Почему-то стало трудно дышать, закружилась голова, стиснуло холодной рукой горло. Лика побледнела, ей захотелось ухватиться за стену, она боялась, что сейчас упадет.

Она попыталась дотянуться до стены — но рука соскользнула, и Лика нечаянно оперлась на большую икону — кажется, это была часть Царских врат, изрядно потрепанная, облупившаяся. Почему-то у Христа не было глаз, как будто их выцарапали.

Стоило ей дотронуться до иконы, как стало темно в глазах, и Лика опять оказалась на границе двух измерений, в них обоих — царила темнота, только раздавались слабо различимые голоса. Кто-то выкрикнул что-то, ему ответили резким, неприятным смехом. Потом закричала женщина, заплакал ребенок, Лика услышала какие-то ругательства на непонятном языке. Язык, как ей показалось, принадлежал к восточной группе, гортанный. Потом она услышала тихий голос, который читал тягучую молитву на странном языке, близком к русскому. И снова — смех, и снова — тихий юный голос:

Божиим же Духом просвещен,

Святороднаго племене свят был еси,

И, мученическим венцем увязся,

В чертозе Небеснем водворяешися.

Молися о нас святе, творящих любовную память твою.

И было так странно, что Лика слышит эти слова на неизвестном языке, но — потом она услышала выстрелы, и снова — смех, теперь он казался ей уже дьявольским, потому что тот, хрупкий, едва слышный голос стих, и теперь будто и не было ничего, только темнота, из которой надо было выбраться. «Опасно, пойдем, — слышала она голос, ей казалось, что кто-то настойчиво теребит ее за плечо, пытается поднять, повторяя: — Опасно, тут нельзя оставаться, ты слышишь?»

А потом ее начали трясти за плечо уже сильнее, в нос ударил резкий запах, от которого закружилась голова, Лика, не сдержавшись, чихнула и поняла — нашатырь. Она открыла глаза и обнаружила, что сидит на высоком стуле, над ней склонилась Наталья Александровна, все с тем же строгим и немного испуганным выражением лица.

— Все в порядке? — спросила она.

— Да, спасибо...

— Тут тяжело дышать. Ну ничего, это вначале, потом привыкнете...

— Да, — сказала Лика, не сводя глаз с иконы. — Привыкну.

Она хотела спросить, что это за икона, откуда она, но почему-то побоялась. Как будто кто-то посоветовал ей молчать о своих видениях.

И в самом деле — ни к чему, и так на Лику смотрят с жалостью и опасением, а расскажи она про слышанные голоса, вовсе сочтут за сумасшедшую и откажут от места...

Лика поднялась.

— Посиди еще, — властно приказала Наталья Александровна. — Тебе надо прийти в себя. Ты бледная, как вон та стена...

Лика мотнула головой.

— Нет, все в порядке, — сказала она, пытаясь улыбнуться и не смотреть на ту икону. — Правда же, все в порядке.

«Главное — снова до нее не дотронуться... Тогда точно будет все в порядке».

Чем дальше он погружался в сутолоку улицы, тем ему становилось труднее дышать — страх снова подбирался к горлу, пытался сжать его ледяными пальцами. Ему везде мерещились недобрые взгляды, несколько раз показалось, что он видит их, и — когда он зашел в кофейню на углу, не понимая даже зачем, ведь — до дома осталось несколько шагов, может быть, он уже близок к помрачению рассудка и его страшит пустота квартиры?

Так вот, когда он зашел в кофейню и устроился возле окна, в углу, так, чтобы были видны прохожие, а он сам никому виден не был, ему показалось, что за этим огромным окном-витриной мелькнула Тень. Он вздрогнул, напрягся, но потом понял — померещилось... Глоток горячего кофе, обжигая, вернул его в нормальное состояние, страхи немного улеглись, он даже позволил себе насмешливо улыбнуться — эк разгулялось воображение...

Впрочем, посидев немного в кофейне, он снова пошел по улице. Поднялся ветер, от чего стало еще мрачнее — казалось, что ветер, бросающий ему в лицо пригоршни мелкого, колючего снега, пытается выгнать его из этого города, с этой улицы, из этого мира — из жизни. «Некуда бежать — повсюду скалят зубы чудовища, и все это порождено алчностью твоей».

