Тетка и не догадывалась о таком тесном общении своего маленького племянника с «хамами», как называла она обыкновенно своих крепостных: ни одна душа ни разу не заикнулась ей об этом. Все тщательно оберегали сиротливого барчука. С теткой Гриша виделся за утренним чаем, за обедом и вечером, когда племянник обязан был отсиживать около часу в гостиной перед отходом ко сну. В это время Грише нередко доставалось от тетки. Она находила, что он совсем не похож на благородного мальчика, что он совершенный мужик и что она напишет отцу, чтобы тот поскорее определил его в корпус. Действительно, большеголовый, плотный, некрасивый Гриша нисколько не походил на изящного ребенка. И не отличался хорошими манерами, которым, впрочем, нельзя было научиться у кучера Ивана. Когда тетка начинала выговор, мальчик опускал глаза в тарелку и молчал, пока продолжалась назойливо-злобная воркотня. Молчание мальчика нередко гневило тетку. Она с презрительной улыбкой взглядывала на ребенка и резко произносила:

— Весь в мать, — такой же скрытный волчонок! Ступай вон из-за стола!

Гриша уходил в детскую — няня, разумеется, украдкой приносила ему обед — и не думал просить прощения, несмотря на советы няни. Это еще более раздражало старуху и, случалось, она приказывала привести «упрямого мальчишку» вниз и собственноручно секла маленького племянника, и секла не шутя, к величайшему огорчению доброй Арины Кузьминишны. Грише пошел девятый год. Он знал много сказок, песен и пословиц, умел назвать все деревья и цветы в саду, знал укромные местечки в лесу, где водится много ягод, различал птиц, умел заливать суслика и ловить ящериц, научился у кучера Ивана запрягать лошадь и с честью мог выйти из драки с любым из своих сверстников-приятелей, причем никогда не жаловался няне, если, случалось, бывал побежден, — но зато буквы азбуки различать не умел и, надо сознаться, не имел к этому ни малейшей склонности.

Тетка все собиралась выписать гувернантку, о чем даже сообщала брату-генералу, но по скупости откладывала намерение и однажды призвала дьякона, молодого семинариста, недавно поступившего на место, и предложила ему за три рубля в месяц учить племянника и быть с ним построже… Высокий, с лицом, сплошь покрытым веснушками, и с намасленными рыжими волосами, отец дьякон оказался весьма порядочным и добрым малым, стал учить барчука с любовью и скоро сделался большим приятелем Гриши. Гриша выучился читать, писать, знал, с грехом пополам, четыре правила арифметики, имел смутное понятие о Рюрике^*, Святославе^*, Игоре^* и Ольге^*, знал «Верую» и десять заповедей, но еще лучше знал, как насвистывать птиц, насчет чего отец дьякон был большой мастер и с охотой посвящал в свое мастерство ученика. Впоследствии отец дьякон обещал Грише взять его с собой на озеро и научить его удить рыбу, но обещания своего исполнить не мог, так как в один прекрасный день, когда, после диктовки, отец дьякон, вместо урока из русской истории, стал, по настоятельной просьбе ученика, рассказывать, сколько он третьего дня наловил окуней и как сорвалась большущая шельма-щука, — неожиданно к крыльцу усадьбы подъехал тарантас — дело было в августе — и учитель с учеником увидали в окно, как из тарантаса выскочил молодой офицер и вошел в дом.

— Сродственник, видно? — полюбопытствовал отец дьякон.

Но Гриша не мог дать удовлетворительного ответа. Он знал наперечет всех редких посетителей тетки, но между ними молодого офицера не видал. Пока учитель с учеником делали разные предположения насчет приезжего офицера, Арина Кузьминишна пришла вся в слезах и объявила Грише, что тетенька зовет Гришу вниз. Мальчик в недоумении и испуге вопросительно смотрел на няню, но няня ничего не говорила, и он тихо спустился вниз.

Тетка сидела в гостиной у стола, на котором лежало развернутое письмо. В кресле сидел молодой человек в адъютантской форме.

Мальчик подошел к тетке, поклонился офицеру и с любопытством стал разглядывать его форму.

— Завтра ты с ними поедешь в морской корпус! — проговорила торжественно тетка и потом прибавила: — Давно пора, а то здесь мальчик совсем избаловался! Поди скажи твоей няньке, чтобы она приготовила все к отъезду!

