— Опять, видно, не рассчитал, — сказал Борисов подбежавшему Ломову.

— Что такое?

— Уж не убил ли? — Борисов прощупал пульс немца и заключил: — Будет жить.

Матрос заткнул немцу рот, взвалил его на плечо и широкими шагами пошёл по траншее Ломов отходил последним. Добежав до места, где он недавно просидел несколько часов, остановился. В ночной тиши ясно донеслись шаги немецкого развода.

Ломов присел у стыка траншеи, вскинул автомат, вслушиваясь в ясно различимый стук егерских ботинок. Теперь он не озирался по сторонам, не жался к обледенелому граниту, а спокойно выжидал, преградив путь врагу.

Появилась расплывчатая фигура впереди идущего егеря. Ломов плавно нажал на спусковой крючок, долго не отпускал его и не заметил, как встал во весь рост. Он не слышал ни криков, ни стонов фашистов, бежал по траншее, потом между валунов на голой вершине Муста-Тунтури, пересёк по проходу проволочное заграждение и упал у камня. К нему подполз Шубный, который ни на шаг не отставал от командира, оберегая его от всех случайностей.

Немцы открыли пулемётный огонь по вершине хребта, без конца жгли ракеты. А Ломов с Шубным сидели за валуном, потом поползли. Сергей ликовал. Впервые за всю его фронтовую жизнь он почувствовал волнующую радость успеха операции, которую он сам разработал и осуществил.

Через Муста-Тунтури, улетая в пространство к морю, визжали вражеские пули. Холодный ветер трепал полы телогреек, весело насвистывал. Ломов с Шубным перевалили через хребет, догнали Борисова и попали в объятия начальника штаба и командира роты.

— Молодцом! — единственное, что сказал Антушенко.

Разведчики собрались в длинной и мрачной землянке полевого караула. На столе около коптилки сидел Титов, раненный при отходе в правую ногу. Ира заканчивала перевязку. Рядом стоял Шубный, жалобно смотрел на своего друга.

— Неужели, Фома, отвоевал я с тобой? — вздохнув, сказал Титов.

— Ежели кость не задета, заживёт быстро. На «большую» не отправят, — успокаивал Шубный, помогая раненому одеться.

— Кость-то вроде не тронута.

— Больно? Ничего, мы потихоньку…

Разведчики шли к своему новому жилью. Они не торопились и по всему чувствовалось, не думали об отдыхе.

Дождливым и пасмурным утром 6 сентября по «малой земле» разнеслась весть: с Финляндией заключено предварительное соглашение о прекращении военных действий.

В роту разведки это известие первым принёс Чистяков. Ночью он отправил американцев на автомашине в Оленье Озерко, а утром приехали две повозки за имуществом роты. Новость мичман узнал по дороге к переднему краю. Не дожидаясь, пока стемнеет, он побежал в роту на перешеек полуострова, прячась за валунами от вражеских пуль. А Громов с Ерошиным остались охранять повозки, расположившись под сопкой около дороги.

После бессонной ночи рота разведки спала и ещё не знала новость. Чистяков разбудил Ломова, потом отыскал Федина, доложил ему, а через несколько минут рота была на ногах. Заговорили все сразу. Многие ещё ничего не понимали, спрашивали друг друга.

— Говорят тебе — капитулировала. Выходит, штыки в землю, а руки к небу — и шабаш, — объяснял Шубный молодому матросу, прибывшему с последним пополнением.

— Не-е, Фома Кузьмич, не капитулировала. Вот Италия в прошлом году, та, верно, капитулировала. А тут просто прекратили военные действия.

— Чего же тогда спрашиваете? — обиделся Шубный и, разыскав Ломова, тайком спросил его: — Финляндия, значит, того, как её?…

— Товарищи! — громко сказал Федин, и гул смолк. — Это событие, та-скать, приближает день нашего наступления. Сейчас командованию надо знать, что будет на стороне врага с выходом Финляндии из войны. Наш ночной «язык» к утру устарел. Это говорит о многом.

На стихийно возникшем митинге говорили долго. Каждому хотелось сказать что-то своё, накипевшее за многие месяцы обороны.

Антушенко прискакал из батальона. Спешился около комендантского взвода и быстро пошёл к землянке командира бригады.

