Он вышел ив машины, приготовил фотоаппарат.

Солдаты тащились сгорбленные, не придерживаясь строя.

— Лейтенант! — позвал он мрачного до отчаяния молодого человека, который с немым безразличием утомленно шагал по обочине дороги.

— Что вам угодно, гауптман? — неприветливо спросил офицер, весь какой–то помятый, и стиснул тонкие, бледные губы.

— Я корреспондент из Берлина, Адольф Шеер, — представился чистенький, в аккуратно отутюженном мундире гауптман, показывая свое министерское удостоверение.

Лейтенант угрюмо молчал, не проявляя ни интереса, ни какого бы то ни было желания вести разговор хотя бы даже и с самим рейхсминистром пропаганды.

— Что вам угодно? — переспросил сухо.

— Куда направляетесь, лейтенант?

— На отдых, — ответил по — военному лаконично.

— Надолго?

— До полного укомплектования по штатному расписанию.

— Что, большие потери?

Лейтенант сразу рассвирепел:

— Потери? Разве это можно назвать потерями? Это избиение! Тотальное уничтожение… От некоторых батальонов остались одни трупы. На поле боя… В ротах в живых — по десятку солдат. Видите нашу куцую, словно собачий хвост, колонну? Знаете ее название? Вот эта жалкая толпа не что иное, как штурмовая дивизия генерала Штофа. Представляете? Целая дивизия, состоящая из трупов…

— Где это вас кромсали?

Лейтенант сник.

— Русские называют это кладбище Эльхотовыми воротами, а мы «Воротами смерти». Ваши вопросы закончились, гауптман? Извините, но они бессмысленны… Прощайте!

И лейтенант пошел, утомленно и неуверенно передвигая по лужам ноги, равнодушный к дорожной грязи.

Голос ефрейтора Лютке вывел Шеера из глубокого скрытого, радостного раздумья: дают наши духу немчуре! Не все коту масленица…

— Пора ехать, господин гауптман?

— т–Да, Лютке, едем!

В поселке Сагопшин сделали вынужденную остановку — солдаты засыпали огромную воронку, могучий взрыв разворотил дорогу. Вышли из машины вдвоем. Как и в Ногай — Мирзе, никого из местных жителей не было видно, зато в отличие от предыдущего поселка осталось несколько уцелевших дворов, в которых по — хозяйски орудовала солдатня, вытягивая из жилищ какие–то узлы и тяжелые чемоданы, уток и кур со скрученными шеями, перины и ковры.

— Любопытная жанровая картинка, Лютке, — заметил Шеер. — Метод тотального обогащения господствующей расы…

Из дома возле дороги донесся детский крик. Ефрейтор с необычной суровостью метнул взгляд на своего гауптмана. Шеер на мгновение заколебался, но уже через секунду подчинился невысказанной человеческой просьбе.

— Зайдем, Лютке…

Двери и окна в доме были распахнуты настежь, но нему свободно гуляли сквозняки, вороша на полу каКие–то бумажки и взметая пух и ватные клочья. На пороге в горницу застыл старик с пробитым черепом. На лежанке испуганно жались в угол двое детей — мальчик и девочка.

— Я займусь ими, — тихо сказал ефрейтор.

— Пойдем отсюда! — ожесточенно приказал Шеер.

И все же Лютке кинул детям плитку шоколада.

Зачем? Он и сам не ответил бы на это, ведь шоколад детей не спасет…

Из соседних ворот, пятясь, выкатывался жирный, толстозадый фельдфебель, махая, словно дирижер, толстыми ручищами. В одной из них, словно маршальский жезл, было зажато полукольцо колбасы. За ним двое солдат волокли двухспальную никелированную кровать с мягким матрасом, периной и горкой пуховых подушек.

— Фельдфебель, что вы себе позволяете? — гневно спросил Шеер.

— По приказу господина коменданта собираем теплые вещи, — вытянулся толстяк.

— Ах, по приказу! — сыронизировал гауптман. — Разве кровать — шуба?

— Спать следует тоже в тепле, герр гауптман, — объяснил фельдфебель, глядя на него со спокойным уважением, держась уверенно и небоязливо.

— Зачем убили старика? — неожиданно сорвался Шеер. — Тоже по приказу?

— 3, господин гауптман! — Фельдфебель и глазом не моргнул, он почему–то даже развеселился. — Всегда на такой случай держу вот этот приказ при себе, — он пошарил рукой по животу, где за поясом торчала давнишняя измятая книжонка, — Это армейская «Памятка немецкого солдата», в ней сказано…

— Не надо! — махнул рукой Шеер.

