В большой каюте капитана не было. Володя постоял несколько мгновений и кашлянул.

В ту же минуту сбоку вышел среднего роста, сухощавый господин лет тридцати пяти, в коротком пальто с капитан-лейтенантскими погонами, с бледноватым лицом, окаймленным небольшими бакенбардами, с зачесанными вперед, как тогда носили, висками темно-русых волос и с шелковистыми усами, прикрывавшими крупные губы. Из-под воротника пальто белели стоячие воротнички рубашки.

— Честь имею явиться…

— Ашанин? — спросил капитан низковатым, с приятной хрипотой голосом и, протянув свою широкую мягкую руку, крепко пожал руку Володи; в его серьезном, в первое мгновение казавшемся холодном лице засветилось что-то доброе и ласковое.

— Точно так, Владимир Ашанин! — громко, сердечно и почему-то весело отвечал Володя и сразу почувствовал себя как-то просто и легко, не чувствуя никакого страха и волнения, как только встретил этот спокойно-серьезный, вдумчивый и в то же время необыкновенно мягкий, проникновенный взгляд больших серых глаз капитана.

И этот взгляд, и голос, тихий и приветливый, и улыбка, и какая-то чарующая простота и скромность, которыми, казалось, дышала вся его фигура, все это, столь не похожее на то, что юноша видел в двух командирах, с которыми плавал два лета, произвело на него обаятельное впечатление, и он восторженно решил, что капитан «прелесть».

— Очень рад познакомиться и служить вместе… Явитесь к старшему офицеру. Он вам укажет ваше будущее помещение.

— Когда прикажете перебираться?..

— Можете пробыть дней десять дома. У вас есть в Петербурге родные?

— Как же: мама, сестра, брат и дядя! — перечислил Володя.

— Ну вот, видите ли, вам, разумеется, приятно будет провести с ними эти дни, а здесь вам пока нечего делать… Я рассчитываю уйти двадцатого… К вечеру девятнадцатого будьте на корвете.

— Слушаю-с!..

— Так до свидания…

Володя ушел от капитана, почти влюбленный в него, — эту влюбленность он сохранил потом навсегда — и пошел разыскивать старшего офицера. Но найти его было не так-то легко. Долго ходил он по корвету, пока, наконец, не увидал на кубрике[22] маленького, широкоплечего и плотного брюнета с несоразмерно большим туловищем на маленьких ногах, напоминавшего Володе фигурку Черномора в «Руслане», с заросшим волосами лицом и длинными усами.

Хлопотавший и носившийся по корвету с четырех часов утра, несколько ошалевший от бесчисленных забот по должности старшего офицера — этого главного наблюдателя судна и, так сказать, его «хозяйского глаза» — он, видимо чем-то недовольный, отдавал приказания подшкиперу[23] и боцману[24] своим крикливым раздраженным тенорком, сильно при этом жестикулируя волосистой рукой с золотым перстнем на указательном пальце.

Володя остановился в нескольких шагах, выжидая удобного момента, чтобы подойти и представиться.

Но едва только старший офицер окончил, как бросился, точно угорелый, к трапу, ведущему наверх.

— Честь имею…

Напрасно!.. Старший офицер ничего не слыхал, и его маленькая, подвижная фигурка уже была на верхней палубе и в сбитой на затылок фуражке неслась к юту[25].

Володя почти бежал вслед за нею, наконец настиг и проговорил:

— Честь имею явиться…

Старший офицер остановился и посмотрел на Володю недовольным взглядом занятого по горло человека, которого неожиданно оторвали от дела.

— Назначен на корвет «Коршун»…

— И зачем вы так рано явились?.. Видите, какая у нас тут спешка? ворчливо говорил старший офицер и вдруг крикнул: — Ты куда это со смолой лезешь?.. Только запачкай мне борт! — и бросился в сторону.

— Тут, батенька, голова пойдет кругом!.. — заметил он, возвращаясь через минуту к Володе. — К командиру являлись?

— Являлся. Он разрешил мне пробыть десять дней дома.

— Ну, конечно… А то что здесь без дела толочься… Когда переберетесь, знайте, что вы будете жить в каюте с батюшкой… Что, недовольны? — добродушно улыбнулся старший офицер. — Ну, да ведь только ночевать. А больше решительно некуда вас поместить… В гардемаринской каюте нет места… Ведь о вашем назначении мы узнали только вчера… Ну-с, очень рад юному сослуживцу.

