Почти с благоговейной осторожностью обнял Виктор Иванович жену и, поцеловав ее, хотел только сказать о несчастье — своем неожиданном назначении в плавание на три года, — как жена, крепко сжимая в своей маленькой руке руку мужа, словно бы не отпуская его от себя и точно все еще не доверяя тому, что сразу почувствовала, как только что увидела мужа, — спросила:

— Да неужели могли сделать такую несправедливость? Назначили тебя командиром «Воина»?

— Напротив… Блестящее назначение, Вера.

— Но ведь ты не хочешь его.

— Еще бы!..

— Отказывался?

— Разумеется.

— И все-таки… на три года?

Виктор Иванович махнул головой.

— Нет… Это невозможно! — растерянно проронила молодая женщина.

И, вдруг спохватившись, сказала:

— Ты, милый, голоден… Идем в столовую.

Загарин отказался. Он закусил в Петербурге.

И с необыкновенной нежностью промолвил:

— Ты лучше садись, Вера… Устанешь.

— Пойдем ко мне… Няня здесь с Викой… Расскажи, что министр сказал… Отчего тебя назначил…

Мышка остановилась. Мальчик схватил ее и подбежал к матери.

— Мамочка! Смотри какая!.. Папа привез… Он всех нас возьмет! — радостно кричал Вика.

И, показав матери мышку, отнял ее и вернулся к пожилой своей няне Матрене Петровне.

Вера Николаевна, казалось, все еще не могла поверить, что муж уйдет в плавание… Им всем так хорошо вместе…

«Все ли Витя говорил министру, чтоб остаться!?» — подумала она.

И, когда они уселись на маленьком диване в уютной, перегороженной японскими ширмами спальной, Вера Николаевна, стараясь скрыть от мужа душевное волнение, спрашивала:

— Ты говорил министру, что у нас Вика?.. Ты говорил, что скоро у нас…

И молодая женщина крепко прижалась к мужу, словно ища помощи, и продолжала:

— Ты говорил, что мы только четыре года женаты?.. Ты говорил, милый, что мы счастливы и не хотим расставаться? Говори… как тебя он встретил?.. Почему отказал?..

— Приветливо встретил и сразу огорошил. «Назначаю, говорит, командиром „Воина“, как одного из лучших капитанов. Надеюсь, довольны?»

— Изумился, милый?

— Да. Ты знаешь, до сих пор начальство не баловало вниманием. И вдруг: «из лучших»! Кто это мне удружил — перед министром — не понимаю! Не сам же выбрал… Однако подумал: верно, сейчас же отменит назначение… Желающих много… И сказал, что считаю себя вправе просить не назначать меня. Говорю, что семейные обстоятельства решительно вынуждают меня остаться здесь.

— Что ж он?

— Окрысился и грозно сказал: «На службе нет семейных обстоятельств!»

— Какое бессердечие! Да разве у него нет семьи? Нет детей? — воскликнула Вера Николаевна.

И слезы задрожали на ее глазах.

— Он не бессердечный… И не злой… И семья есть…

— Так как же не понимает семейных обстоятельств?

— Понимает и свои и чужие… Но у нас, Вера, нет протекции… И — знаешь — я не из ласковых телят… Не рассыпался в благодарностях за назначение… А в кабинете у министра было два старых адмирала да несколько штаб-офицеров… Он и хотел на мне показать, какой он радетель службы… Однако все-таки осведомился: «Какие такие могут быть семейные обстоятельства?..» Точно не знал, какие именно обстоятельства! — возбужденно проговорил моряк.

И, стараясь быть сдержаннее, чтоб не взволновать больше и без того взволнованную жену, Виктор Иванович продолжал:

— Ты поймешь, Вера, что не мог же я объяснять, что без тебя и Вики эти три года будут невыносимы… Да, верно, уж ему наболтали о нашем счастье…

— Ты прав, милый! — шепнула молодая женщина и пожала руку мужа.

— И я коротко сказал, что здоровье жены и сына требуют моего присутствия. И прибавил, что весь прошлый год плавал в Средиземном…

— А он?

— Ответил, что мои доводы не заслуживают уважения… И так… так скверно искривил свой беззубый рот в улыбку и колко сказал: «Такой чувствительный семьянин не должен быть моряком. Раз служите — должны плавать. Немедленно примите корвет и с богом!..» И некоторые из присутствующих тихо захихикали. Хотели подслужиться. Есть ведь подлецы!