Он знал эту «Памятку», в ней, например, говорилось: «У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Убей в себе жалость и сочувствие, убивай каждого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик. Убивай. Этим самым ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее рейха и прославишь себя на все века».

— Этот старикан, господин гауптман, позволил себе нахально не отдавать нам теплое одеяло, мол, им укрываются дети. Ну, мы его и прикончили… Однако замечу! детей не тронули. Сами подохнут…

Все точно, все по циркуляру. Ведь Геббельс неутомимо вдалбливал в немецкие головы, что эта война есть «война за пшеницу и хлеб, за стол, накрытый с достатком, за завтрак, обед и ужин» — это для солдафона, война «за сырье, за каучук, железо и руды» — для капиталистов.

Шееру ясно почудился печально — тоскливый, как у обиженного, обездоленного ребенка, пронизанный жалобной скорбью голос Марии: «Как ты можешь оставить меня здесь?»

Шеер влез в машину, грохнул дверцей.

— Поехали, Лютке! Гони в объезд.

…Эльхотовы ворота — это просторная и удлиненная ложбина, которую бурный Терек размыл на четыре–пять километров вширь. Танкопроходная, с твердым грунтом. С обеих сторон эту горловину зажали невысокие, но крутые горы, густо изрезанные ущельями и оврагами, плотно поросшие щетиной лесов. Все здесь содрогалось, гремело, в горах эхом отдавался этот гром, на темном зеленом фоне горных склонов вдоль и поперек прорезались огнем вспышки пушечных выстрелов, взрывы вздымали землю в воздух, и на всем протяжении вдоль лощины, насколько можно было охватить взглядом, громоздились стальные коробки разбитых танков, а от тех, что чернели вдали, столбами вал^л дым. Само собой вспомнилось сравнение: «Танковое кладбище». И действительно, танки молчали, словно надгробья. Терек шумел, кипел на перекатах, тащил на себе и бил на валунах трупы во вражеской форме мышиного цвета. Машина Шеера ехала мимо других танков, еще не поврежденных, десятков стальных чудищ с крестами, готовых к стремительному броску вперед. Их моторы уже хищно урчали. В сторону «Долины смерти» вытянулись сотни пушечных стволов хорошо замаскированных батарей. Сам поселок Эльхотово еще не был взят, собственно, поселка уже и не существовало, а дымились лишь темные пожарища, горячие пепелища с закопченными до черноты одинокими уцелевшими дымовыми трубами — там, далеко, за последними разбитыми танками.

Машина приближалась к полусожженному хутору, насчитывавшему не более дюжины дворов, забитому штабными машинами и бронетранспортерами высокого начальства.

— Туда! — приказал водителю гауптман.

Едва Шеер вышел из машины, как услышал радостное восклицание:

— Господин корреспондент, прошу ко мне!

Голос был знакомый. Гауптман оглянулся — кто бы это возликовал? — и увидел в раскрытом окне одного из домов веселую, улыбающуюся физиономию не кого иного, как обер — лейтенанта Шютце.

— Господин обер — лейтенант, и вы здесь! — воскликнул в ответ. — Каким образом?

— Фигаро здесь, Фигаро там… Полагаю, Фигаро тоже был связным офицером! А вот как вы здесь очутились, Адольф?

— Так я же по вашему совету, Шютце! Неужели забыли?

— А и В самом деле… Однако вы приехали вовремя! Заходите, у меня есть кое–что интересное для вас… Для вашей книги — просто люкс! Сведения буквально исторического значения!

— Шютце, вы меня интригуете! Я сейчас…

— Ну, Шеер, — проговорил обер — лейтенант, когда Адольф вошел в его помещение. — Вы не забыли своего обещания про пирушку во Владикавказе?

— Разумеется, не забыл.

— Я ее сейчас честно зарабатываю. Воистину заслуженно. Для вашей книги — это настоящий клад. Вот послушайте. — Шютце прикрыл окно и понизил голос: — Фюрер недоволен событиями на Кавказе. По его поручению сам генерал — фельдмаршал Кейтель прибыл в штаб группы армий «А» и имел беседу с командующим генерал — фельдмаршалом Листом. С глазу на глаз, наедине… Представляете? Все онемели от страха… Последствия ошеломили всех поголовно: фон Листа сместили с должности! И знаете, кто занял этот пост?