Так что, хватит! Больше никакой войны! Вот она где у меня сидит! -  Путник несколько раз постучал ребром ладони по своей крепкой шее.

              - А сюда-то ты как попал? Из Ермании-то? –  удивленно глядел на него Тимофей.

              - А по своей же глупости и попал, – ответил Путник. – В окопах уже брожения всякие шли, замирения да братания с немцами через день… Воевать никто не хотел… А тут от барона Унгерна,  как же их звать – то? – он на минуту задумался. – А! «Агититаторы» прискакали. Стали звать освобождать монгольский народ и устанавливать там власть «Белого» Царя. Ну, нас человек сто – рубак самых отчаянных и поперлось в Монголию во главе с есаулом Барнашем. Освобождать монголов. Да так освободили, что из нашей сотни я один только и вырвался. И решил домой двигать.

               - Слушай! Это ж тебе через всю Россию добираться! – казак хлопнул себя по лбу ладонью. – Упаси тя Господь! Война ж кругом!

              - Мне эта война – уже, как мать родна! – улыбнулся впервые за все время их общения Путник. – Доберусь как-нибудь!

              Новый знакомец помог ему по дешевке купить все необходимое для дальней дороги и, коротко простившись, они расстались, чтобы никогда уже больше не увидеться на великих просторах России…

               Через всю Великую Русь пролег долгий его путь. Всякое видел он в дороге, со многими людьми говорил: и с белыми, и с красными, и стала потихоньку складываться в голове Путника ужасная картина братоубийственной войны, в которую оказалась ввергнута его страна, его Россия. И хоть, не все еще он понимал в причинах этой войны, да и не было времени доискиваться их в пути, все же главное он понял: народ пошел против Бога! Веру преступив, заповедь презрев «не убий!», пошли с оружьем в руках отец на сына, брат на брата, деревня на город…

               За три месяца пути добрался Путник до Дона-батюшки. Широкая река величаво катила свои полные воды к морю. Пахло духмяной полынью, чабрецом, вольно стелил по ветру свои бело-голубые метелки ковыль. Бескрайняя степь звенела жаворонком, манила разнотравьем и россыпями разноцветного ковра полевых цветочков…

               Путник стоял на берегу Дона, сняв папаху, и с какой-то щемящей нежностью смотрел на реку, на степь, на выгоревшее от яркого солнца небо… Это была его река, его степь, его небо… Сердце тяжело заворочалось в груди от нахлынувших чувств…

              «Воля, вольная воля», - подумал Путник и осенил свою грудь широким крестом, поклонившись родным просторам.

              Здесь, в каких-нибудь ста пятидесяти верстах от Дона, на берегу неширокой, но буйной нравом Нижней Крынки, лежал его родной хутор, где прошло его босоногое детство. Где впервые он осознал, что он казак по роду и духу, и что его основное предназначение в этой жизни – оборонять Веру православную, Отечество и Царя-батюшку.

               Путник надел папаху и, взяв повод Орлика, пошел в сторону видневшихся в туманном мареве степи крыш Ростова.

               Душа его пела, несмотря на то, что в пути ему пришлось пережить немало злоключений. Трижды его ставили к стенке – два раза белые, один раз – красные. Белые за то, что отказывался влиться в их ряды, красные за то, что отказался отдать коня. И во всех трех случаях выручало то, что кто-то из расстрельщиков, вытряхивая на землю из «сидора» его нехитрые солдатские  пожитки, бережно поднимал с земли завернутые в холстинку награды – четыре Георгиевских креста и шесть медалей за храбрость в разных заграничных походах. И враз опускались стволы винтовок, нацеленных ему в грудь – ни у кого не поднялась рука расстрелять полного Георгиевского кавалера.

                Но под Самарой все случилось иначе… Ранним утром он нарвался на разъезд белоказаков, от которых пытался укрыться в глубоком овраге. Но казаки, разгадав его маневр, окружили овраг и крикнули, чтоб выходил, иначе, забросают овраг гранатами. Путник вышел, ведя Орлика в поводу. Чтоб не видно было  породу коня, Путник надел ему на морду торбу с овсом и, хлопнув по раненому когда-то бедру, приказал хромать. Орлик пошел, приволакивая правую заднюю ногу.