Но это за ним бегут чудовища, порожденные алчностью других! Или — это его собственные чудовища? Его алчность? Просто он отказывается признаться себе в этом грехе?

И его бесконечное одиночество, похожее на тупик, из которого нет выхода, эта страшная пустота вокруг — может быть, это тоже расплата за грехи?

Или это просто — беда, с которой надо провести ночь, потом утро, потом день, потом еще ночь — пока ты не привыкнешь к ее неизбежности, к тому, что ты — в замкнутом пространстве и повсюду тебя окружают тени?

Он старался идти быстрее, дыхание снова стало учащенным, глаза слезились — наверное, от снега, похожего на льдинки. Вздохнул спокойнее только в подъезде, когда дверь отрезала его от окружающего мира, в котором царили тени, фантомы, мрачные предсказания неминуемой беды.

Когда открыл дверь подъезда, ему показалось, что кто-то вошел за ним. Ощущение незримого присутствия было таким сильным, что он невольно обернулся — и встретил лишь пустоту. Однако страх не ушел.

Ему хотелось закричать, на лбу выступили бисеринки холодного липкого пота. «Я схожу с ума, — подумал он. — Никого же нет, никого нет».

Все было тихо, спокойно. «Оскорбительно и пугающе спокойно», — поправил он и усмехнулся. Как сказал бы дед: «Это нервы, мой мальчик, ты просто слишком много пережил в последнее время, слишком много, чтобы сохранять ясность ума и самообладание, которые сейчас так тебе нужны».

Он и в самом деле услышал голоса деда и дяди Миши — они словно разговаривали в отдалении, как тогда. И — ему в самом деле стало немного спокойнее, как будто даже иллюзия их присутствия в этом мире прогоняла навязчивую и страшную Тень.

Успокоившись, он быстро, стараясь не оборачиваться, поднялся на свой этаж, открыл дверь.

Захлопнул ее так резко, точно кто-то там, за его спиной, не желая сдаваться, продолжал преследовать его, пользовался тем, что невидим и потому — в безопасности.

Сначала вздохнул с облегчением, скорее по привычке, привалился спиной к двери, прикрыл глаза. «Раньше, — подумал он, — я в самом деле чувствовал, что у себя дома я в безопасности. Раньше меня защищали стены этого дома».

А теперь?

Он открыл глаза — первое, что увидел, был портрет матери, та стояла задумчиво, глядела прямо на него с жалостью и печалью, ее правая рука была опущена вдоль тела, а в левой была зажата ветка сирени. Во всем облике таилось столько безнадежной грусти, что он поспешно отвернулся, стараясь избавиться от подступивших слишком близко к глазам слез.

И тут же почувствовал себя одиноким, бесконечно одиноким в этой старой, огромной квартире.

— Пора привыкнуть, — сказал он себе.

И чтобы процесс привыкания проходил менее болезненно, включил телевизор — теперь по крайней мере в этой пустой квартире с холодным дыханием стен хоть кто-то разговаривал кроме него.

Хоть кто-то...

Глава 3

«НЕТ НИЧЕГО СТРАННОГО...»

Раскрыв незрячие глаза

На мир, где зло с любовью схоже,

Как нам узнать: то Ангел Божий

Иль только Божия гроза?

Черубина де Габриак

Потихоньку она привыкала к новой своей работе, и то происшествие теперь казалось ей незначительным, случайным. Все налаживалось. Даже Наталья Александровна уже не пугала своим холодным взглядом. С остальной командой Лика познакомилась за неделю, а с некоторыми даже подружилась.

Их и было-то немного, Анна Владимировна не солгала относительно бедственности положения — всего несколько человек, согласных заниматься этим кропотливым, тяжелым врачебным делом. За копейки, право же. И сама комната, неожиданно оказавшаяся большой и достаточно светлой, белыми стенами походила на больничную палату или на операционную. А те бедные иконы, что толпились у выхода, ожидая помощи, были похожи на вереницу больных в поликлинике.