Известие это ошеломило Гришу. Он прибежал наверх, бросился на шею к Арине Кузьминишне и заревел, как теленок, которого собираются резать. Гриша несколько успокоился только тогда, когда няня сказала, что из корпуса он выйдет офицером, и дала слово переехать в Петербург и навещать Гришу в корпусе.

Рано утром на следующий день он простился со всей дворней, побывал в людской, на конюшне, у садовника, сбегал к отцу дьякону и после обеда уехал из теткиной усадьбы, напутствуемый самыми искренними пожеланиями, едва сдерживая слезы при виде неутешно рыдающей Арины Кузьминишны.

Тетка простилась с племянником сухо, однако подарила червонец и советовала вести себя хорошо и не огорчать отца.

Когда тарантас тронулся, Гриша долго еще макал картузом няне и долго еще всхлипывал, несмотря на уверения своего спутника, что будущему кадету стыдно плакать.

Арина Кузьминишна сдержала свое слово. Через неделю после отъезда Гриши уехала и она, рассчитывая пробраться в Петербург.

— Медведь! Медведь! Смоленский медведь!

— Новичок! Новичок!.. Мишенька!

— Топтыгин!

— Лесной зверь!.. У-у, какой он страшный, господа!

— Кусается?.. Ты кусаешься, Мишенька?

— Медведь! Медведь Лаврентьич!

— Лаврушка! Лавренович! Лаврешка! Лавровишневые капли!

Под градом таких восклицаний, окруженный толпою мальчуганов в курточках с белыми погонами, стоял Гриша в своей неуклюжей статской куртке и не без сердитого изумления посматривал вокруг на смеющиеся лица новых товарищей, принявших его в первый же день так недружелюбно. Около него, словно чертенята, прыгали, кричали эти стриженые мальчишки, дергали за куртку, щупали волосы, щипали за коленки, а Гриша в самом деле озирался, как сконфуженный медвежонок, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг совершенно неожиданно дал такую здоровую затрещину какому-то егозе, схватившему его за нос, что егоза о визгом отскочил, и все моментально шарахнулись в сторону, словно испуганные воробьи.

— Славно! — одобрительно воскликнул какой-то черненький мальчуган.

— Ого?! Он умеет хлестаться! — раздались голоса.

— Посмотрим! — раздался чей-то самоуверенный голос, и с этими словами белобрысый мальчик выступил из толпы и, подойдя к Лаврентьеву, произнес вызывающим тоном:

— Давай, новичок, хлестаться!

— Что значит хлестаться? — изумленно спросил Гриша.

Веселый хохот толпы маленьких мальчишек раздался в ответ на вопрос Гриши.

— Он не знает, что значит хлестаться?! — раздались насмешливые восклицания со всех сторон.

— А вот пойдемте в умывалку! — с серьезным видом произнес белобрысый кадет. — Я покажу тебе, что значит хлестаться!

— Пойдем! — произнес Гриша.

С этим словом он храбро пошел, окруженный толпой, в умывальную комнату, не совсем ясно понимая в чем дело, но предчувствуя что-то серьезное.

— Господа! На часы! — крикнул кто-то.

— Ладно. Не прозеваем.

Двое мальчуганов стали у дверей сторожить дежурного офицера. Остальные мальчишки сомкнули круг, в котором очутились друг против друга оба противника с серьезностью, достойной предстоящего дела, и приготовились следить за ходом битвы.

— Шмаков его отхлещет! — замечали тихо в толпе.

— Он проучит смоленского медведя.

Несколько секунд оба противника стояли друг против друга в ожидании. Гриша, казалось, не хорошо понимал, что будет дальше, как вдруг, не говоря ни слова, белобрысый кадет со всего размаха хватил Гришу по уху и стал быстро наносить удары. Гриша первое мгновение ошалел и отступил было, но затем яростно бросился на противника и, в свою очередь, не ударил лицом в грязь. Удары сыпались за ударами. Двое мальчуганов то сходились, то расходились, как два разъяренные петуха. Первое время казалось, что победа будет на стороне белобрысого кадетика. Ловкий, увертливый, словно угорь, он дал подножку, так что Гриша, коренастый и неуклюжий, чуть было не свалился, но все-таки продолжал напирать с упорством раздраженного медвежонка.