                 Но казаки – есть казаки. Едва увидев Орлика, один из них, заросший косматой бородой до самых глаз вахмистр, вперил в него свой короткий толстый палец и заорал:  «Гля-глякось, братцы, это ж чистых кровей арабский скакун!»

                 Офицер с погонами сотника на сшитом на заказ кителе спрыгнул с коня и подошел к Орлику. Бесцеремонно сдернув с головы коня торбу, он отшвырнул ее в сторону и, грубо схватив коня за бархатные губы, развел их, обнажив крупные слегка желтоватые зубы. Орлик дернул головой, вырываясь, и зачастил сухими ногами, разворачиваясь к сотнику задом. Но сотник был опытный лошадник, он сразу понял маневр коня и шагнул в сторону,  уходя от его задних ног.

                 - Тэ-эк – с, мужик, коня мы забираем, - безоговорочным тоном возвестил он Путнику.

                - Да как же, господин сотник! – взмолился Путник. – Он же негожий! Вы же видите – ранение у него было тяжелое, - Путник огладил длинный шрам на бедре коня. – Хромый он, не гож для строя. Немец рубанул его саблей так, что мышцу и сухожилие рассек. ( Путник врал – ранение было поверхностным, но сабля – остро отточенной. От того, рана развернулась и ее пришлось зашивать после боя. Но на бедре коня остался глубокий безобразный шрам).

               - Ничего, мужик, - ухмыльнулся сотник. – Кровь-то у коня знатная - арабская, в производители пойдет.

               - Не губите, господин сотник! – Путник упал на колени, молитвенно сложив ладони. – Вам-то конь для развлечения, себя потешить, а мне ж без него в хозяйстве никак!

               Сотник одним махом, не касаясь стремян, вскочил в седло своего коня, и, пнув Путника сапогом так, что тот упал в придорожную пыль, скомандовал:

               - Гайнутдин, забирай коня! Зыков и Марочкин, отведите этого в овраг и пристрелите, как собаку!

               - Братцы, я же тоже казак, Георгиевский кавалер! – путник тянул руки к сотнику. – Что ж вы делаете?

               - Казаки – вот они! – сотник широким жестом обвел свое войско из десятка всадников. – А ты – просто кусок говна! Все! В распыл его!

               Сотник поднял коня на дыбы, одновременно раскручивая его вправо – не каждый казак в состоянии осуществить такой маневр, и на какой-то момент закрыл путника от остальных казаков корпусом своего коня.

               Путник вырвал из-за пазухи револьвер и, почти не целясь, сделал семь выстрелов, опорожнив барабан.

               Семеро казаков повалились с коней, не успев сообразить, что происходит. Путник рыбкой прыгнул к ближайшему казаку, мертвое тело которого свесилось с седла, зацепившись ногой в стремени.  Казак снял с плеча карабин, чтобы расстрелять  его – Путника, и теперь карабин лежал у ног коня. Подхватив оружие и передернув затвор, Путник направил ствол на офицера.

                В задушном мареве степи плотным облаком повис дым от выстрелов… Кисло пахло порохом… Было так тихо, что слышно было жужжание шмеля, порхавшего над маковой поляной… Беспокойно всхрапнул Орлик…

                Сотник, ошалевший от неожиданности, не в силах вымолвить и слова, смотрел на Путника глазами, расширившимися от ужаса. Двое других казаков, оставшихся в живых, сидели в седлах, не двигаясь, потому что карабины у обоих были за спиной, а как быстро умеет стрелять этот, невесть откуда взявшийся незнакомец, они только что увидели своими глазами…

                 - Так говоришь, кусок говна? – прищурившись, спросил Путник и, не дожидаясь ответа, нажал на спуск. Громыхнул выстрел, и во лбу офицера появилось аккуратное круглое отверстие. Зато с другой стороны тяжелая пуля вышибла изрядный кусок затылочной кости вместе с окровавленными комками мозга, которые полетели в лица казаков, стоявших позади своего командира.