Каврайский услышал последние слова старшего офицера, главное — этот тон, увидал красивое, самодовольное лицо.

«Экая ты великолепная скотина!» — хотел крикнуть Каврайский и, вместо этого, волнуясь, проговорил:

— Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом…

Выходил как будто и комплимент, но старший офицер почувствовал, что хотел сказать Каврайский, и, словно бы не слыхал его слов и обратился с чем-то к доктору.

— К повороту оверштаг! Право на борт! — донесся через люк взволнованный и неестественно громкий голос вахтенного офицера.

И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил:

— Справа шлюпка с людьми! Огонь подали.

Все оживились и бросились наверх.

«Руслан» повернул к огоньку, лег в дрейф, и баркас спустили. Ехать на баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом, и баркас отвалил.

— А ведь нас может и залить, доктор! — проговорил Каврайский, правя рулем и не отрывая возбужденных, уже не злых глаз с волн.

— Очень жаль, что вы окажетесь плохим моряком, язвительный мичман… У вас печень не в порядке…

— Не зальет! Людей спасем… — восторженно воскликнул мичман.

И на лунном свете его худое, некрасивое лицо казалось таким проникновенным, счастливым.

Беспокоились за баркас и на «Руслане».

И белокурый барон говорил старшему офицеру с едва тревожной нотой в голосе:

— Надо было послать баркас, но если основательно сообразить, то, пожалуй, и не следовало бы…

— Уже поздно теперь соображать, барон!..

— О, нет. Сообразить всегда необходимо, Евгений Николаевич!.. Положим, Каврайский — толковый офицер… Найдется в трудном положении…

Старший офицер промолчал.

— Это про что «Ганцакурат»? — тихо спрашивал унтер-офицер, подходя к рулевым на штурвале.

— Опасается за баркас.

— Зря. Ежели люди на шлюпке в океане, то по какой такой причине нашему баркасу пропасть…

— И как людей не вызволить! — промолвил старший рулевой.

— Мичман вызволит. Башковатый и отчаянный, — уверенно сказал унтер-офицер и отошел к своему месту на шканцы.

Прошло полчаса.

Барон то и дело взглядывал в бинокль. Ни шлюпок, ни огня не было видно.

Барон вздохнул.

— Я и говорил, что надо было обсудить прежде, — снова проговорил Оскар Оскарович.

Прошло еще четверть часа.

— Сигнальщик, видишь?

— Никак нет, вашескобродие!..

— Конечно, надо было послать баркас, но…

Барон речи не досказал. Он увидал в бинокль, что баркас идет к «Руслану».

Наконец подошел баркас и был поднят.

На палубу вошли десять англичан, видимо, матросов с купеческого корабля, спокойно радостных и счастливо улыбающихся, и совсем непохожий ни на моряка, ни на англичанина немолодой господин среднего роста с большой окладистой бородой, в летнем стареньком пальто, высоких сапогах и с сомбреро на красиво посаженной голове.

Обличье и манера показывали интеллигентного человека. Он, казалось, был равнодушен к своему спасению.

В первое мгновение его приняли за шведа или норвежца.

Но велико было общее изумление, когда доктор весело и радостно проговорил, обращаясь к капитану и офицерам, окружившим спасенных:

— Соотечественник… Русский… Сергей Сергеевич Курганин… Пойдемте, Сергей Сергеевич… Сейчас чаю и закусить…

— А поместитесь ко мне, Сергей Сергеевич! — воскликнул Каврайский, весь мокрый.

Все радостно жали руку бородатому господину. Со всех сторон слышались восклицания:

— Как сюда попали?

— Откуда?

— Куда шли?

— На каком пароходе потерпели крушение?

— Потом расскажете мне подробно, Сергей Сергеевич… А пока отдохните после этого ужасного испытания! — говорил капитан.

