Генеральный консул Кехер не забыл своего обещания, познакомил Кертнера с консулом Дрегером, и они условились о встрече в Севилье через несколько дней. Тут же Дрегер познакомил Кертнера с консулом из Аликанте, тот кичился своим графским происхождением и представился так:

— Вильгельм Ганс Иоахим Киндлер фон Кноблох.

Однако каким образом Дрегер и Кноблох оказались одновременно в Барселоне? А за несколько минут до того, как осветился экран, в зале появились консул в Картахене Генрих Фрике, консул в Гренаде Эдуард Ноэ, консул в Сан–Себастьяне Реман…

А что здесь, в консульстве, делает почтенный Адольф Лангенхейм? Не поленился, старый хрыч, приплыть из Марокко. Этьен знал, что горный инженер Лангенхейм руководит в Тетуане организацией нацистов, руководит вдвоем с Карлом Шлихтингом, который живет в доме Лангенхейма под видом домашнего учителя.

Кертнеру было от чего встревожиться.

Совершенно очевидно, что в Барселоне проходит инструктивное совещание германских консулов, выходящее за рамки Испании. Тут были еще какие–то дипломаты и переодетые офицеры с Майорки, с Канарских островов, из марокканских портов Сеуты и Мелильи. По–видимому, ежедневные воздушные рейсы «Люфтганзы» Штутгарт — Барселона удобны не только для конторы ветряных двигателей.

По обрывкам разговора можно было понять, что в Барселоне находятся и ответственные чины германского посольства, прибывшие из Мадрида. На кинопросмотр они не пришли лишь потому, что оба фильма уже видели в посольстве. Но тайный слет сам по себе насторожил, — «не стая консулов слеталась…»

Он вновь и вновь с горьким недоумением задавал себе вопрос: «Почему Советский Союз не посылает в Испанию своего посла? Конечно, нашему брату не пристало вмешиваться в дипломатию, и меня за это наверняка выругают не лезь, такой–сякой, не в свои сани. Но разве я не имею права по этому поводу выразить Центру свое зашифрованное недоумение?»

Из Барселоны Этьен улетел в Севилью, где в течение нескольких дней занимался делами, связанными с рекламой конторы «Эврика». Он намеревался побывать также в Мадриде, при условии, если удастся туда полететь, а не поехать поездом. Он давно собирался осмотреть Мадрид, где никогда не был, наведаться на его аэродром Куатро виентос, конечно же, походить по залам Прадо и вдоволь насладиться полотнами Гойи, попытать счастья в казино «Гран пенья» и, если останется время, заняться делами «Эврики».

Но Этьен увидел и услышал в Барселоне и Севилье столько тревожного, что решил прервать путешествие и вернуться в Италию первым же пароходом.

И многозначительный разговор с Гунцем, и подозрительный слет консулов, и «скороспелый картофель», который доставляют воздушным путем из Штутгарта, и тревожное слово «пронунсиаменто» — переворот. Это слово он уже не раз слышал и на аэродроме Прат под Барселоной; и на террасе Колон–отеля, где сидят и пьют кофе, поглядывая на толпу, фланирующую по пляса Каталуньо; и в севильском аристократическом клубе.

Скорей, как можно скорей добраться до Милана, до патефона «Голос его хозяина», с которым не расстается Ингрид и который правильно было бы назвать «Голос его хозяйки».

Сколько дней Ингрид не выходила в эфир? Каникулы в ее музыкальных занятиях затянулись. Они не всегда совпадают с каникулами студентов консерватории.

Впрочем, хорошо, что за это время затерялись следы «Травиаты» в эфире.

Больше всего Этьену нужна была сейчас Ингрид. Скорей бы зазвучал в эфире голос его хозяйки!

11

«8.4.1936

Мы не забыли о нашем обещании прислать замену. Но, к сожалению, в настоящее время лишены такой возможности. Сам понимаешь, как нелегко подыскать подходящего, опытного человека, который мог бы тебя заменить. Поэтому с отъездом придется некоторое время обождать. Мобилизуй все свое терпение и спокойствие.

О с к а р».

«24.5.1936

Товарищ Оскар! Даже когда я сильно нервничал, никто этого, по–моему, не замечал. Ко мне вернулось равновесие духа, работаю не покладая рук. Но, объективно рассуждая, нельзя так долго держать парня над жаровней. Насколько мне известно, подобная игра человека с собственной тенью никогда хорошо не кончается. Все доводы я уже приводил. Мне обещали прислать замену месяца через два. С тех пор прошло четыре месяца, но о замене ни слуху ни духу. От работы же я бежать не намерен, остаюсь на своей бессменной вахте.