И, быстро пожав Володе руку, он понесся на бак.

Володя спустился вниз и, заметив у кают-компании вестовых, просил указать батюшкину каюту.

Один из вестовых, молодой, белобрысый, мягкотелый, с румяными щеками матрос, видимо из первогодков, не потерявший еще несколько неуклюжей складки недавнего крестьянина, указал на одну из кают в жилой палубе.

Это была очень маленькая каютка, прямо против большого машинного люка, чистенькая, вся выкрашенная белой краской, с двумя койками, одна над другой, расположенными поперек судна, с привинченным к полу комодом-шифоньеркой, умывальником, двумя складными табуретками и кенкеткой для свечи, висевшей у борта. Иллюминатор пропускал скудный свет серого октябрьского утра. Пахло сыростью.

Между койками и комодом едва можно было повернуться.

— Батюшка еще не приезжал?

— Никак нет, ваше благородие! — отвечал белобрысый вестовой и, заметив, как интересуется каютой и подробно ее осматривает Володя, спросил:

— Нешто и вы с попом будете жить?

— Да, братец.

— Так позвольте вам доложить, что я назначен вестовым при этой самой каюте. Значит, и вам вестовым буду.

— Очень рад. Как тебя зовут?

— Ворсунькой, ваше благородие…

— Это какое же имя?

— Хрещеное, ваше благородие. Варсонофий, значит. Только ребята все больше Ворсунькой зовут… И господа тоже в кают-компании.

— Видно, недавно на службе?

— Первый год, ваше благородие… Мы из вологодских будем…

— А фамилия как?

— Рябов, ваше благородие…

— Ну, Рябов, — проговорил Володя, считавший неудобным звать человека уменьшительным именем, — будем друзьями жить. Не правда ли?

— Так точно, ваше благородие. Я стараться буду.

— А грамоте знаешь?

— Никак нет, ваше благородие…

— Я тебя грамоте выучу. Хочешь?

— Как прикажете, ваше благородие…

— Да я не могу приказывать. Твоя воля.

— Что ж, я согласен, ваше благородие.

— Ну, прощай, брат… Вот тебе!

Володя сунул матросу рублевую бумажку и вышел вон.

— Ишь ты! — проговорил с радостным изумлением Ворсунька и пошел рассказывать вестовым, какой добрый, простой молодой барин: и грамоте обещал выучить, и так «здря» бумажку дал.

Ашанин ушел в восторженном настроении духа.

В нескольких шагах от корвета он снова встретил пожилого рябоватого матроса с серьгой, который нес ведро с горячей смолой.

— А что, Бастрюков, каков у вас командир? Довольны вы им? — спросил Володя.

— Нашим-то Василием Федорчем? — воскликнул останавливаясь Бастрюков и словно бы удивляясь вопросу Володи. — Видно, вы про него не слыхали, барин?

— То-то, не слыхал.

— Так я вам доложу, что наш командир — прямо сказать — голубь.

— Добрый?

— Страсть добер. Я с им, барин, два года на «Забияке» в заграницу ходил, в Средиземное море. Он у нас тогда старшим офицером был. Так не то что кого-нибудь наказать линьками[26] или вдарить, он дурного слова никому не сказал… все больше добром… И других офицеров, которые, значит, зверствовали, стыдил да удерживал… Он матроса-то жалел… Так и прозвали мы его на «Забияке» голубем. Голубь и есть! — заключил Бастрюков.

С каким-то особенно радостным чувством слушал Володя эти похвалы старого матроса, и когда в тот же день вернулся домой, то первым делом восторженно воскликнул:

— Ну, мамочка, если бы ты знала, что за прелесть наш капитан!

И Володя стал передавать свои впечатления и сообщил отзыв о капитане матроса.

— Верно, он и моряк чудесный. Вы знаете нашего капитана, дядя?

вернуться

22

Кубрик — матросское помещение в палубе, передней части судна.

вернуться

23

Подшкипер — унтер-офицер, заведующий каютой, где хранятся запасные паруса, веревки и проч. Подшкипер ведает материальной частью корабля за исключением машинного и специального имущества. — Ред.

вернуться

24

Боцман — старший унтер-офицер.

вернуться

25

Ют — задняя часть судна.

вернуться

26

Линек — небольшая, дюйма в три толщиной, веревка, которой в прежнее время били матросов по оголенным спинам. В царствование императора Александра II телесные наказания были отменены, и теперь им подвергаются только штрафованные по суду матросы.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: