизилась к темному окну. В сиянии полной луны увидела, как во дворе развернулась машина, а потом набрала скорость и исчезла за углом. Показалось даже, что с водительского места кто-то махнул ей рукой, но это могло и пригрезиться. Полная луна — он такая волшебница.

Пошла, снова легла и, уже засыпая, вспомнила, что не посмотрела на часы. Еще раз глянула в окно, теперь переведя взгляд выше, на небо — луна стояла в зените. Господи! — испугалась. Это же часа два ночи! Разве в такое время ходят в гости? Ага, она сказала, что шла мимо и решила зайти, а сама на машине поехала. Как это? А что она говорила, что в глаза упрекала Виктора за его раннюю смерть? Ничего себе! Как это можно, люди добрые? В уме ли я?

Да это ж сон! — вдруг мелькнула у Раисы Ивановны мысль, и она проснулась. Луна, в самом деле, светила в окно с раскрытыми занавесками, заливала молочным дурманом ее постель, но к зениту еще не подошла. Часы показывали лишь четверть двенадцатого.

До утра она уже не заснула. Прокручивала в мыслях те слова, которые ей или приснились, или послышались. Взвешивала их, выверяла мерой прожитых лет.

6

Все лето Низа Павловна недомогала: давило сердце, не выдерживая жары. Еще как не показывалась на улицу, день протекал благополучно, а если выходила за покупками, то возвращалась домой больной на целый день.

Поражало то, что деревья и в сквере на площади, куда выходили окна ее комнат, и в том садике, что был разбит во дворе под окнами кухни и столовой, стояли зеленые-зеленые. Ни один листочек не пожелтел и не скрутился трубочкой. Такая сила воды, — думала она иногда, — напоили землю июньские дожди вдоволь, и вот до сего времени этот запас спасает растения.

А ее не спас ни дождливый июнь, ни прохладное начало июля. Августовская жара изнурила-таки сердце вконец, и оно не выдержало. Еще двенадцатого вечером вышла во двор, посидела с соседками, пожаловалась на нездоровье.

— Вы, Низа Павловна, не стесняйтесь, — сказала Елена Иосифовна. — Вдруг почувствуете себя неважно, звоните по телефону, пусть хоть и среди ночи. Я сплю чутко, услышу сразу.

И пришлось последовать ее совету. В ту же ночь. В два часа, когда перевалило уже на тринадцатое, проснулась от смертельного удушья — теряла сознание во сне. Каким чудом проснулась? Наверное, не пришло еще время ей умирать.

Хорошо, что телефоны соседей были у нее закодированы на кнопках быстрого набора, поэтому нажала на любую, к какой дотянулась. Попала как раз к Елене Иосифовне. Скажи после этого, что нет на свете Бога.

— Умираю, — только и смогла прошептать.

— Дверь! — закричала соседка. — Дверь откройте, соберитесь с силами!

Как это сделала, не помнила. Но открыла. На какой-то миг пришла в сознание в машине «скорой помощи», подбрасываемой на застывших в ночной прохладе наплывах растопленного днем гудрона. А потом снова навалился мрак.

Сознание еще раз возвратилась, когда ее укладывали на хирургический стол.

— Зачем меня сюда? — успела спросить безадресно и... полетела.

Она много читала о том, что люди, умирая, летят через черный туннель, в конце которого горит яркий свет. С нею этого не было.

Возможно, на момент перелета сознание снова оставило ее. Но вылетела она прямо на летнюю поляну. Осмотрелась, увидела, что ее тело лежит где-то далеко на операционном столе, а вокруг него сгрудились люди в белых халатах. Кажется, один из них делал ей искусственное дыхание методом «рот в рот», а другой ритмично нажимал на грудную клетку, стараясь запустить сердце.