Виктор Иванович поморщился точно от боли и продолжал.

— И ведь адмирал прав… Да, прав!

— Ты его еще оправдываешь?

— Да, родная моя. Ведь с тех пор, как я привязался к тебе, море перестало быть для меня прежним… Служба не захватывает больше… Меня манит берег… к тебе… Я знаю, что такое счастье… И как министр сказал, так хоть в ту же минуту подал бы в отставку.

— Так что ж?..

— А где сейчас найдем место? Чем будем пока жить? И не дали бы отставки… Еще, пожалуй, отдали бы под суд… Неповиновение начальству… Исключили бы со службы…

И взволнованным, виноватым голосом Виктор Иванович вдруг прибавил:

— Виноват я перед тобой, Вера. Должен был раньше выйти в отставку… Тогда бы…

— Что ты говоришь, Витя?.. Ты, хороший, избаловавший меня счастьем, виноват передо мной?! — перебила Вера Николаевна.

И, едва сдерживая рыдания, глядела на мужа прелестными большими и грустными глазами, полными бесконечно благодарной любви беззаветно преданной, но не влюбленной женщины.

Виктор Иванович благоговейно поцеловал ее руку и восторженно промолвил:

— Золотое ты сердце… А я все-таки виноват… «Слишком чувствительный семьянин для флотского офицера»!

Загарин пробовал улыбнуться. Но вместо улыбки вышла какая-то гримаса.

И он продолжал:

— Ушел от адмирала, и блеснула надежда. Извозчика и — к Путинцеву. Знал, что он в Петербурге… Знаю, что бесшабашный карьерист, без правил, только что выскочил, адмирал и влюбленный в себя… Любимец министра… А все-таки, думаю, товарищ… Стоит только доложить адмиралу, и меня вызволит…

— Не люблю я Путинцева! — вдруг возмущенно воскликнула Вера Николаевна, обыкновенно очень снисходительная к людям.

И лицо ее залилось румянцем.

— Хлыщ… Женатый Дон-Жуан… И еще хвастает победами… То-то и не любишь Путинцева.

— Просто не терплю его… Я видела его два раза в собрании… Он так гадко глядел на дам, что они должны бы сгореть от стыда…

— На тебя, надеюсь, не смел так смотреть? — спросил Виктор Иванович и внезапно побледнел.

— Что ты, милый… Хоть он и нахал…

— Смел бы! — глухо прошептал Виктор Иванович.

И Вера Николаевна, с чувством гадливости вспомнившая о взгляде Путинцева, еще вчера на улице заставившего ее покраснеть и отвернуться, снова вспыхнула и оттого, что скрыла про этот взгляд, чтоб не расстроить мужа, и оттого, что Путинцев осмелился так взглянуть на нее.

И она сказала:

— Разумеется, Путинцев не захотел тебе помочь?..

— И вдобавок оказался лицемерным прохвостом… Стал распинаться в товарищеских чувствах… Вилял и сказал, что он не в таких отношениях с министром, чтобы просить за другого… И наврал с три короба, чтоб увильнуть… И сказал, что, верно, кто-нибудь из старых адмиралов указал на меня министру. И он решил, что я должен идти, и заартачился. Он упрям… И что я, верно, раздражил его, если он так категорически отказал… И советовал по-товарищески идти, а через год пусть я прошусь по болезни в Россию. И тогда Путинцев похлопочет. «Ты, говорит, опять будешь в семье…» И еще соболезновал… Одним словом, мне было досадно, что я первый раз в жизни искал протекции и обратился к нему… Так и сказал Путинцеву.

И муж и жена притихли.

Наконец Вера Николаевна спросила:

— Когда ты должен уходить?

— Через неделю…

— Нет… Не уходи… Не уходи… Ведь это… несчастье… За что?

Для такого мужа и отца и такого не честолюбивого и далеко не завзятого моряка, каким был Виктор Иванович, блестящее назначение было действительно большим несчастьем.

Но старик-адмирал, насмешливо назвавший Загарина «чувствительным семьянином», едва ли верил, что «семейные обстоятельства» уж такие серьезные, чтобы хорошему офицеру отказываться от дальнего плавания.

Не мичман же он. Мичману простительно втюриться до умопомрачения. На то и мичман!