— Абсолютно, господин следователь.

— Так, — сказал Хабекер. — Откуда же к преступникам попал ваш адрес? Вы не догадываетесь?

— Не могу себе представить, господин следователь.

— Жаль, — сказал Хабекер. — Очень жаль. Скажите, а что это за история произошла у вас в Праге? Ну, в тридцать пятом году. Об этом писали в газетах...

Она сделала вид, будто не сразу вспомнила, о чем идет речь. Потом облегченно вздохнула, кивнула:

— Ах, это про Вертольда? Какая-то глупость!

Но Хабекер не поверил, что история была пустяком. Он долго и въедливо интересовался, знакома ли она с Бертольдом, часто ли виделась, догадывалась ли, что он агент абвера, а потом вновь начал расспрашивать, с кем еще встречалась она за границей, с кем поддерживала отношения? Знала ли такого-то? В каких отношениях была с такой-то?

Иных людей, о которых спрашивал Хабекер, она действительно знала хорошо и охотно рассказывала о них, про других людей слышала впервые и отвечала, что таких не знала.

И все время ждала, не назовет ли следователь фамилии ее подлинных товарищей. И боялась, что не сумеет так же спокойно сказать то, что следует сказать по поводу каждого из них.

Но следователь не произносил фамилий ее ее руководителей и членов ее группы. Значит, ничего он не знал! Но почему же он не назвал имени «Француза»?

Перемены в настроении следователя она почувствовал сразу. Поняла: сейчас..

Но следователь вновь стал плести паутину. Теперь ее интересовали мельчайшие подробности знакомства с Карлом Гауфом.

Разговор о Гауфе ее вполне устраивал. Скрывать она ничего не собиралась. Да, познакомилась с Гауфом зимой сорокового года, еще во Франкфурте. Гауфа представил главный редактор газеты «Франкфуртер генераль анцагер* доктор Кайзер. Гауф являлся политическим редактором газеты_. Зачем ездила во Франкфурт? Но ведь он в течение ряда лет была постоянным варшавским корреспондентом «Франкфуртер генераль анцейгер»!.. Дош Кайзер считал Гауфа весьма способным журналистом предсказывал ему хорошее будущее... Да, это ей было приятно и Гауф ей нравился: человек ясных мыслей, искренний, с хорошей внешностью... Конечно, она видела что произвела впечатление на доктора Гауфа. Но тут ей пришлось вернуться в Берлин: есть обязанности перед семьей, надо работать. Вдобавок болезнь, необходимость находиться под наблюдением врача... Видимо, господин Хабекер знает, что она часто посещала курорт Это из-за больных почек. Запустила болезнь еще в юности. пришлось расплачиваться... Когда снова увидела и доктора Гауфа? Кажется, в марте. Карл приехал в Берлин?

По рекомендации доктора Кайзера он нашел место деле информации Министерства иностранных дел объяснил, сказал, что хочет увидеть ее. Они встретились вот и все- Как она попала в отделение статей газеты.

По рекомендации Карла, конечно... К сожалению, в октябре ей пришлось уйти с работы. Стало очень плохо со здоровьем. Она даже намеревалась устроиться где-нибудь во Франциенсбаде или в Егере... Нет, доктор Гауф не возражал против ее отъезда. Он, кажется, испытывал сложные чувства. С одной стороны, вынужденная разлука его тяготила, а с другой — он радовался: если господин следователь помнит, в ту пору шла массовая эвакуация города из-за варварских англо-американских бомбежек

Да, она была близка с доктором Гауфом. Да, он предлагал ей замужество. Но она не хотела сделаться обузой для этого человека. Ведь она не могла из-за болезни стать матерью, не могла создать настоящую семью... Правда, профессор Трауберг в декабре месяце обнадежил, сказал, что берется вылечить ее. Но профессор сказал также, что лечение обойдется очень дорого. Вот тогда она и стала искать хорошо оплачиваемую должность и нашла ее на заводах «Лингеверке* в Дрездене.