Курганин слегка приподнимал сомбреро, показывая кудрявые, сильно заседевшие волосы, и не выказывал никакой радости от того, что находится среди любезных соотечественников, и на все вопросы отвечал коротко и даже суховато: «Шел из Вальпарайсо^* на грузовом английском пароходе. Вчера ночью он сгорел. Все спаслись и успели взять свои вещи. Другая шлюпка с капитаном и штурманом ночью разлучилась…»

Затем Курганин пошел за инженер-механиком и Каврайским в кают-компанию. Всем бросилось в глаза это равнодушие Курганина, и его посещение Вальпараисо, и какая-то сдержанность.

Особенно он удивил капитана. Подозвав доктора, он ввел его в свою каюту и тихо и несколько значительно спросил его:

— Кто такой этот господин?

— Я назвал: Курганин.

— Это я слышал, доктор. Но я бы спросил вас, какое его общественное положение, так сказать?

— Не знаю. Не спрашивал, барон… Курганин не из разговорчивых… Но по нескольким его словам видно, что он из интеллигентных людей.

— Зачем же он попал в Вальпараисо? — спрашивал капитан, и его лицо выражало недоумение.

— Верно, путешествует, барон! — нетерпеливо проговорил доктор.

— На грузовом пароходе?

— А что ж… Если нет больших средств.

— Без средств не путешествуют так далеко. Вы заблуждаетесь, любезный доктор… Я плавал много, а в отдаленных странах таких туристов я не видал. Не понимаю. Решительно не понимаю, доктор!

И, видимо старающийся понять и обеспокоенный, что не может понять, барон раздумчиво покачал головой и продолжал:

— Очень странно! «Есть много, друг Горацио…»^* А вы, доктор, пожалуйста, не беспокойте пассажира расспросами… И намекните, чтобы в кают-компании были деликатны… Все-таки не наше дело, почему этот господин в Вальпараисо… Не наше… И вы, доктор, уж пожалуйста, как тоже больше статский человек, позаботьтесь о пассажире, и вообще, чтобы ему было, знаете ли, спокойно и хорошо… Мне кажется, что он болен… Такое у него лицо… Англичане счастливы, что спасены, а он… Может быть, пожар так подействовал на него…

И, несколько конфузясь, прибавил:

— И вот что еще, доктор… Знаете, так деликатно нужно… Если пассажир, вы понимаете… без средств в путешествии, то как-нибудь… предложите ему взять в долг… Я охотно могу передать вам некоторую сумму… У меня есть лишние сто долларов… Так я, доктор…

Все еще ошалелые глаза барона светились выражением доброты и в то же время стыдливости, когда он прибавил:

— И, прошу вас, доктор, чтобы ни одна душа не знала!..

«Славный ты немца», — подумал доктор и сказал:

— Будьте спокойны, барон. Но я думаю, что Курганин не возьмет… Что-то у него в лице есть… И — вы правы — нервы у него, должно быть, не в порядке.

В эту минуту вбежал рассыльный.

— Старший офицер велел доложить: прикажете сниматься с «дрейфы»?

— Разумеется… Сниматься…

И, когда рассыльный вышел, барон, любивший сообщать доктору все свои случайные недоумения, сказал:

— Вот и этих англичан… придется везти до Батавии…

— А им, барон, и Курганину нужно на мыс Доброй Надежды…

— То-то и затруднение. Я решил не заходить на Мыс… Так и доложил в Петербурге управляющему министерством… Мы можем делать шикарный переход… И адмирал мне сказал: «Ну что ж… хорошо!..» И мне хочется оправдать его слова…

— Да разве, барон, министру так и нужно, если он сказал: «Ну что ж… хорошо…» Право, ему все равно…

— Но мне не все равно! — не без горделивости промолвил капитан. — Правда, появилось новое обстоятельство… Эта шлюпка с русским и англичанами… В том и затруднение… Я уже решил не заходить на Мыс…

— Так завезите англичан и русского в Каптаун^*…И наша команда освежится… и офицеры… Да и вам, барон, надо развлечься…

— Но как же… Вдруг на Мыс…

— И, право, отлично, барон… Матросы уж затосковали… Да и кают-компания нервничает… Еще бы… Ну, я пойду, барон… Пассажира буду угощать…