Э т ь е н».

12

Великое это искусство — помочь человеку увидеть себя более красивым, чем он есть на самом деле, польстить ему ретушью, дать пищу его маленькому тщеславию. И благополучие фотографа покоится на желании людей выглядеть как можно привлекательнее.

Тщеславие, жажда лести жили еще задолго до изобретения фотографии. Как знать, может, первый портрет нашего далекого предка, нацарапанный острым камнем на стене пещеры, уже был приукрашен?

Желание приукрасить свою внешность свойственно всем, без различия возраста, пола, национальности и положения в обществе. Но не так–то просто изобразить молодящуюся — молоденькой, уродливую — привлекательной, человека с низким, малообещающим лбом и бездумным взглядом — глубоким мыслителем, вульгарную панельную девку — скромной, застенчивой девственницей, явного сорвиголову и озорника — смиренным ребенком…

Фотография «Моменто» открылась на улице Лука делла Робиа много лет назад, захудалая фотография, каких немало на рабочих окраинах Турина. Однако прежде она не слишком–то привлекала к себе жителей района. Засиженная мухами витрина, выцветшие фотографии — вымученные, насильственно наклеенные улыбки, испуганные физиономии, заученные позы. А те, кто забредал в «Моменто», снимались на ветхозаветном диване возле низкой старомодной тумбочки на рахитичных ножках с острыми краями; все больно ударялись о тумбочку коленями.

Фамилия владельца на вывеске не значилась, и мало кто подозревал, что у «Моменто» сменился хозяин. Синьор Сигизмондо купил это маленькое, на тихом ходу, ателье у вдовы незадачливого фотографа, который до того был таким же бесталанным живописцем.

Новый владелец делал многое, чтобы репутация фотоателье–замухрышки поскорее изменилась. Он решительно выбросил из ателье всю рухлядь, начиная с тумбочки, которая оставляла синяки на коленях, и кончая бархатной скатертью с бахромой в виде шариков. Теперь в комнате, где ожидали клиенты, на столике лежали не только итальянские, но и французские, немецкие журналы и целая кипа газет, начиная с местных «Гадзетта дель пополо» и «Стампа». Но сменить вывеску «Моменто» новый владелец не захотел: пусть висит старая.

— Вывеска — как купальный костюм молоденькой дамочки, — объяснил при этом Скарбек своей Анке и лаборанту Помпео. — Многое открывает, но самое интересное держит в тайне…

Конечно, Сигизмунд Скарбек мог бы открыть в Турине богатое ателье в центре города, но его больше прельщала третьеразрядная фотография: мало кто интересовался ею в других районах Турина.

Обычно городские торговцы или ремесленники хорошо знают друг друга и все вместе начинают дотошно и назойливо интересоваться новым конкурентом что это еще за птица прилетела из–за рубежа, чтобы отбивать у них покупателей или заказчиков? Так что фотоателье в центре города, под враждебными взглядами конкурентов, было бы менее надежной «крышей», чем захудалое «Моменто».

Скарбеку не нужен шикарный салон, его вполне устраивает, что фотография находится на заводской окраине, а клиентами его стали преимущественно рабочие с заводов Мирафьори, Линьотто, с военных заводов, расположенных по соседству.

В ту пору многие цехи туринских заводов становились секретными и там вводили пропуска с фотокарточками. Благодаря этим фотографиям–малюткам Скарбек хорошо осведомлен о секретной сущности заводов.

Ну, а кроме фото для пропусков, для паспортов, для членских билетов фашистской партии, кроме семейных фотографий, посылаемых в армию, Скарбек успешно занимался также художественной фотографией; он был незаурядным мастером своего дела, подлинным художником.

Прошло всего полгода, и теперь у витрины «Моменто» торчали зеваки. Портреты красоток заставляли иных прохожих замедлять шаг, а то и надолго задерживаться у витрины. И дело не в том, что красотки снимались в платьях весьма смелого покроя. Новый владелец «Моменто» умел потрафить самым капризным клиентам, и были случаи, когда к нему приезжали фотографироваться важные синьоры и синьорины — среди них известная киноактриса, чемпионка города по лаунтеннису, молодящаяся и безвкусная жена спекулянта земельными участками: ей совсем не к лицу складки и морщины, хорошо бы отделаться от них хотя бы на фотографии… А Скарбека, когда он мучился с ней, так и подмывало спросить: «Скажите, синьора, где вы заказали свою шляпу — не в артели слепых?»