Почему она так часто ездила из Дрездена в Берлин? Но она же говорила господину следователю, что лечилась... Кстати, профессор Трауберг сдержал слово. Теперь она совершенно здорова. Поэтому и согласилась на новое предложение Карла... Но этот страшный арест!.. Она все-таки не понимает, чем может быть полезна? Если кто-то говорит, что получил ее адрес и называет сообщницей — не лучше ли спросить обо всем этом самого человека?! Пусть укажет, кто ему дал адрес! И пусть попробует указать, где и когда он встречался с ней! Пусть попробует!..

— Не волнуйтесь, фрейлейн Штраух, — сказал Хабекер. — Спокойнее.

— По-вашему, я могу быть спокойной, если меня обвиняют в каких-то страшных преступлениях?! Я не могу быть спокойной, господин следователь!

Они снова смотрели в глаза друг другу.

И тогда рука Хабекера потянулась к серой канцелярской папке.

Она следила за этой сухой, желтовато-серой рукой с квадратными ногтями.

Следила за тем, как рука подвинула к себе папку, как сухие пальцы развязали черную тесемочку, достали из папки лист бумаги с машинописным текстом, подержали и протянули ей. Она вопросительно взглянула на следователя.Серое лицо Хабекера оставалось враждебно-замкнутым.

— Читайте, — сухо, отрывисто сказал Хабекер.

Она взяла протянутый лист бумаги «Показания "Француза" — подумала она.

— Теперь все и начинается.

Ее брови взметнулись и затрепетали, как крылья вспугнутой перепелки.

Хабекер подметил в расширенных глазах растерянность.

Он хотел было улыбнуться, но дрогнувшие мускулы лица вновь окаменели: в поднятых глазах арестованной летней молнией мелькнула неудержимая радость. Арестованная не имела причин радоваться!

Она не могла радоваться брюссельской телеграмме!

Ее должен был охватить ужас!

Но Хабекер ясно видел — в глазах Штраух сверкнула радость!

На миг Хабекер растерялся. А она успела подумать: «Это не "Француз"! Если они схватили Густава — он остался человеком! Его не сломили!»

Но выдавать свое счастье, свою гордость за было нельзя.

Так же как и чувство своей вины перед Гизеке за то, что посмела сомневаться и подозревать...

Она взяла себя в руки.

— Что это, господин следователь? — уже растерянно и по-настоящему недоумевая спросила она. — Я не понимаю...

Хабекер прекрасно различал, когда в голосе допрашиваемых звучит фальшь. В голосе Штраух он фальши не услышал.

Это опять сбивало с толку.

— Не понимаете? — спросил Хабекер, чтобы выиграть время. — А мне кажется, очень хорошо понимаете!

Отрицательно покачав головой, она осторожно положила лист бумаги на стол, отодвинула. Хабекер наклонился вперед:

— Вы внимательно прочли текст?

— Да...

— Ваш прежний адрес указан верно?

— Да...

— И вы продолжаете утверждать, что ничего не понимаете?

— Я действительно ничего не понимаю!

Она уже все поняла. Гестапо каким-то образом перехватило телеграмму к человеку, имевшему связь с Москвой. И прочитало ее. Но кто этот человек? Кто эти люди, чьи берлинские адреса также названы в телеграмме? Конечно, товарищи! Но кто они?

Хабекер сверлил взглядом.

— Я вам все объясню, фрейлейн Штраух, — произнес он, — хотя предпочел бы услышать эти объяснения от вас. Чистосердечное признание облегчит вашу судьбу, больше того, я имею право заявить, что признание может в корне изменить ваше будущее. Вам вернут уважение и доверие...

— Но мне не в чем признаваться, господин следователь! — прервала она Хабекера. — Поймите, не в чем!

— Не спешите. — сказал Хабекер. — Послушайте, с вами разговаривают серьезно. Очень серьезно! Либо нн находим общий язык. либо... Молчите! Текст, который вы прочли. - телеграмма из Москвы. Она была послана брюссельскому резиденту русской разведки, который посетил вас и вашего приятеля Крамера в ноябре сорок первого года.

— Но я?

— Молчите! Вы получили от «Аргуса* ряд конкретных указаний и рацию. Все это для нас бесспорно. «Аргус» сам во всем признался, не беспокойтесь. И сейчас меня интересует очень немногое. А именно: какие указания вы получили, откуда черпали информацию военного и политического характера, а также где находится ваша рация? Будьте любезны ответить на эти вопросы.