Растокин только что вернулся из штаба. Он сидел на полу и рассматривал большую карту. Лицо комбрига было чем-то озабочено.

— Легок на помине, Анатолий Прокопьич. Заходи, очень нужен, — Растокин передвинул карту, давая место Антушенко. — Приказано направить небольшой отряд в десять человек к посёлку Леастарес для уничтожения бензохранилища. Пойдёт группа, состоящая из командира, радиста, сапёров и разведчиков.

Антушенко разделся, сел около Растокина на полу. Комбриг провёл карандашом по карте от Муста-Тунтури до местечка, обведённого двумя красными кружочками, и сказал:

— Основной запас бензина у северной группировки немецких войск сконцентрирован на Леастарес. Вы понимаете смысл операции?!

— Там же аэродром, усиленная охрана, — предостерёг Антушенко, разглаживая карту от Муста-Тунтури до Леастарес.

— Вот поэтому-то и нужна небольшая группа разведчиков. Предлагают командиром лейтенанта Ломова, — Растокин вопросительно взглянул на Антушенко и добавил: — Кандидатура вполне подходящая. Владеет немецким языком, а это большое дело.

— Федин знает, кого рекомендовать. Ломов снимет часовых на Леастарес, как сегодня ночью…

— Я не сомневаюсь в этом, — весело сказал Растокин, вставая с пола, и предупредил: — Но пока в бригаде об этом приказе знаем только мы с вами. Ломова рекомендую я.

Антушенко удивлённо посмотрел на комбрига.

На пороге появился Егорыч, неумело козырнул и доложил:

— К вам тут два человека просятся, товарищ полковник, с голубыми погонами, стало быть, авиация…

— Пусть заходят, — разрешил Растокин.

В землянку вошли смуглолицый, немолодой, но очень подвижный лейтенант и белокурая девушка — сержант, с туго набитой зелёной сумкой.

— Товарищ полковник, — доложил лейтенант, — прибыли в ваше распоряжение из авиаполка.

— Ласточки опускаются к земле перед самым дождём, — приветливо сказал Растокин, знакомясь. И спросил: — А какими птичками поддержит нас авиация?

— Что прикажете, товарищ полковник, — отчеканил лейтенант и, улыбнувшись, добавил: — Когда наши ласточки в небе летают, говорят, у вас в пехоте хлопот мало.

— Хлопот всем хватит, — ответил Растокин и, увидя, что Антушенко направился к двери, остановил его:

— Анатолий Прокопьич! Отыщи свободную землянку в стороне от штаба, это для тех товарищей, о которых говорили. А о приказе — ни одному человеку, сам понимаешь. Как освободишься — быстрее заходи, тогда и остальное решим.

Растокин и Антушенко давали последние указания Ломову, взволнованному до глубины души доверием, которое ему оказало командование, посылая на Леастарес. Это были не просто указания, а советы боевых командиров, видевших виды в тылу врага на сопках Заполярья. Глядя на Ломова, Растокин представил себе полыхающие в огне бензохранилища, подумал, что враг будет наверняка преследовать смелую десятку разведчиков. «Вырвутся ли они из вражеских тисков?»

— Я приглашаю вас на день победы к себе. Плясать русского можете? — неожиданно спросил комбриг.

— Плохо, — улыбаясь, ответил Ломов.

— Это уже не годится. Мы закатим такой бал — сопки задрожат!

Вошёл Федин и доложил комбригу, что все отобранные для операции люди разместились в отдельной землянке.

— Отлично, — сказал Растокин и повернулся к Ломову. — Да, вот ещё что. Очень трудно будет пробиваться сюда, идите на Мурманск, к Карельскому фронту, тем более, если он начнёт наступление. Мы с Рыбачьего пойдём к нему навстречу спустя сорок восемь часов.

— Учту, товарищ полковник.

— В крайнем случае отсидитесь в сопках, дождитесь подхода частей фронта. После взрыва хранилища немцы так просто не отпустят вас. Об этом не забывайте. Избегайте боя, иначе долго не продержитесь.

— Благодарю вас за советы, товарищ полковник.

— Не теряйте времени, — Растокин протянул Ломову руку, ласково посмотрел ему в глаза и тихо сказал: — Желаем успеха… Ждём с победой!